Анатолий Штейгер - Мертвое «да»
ЦАРСКОЕ СЕЛО
1. «Червонный лист, беспомощно шурша…»
Червонный лист, беспомощно шурша,
На землю падает и умирает,
Осенний ветер в зарослях играет,
Надламывая стебли камыша.
И на дорожку медленно сквозит
Из голубых полуоткрытых окон
Печальный силуэт… Упавший локон
По кружеву измятому скользит.
Императрица сумрачна, бледна,
Густые брови сведены сурово.
Она тоскует. Издали видна
Могила сероглазого Ланского…
2. «Последний лебедь в стынущем пруду…»
Последний лебедь в стынущем пруду,
Раскинув крылья, голову наклонит,
Последний отблеск мимолетно тронет
Деревья в зачарованном саду,
И все уснет… Медлителен и хмур,
На мрамор ляжет тканью синеватой
Глубокий снег. У величавых статуй
Стрелу опустит раненый амур.
И зазвучит тогда, невесела,
Неповторимой песней лебединой,
Отходная пленительной, единой
И странной жизни Царского Села.
«Эти странные жуткие сны…»
Эти странные жуткие сны…
Эти полосы бледного света…
Не люблю я шумливой весны
И нарядного яркого лета.
Под окном осыпается клен,
Свежий ветер неровен и волен.
Я тобою, сентябрь, ослеплен,
Я тобой очарован и болен!
Не звенит утомительный плуг,
И река не смывает плотины,
По деревьям развесил паук
Золотую парчу паутины.
Бледный свет обозначил виски,
И глаза улыбнулись смелее.
Неотступное бремя тоски
Надвигается все тяжелее
И безжалостно сводит с ума.
…Но уже неподвижным чернилом
Стали воды… И машет зима
Ледяным и жемчужным кропилом.
«Кое-где оставались снега…»
Кое-где оставались снега,
Но уже зеленели посевы.
На высокой колонне строга
Неусыпная тень Приснодевы.
(Приснодева спасла от чумы
Этот город в пятнадцатом веке.)
Поздней ночью на площади мы
Расставались с тобою навеки.
В черной башне потухли огни,
Замолчали в тоске переулки.
Мне осенние вспомнились дни,
Мне припомнились наши прогулки,
И любимые наши места,
Древний крест, потемневший и строгий.
По полям разошлись от креста
Разорвавшейся лентой дороги.
В бледном небе сквозили леса,
Но не грели лучи золотые.
Неотступные эти глаза
В Октябре я увидел впервые.
И за их ослепительный взгляд
Полюбил эту местность и осень.
Только выпив заманчивый яд,
Я заметил, что он — смертоносен.
…Перелески белели, лески,
В горностай разодетые срубы…
А теперь и напиток тоски
Пусть попробуют бледные губы.
После милой короткой зимы
Солнце подняло сонные веки.
На проснувшейся площади мы
Расставались с тобою навеки.
И когда уж совсем занялись
Небеса, согревая посевы, —
Нас покинуло счастье и ввысь
Улетело к ногам Приснодевы!
«Воспоминанием невмочь…»
Воспоминанием невмочь
Душа сегодня истомилась.
По небосклону покатилась
Звезда пылающая в ночь,
И из земного шалаша,
Как друг испуганный к невесте,
К ней сорвалась моя душа
Лететь в неведомое вместе.
«Придти сюда, когда невыносимо…»
Придти сюда, когда невыносимо
Мне у людей остаться одному,
И на меже, среди полей озимых,
О Нем мечтать и каяться Ему.
Глядит на лес и снеговые тучи,
Молчит земля, пустынна и темна,
И только ветер медленный и жгучий
Приносит стук далекого гумна.
И возвращаясь кладбищем унылым,
Не думая о людях, не таясь,
Перед твоей заброшенной могилой
Припомнить всех, кто больше не у нас.
На повороте скрипнула телега…
Окраин низкие и темные дома…
Сегодня саван медленного снега
Опустит ночью ранняя зима…
«Мы на крыше высокой стояли вдвоем…»
Мы на крыше высокой стояли вдвоем,
Мы на бледно-зеленое небо глядели,
А под нами в саду умирал водоем,
И сияла заря, и деревья скрипели.
Бледный отблеск зари, задержавшись, тогда
Наших рук и волос мимолетно коснулся
И растаял в ночи… И потом никогда,
Никогда ни к тебе, ни ко мне не вернулся.
Замолчали последние вздохи струи,
И деревья в саду шелестеть перестали.
Но холодные, бледные руки твои
Холоднее еще и прозрачнее стали…
«Миниатюры Изабэ…»
Миниатюры Изабэ,
Полуистлевшие гравюры,
Дагерротип: на серебре
Едва заметные фигуры,
И весь тот милый, старый хлам,
Что завещали наши предки,
И в парке, строгие, как храм,
И колоннады, и беседки…
Но дальше, дальше! Пыль и тлен
Не могут долго душу нежить.
В глубоких нишах темных стен
Водилась всяческая нежить.
Ах, бедный Вертер! Не без слез
Мы расстаемся, верно, с вами.
… И, уходя, букетик роз
Я прикрепил к какой-то раме.
«На блеклом шелке медальоны…»
На блеклом шелке медальоны,
А в них веселые пастушки,
И принц, поймавший Сандрильону
У развалившейся избушки.
Жива идиллия Руссо —
Луга, барашек и качели.
Маркиза катит колесо,
А фавн играет на свирели.
И ночь спускается, шурша
Разлетом темно-синих крылий,
А за стеною камыша
Король ломает стебли лилий…
«За белым домом сонный сад…»
За белым домом сонный сад,
Дубы, зеленые поляны.
Веселый фавн потупил взгляд,
Слегка взволнованный и пьяный.
И между вязов светлый луч
Не устает безмолвно биться,
На небосклоне дымка туч
То застывает, то клубится.
А у воды заснула тишь,
Сковав летящие пушинки.
Неумолкающий камыш
До ночи шепчется с кувшинкой.
Искатель жемчуга
Взлетом упругим и смелым,
Мощью неслыханной полным,
Ринулось смуглое тело
В темно-зеленые волны.
С ним разъяренные гребни
Влились в провалы глухие,
Шепчут испуганно щебни
Гимны холодной стихии.
Ближе надвинулись тучи,
Ждут с затаенным вниманьем —
Выйдет ли снова могучим
Иль уплывет бездыханным?
Вышел… И водные кони
Бьются в беспомощном гневе.
В новой жемчужной короне
Скоро блистать королеве!..
ЭТА ЖИЗНЬ. (Париж. 1932)
«В сущности так немного…»
В сущности так немного
Мы просим себе у Бога:
Любовь и заброшенный дом,
Луну над старым прудом
И розовый куст у порога.
Чтоб розы цвели, цвели,
Чтоб пели в ночи соловьи,
Чтоб темные очи твои
Не подымались с земли.
Немного? Но просишь года,
А в Сене бежит вода,
Зеленая, как и всегда.
И слышится с неба ответ
Не ясный. Ни да, ни нет.
«Мы знаем — любовь бывает…»
