Григорий Амелин - Миры и столкновенья Осипа Мандельштама
В 1939 году Марина Цветаева замыкает тему:
О слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!
О, черная гора,
Затмившая – весь свет!
Пора – пора – пора
Творцу вернуть билет.
(III, 79)
“Отказываюсь – быть” Цветаевой прямо повторяет карамазовский возврат билета Творцу. Но этот “повтор” завершает тему, развитую Серебряным веком.
В книге “Поверх барьеров” Пастернака есть стихотворение “Посвященье” (1916), на котором в связи с темой билета мы остановимся подробнее. Приведем его полностью:
Мелко исписанный снежной крупой,
Двор, – ты как приговор к ссылке,
На недоед, недосып, недопой,
На боль с барабанным боем в затылке!
Двор! Ты, покрытый усышкой листвы,
С солью из низко нависших градирен;
Шин и полозьев чернеются швы,
Мерзлый нарыв октября расковырян.
Старческим ногтем небес, октября
Старческим ногтем, и старческим ногтем
Той, что, с утра подступив к фонарям,
Кашляет в шали и варит декокт им.
Двор, этот вихрь, что, как кучер в мороз,
Снегом порос и по брови нафабрен
Снегом закушенным, – он перерос
Черные годы окраин и фабрик.
Вихрь, что, как кучер, облеплен; как он,
Снегом по горло набит и, как кучер,
Взят, перевязан, спален, ослеплен,
Задран и к тучам, как кучер, прикручен.
Двор, этот ветер тем родственен мне,
Что со всего околодка, с налету,
Он объявленьем налипнет к стене:
Люди, там любят и ищут работу!
Люди! Там ярость сановней моей.
Люди! Там я преклоняю колени.
Люди, там, словно с полярных морей,
Дует всю ночь напролет с Откровенья,
Крепкие тьме – полыханьем огней,
Крепкие стуже – стрельбою поленьев!
Стужа в их песнях студеней моей,
Их откровений темнее затменье!
С улиц взимает зима, как баскак,
Шубы и печи и комнат убранство,
Знайте же, – зимнего ига очаг
Там, у поэтов, в их нищенском ханстве.
Огородитесь от вьюги в стихах
Шубой; от ночи в поэме – свечою.
Полным фужером – когда впопыхах
Опохмеляется дух с перепою.
И без задержек, и без полуслов,
Но от души заказной бандеролью
Вина, меха, освещенье и кров
Шлите туда, в департаменты голи.
(I, 452-453)
Переработанный текст 1928 года так и назывался – “Двор”. (Мы будем использовать обе редакции.) Будучи первым стихотворением “Поверх барьеров”, “Посвященье” – это читательское посвящение в сборник, развернутый эпиграф ко всей книге. С другой стороны – это посвящение самого поэта, авторская инициация, приведение к присяге слову. Место, где происходит этот ритуал, не площадь и не театр, а – “мелко исписанный снежной крупой”, со “скрипом пути” двор. Двор – Слово (нем. Wort; анг. Word), “приговор”, топос письма. Возможность такого рода прочтений была задана самим поэтом еще в 1912 г. на примере Verba/верба (IV, 765-766). Застрельщиком такого каламбура выступил еще Пушкин, взяв горацианским эпиграфом второй главы “Евгения Онегина” “O rus!..” и “переведя” его “О Русь” (лат. rus – “деревня”); в самом начале: “Деревня, где скучал Евгений, / Была прелестный уголок…” (V, 36). Формулу Фомы Аквинского “Verba efficiant quod significant” (Слово действенно, насколько оно значимо) Флоренский, да и не он один, существенно дополняет – “et quomodo sonant” (подобно тому, как оно звучит – лат.).
Есть такие слова, понимание которых совпадает с утверждением их истинности. Не содержанием или значением слова, но самим употреблением это слово устанавливается в качестве истины и реальности. К ним относится и “Двор”. Как только начинает звучать эта скрытая, внутренняя форма “двора” как слова, его “внутренняя мимика”, уточнил бы сам Пастернак, – картина городского пейзажа превращается в символическую структуру совершенно иного свойства.
Пастернак пишет о Петербурге Блока, имея в виду, конечно, и свою Москву: “В то же время образ этого города составлен из черт, отобранных рукой такою нервною, и подвергся такому одухотворению, что весь превращен в захватывающее явление редчайшего внутреннего мира” (IV, 311). Символика двора отражает структуру творческого процесса, его истоки, телеологический холод, если переиначить известное выражение Мандельштама. Двор – развернутая пространственная метафора “возобновляющегося начала” (IV, 679) и отправная точка всякого истинного творения стиха. В пару в слову “двор” Хлебников берет именно “твор” – творение, творчество: “Если мы имеем пару таких слов, как двор и твор, и знаем о слове дворяне, мы можем построить слово творяне – творцы жизни” (V, 232). К таким творцам жизни принадлежит и Пастернак. Двор – не реальный пейзаж, а событие мысли. Поэт вписывает свою мысль в то место, где она становится возможной как мысль о бытии, тем самым устанавливая собой “Двор” как интерпретированный топос бытия. Двор как место, где явлена истина, не соответствует чему-то вне себя положенному, а воспроизводит явлением свои собственные основания. Трансцендентальный смысл такого поворота заключается не в том, что о чем говорится, а в способах возврата к себе и воссоздании оснований..Двор оказывается артикулированным и структурно расположенным словом, он – на месте, совпадая по вертикали с местом первотворения. Ангелус Силезиус писал:
Der Ort ist da? Wort
Der Ort und’ s Wort ist Eins…
[Место есть слово
Место и слово суть одно…]
Двор, а вместе с ним и поэт, приговорены к какой-то вечной недостаче бытия (“на недоед, недосып, недопой”), на боль и страдания. Эта недостача приводит поэта, казалось бы, к полному банкротству – “тьме” и полярной “стуже”, точке вечной мерзлоты, которая парадоксальным и единственно возможным образом служит основой Откровения. Двор полон следов и знаков присутствия, подчас болезненно надрывных. Но как бы сказал Маяковский, здесь неизвестно, что вещь, а что след. “Швы” “шин и полозьев”, фантасмагорический “кучер” и “скрип пути” указывают на то, что это постоялый двор: “Где что ни знак, то отпечаток / Ступни, поставленной вперед” (I, 54). То есть это место, где можно остановиться, но нельзя остаться, а сама остановка – вид накопленного движения, по словам поэта. В пределе сам “мир – как постоялый двор”, понятый сквозь идею второго рождения:
Кто им (людям – Г.А., В.М.) сказал, что для того, чтоб жить,
Достаточно родиться? Кто докажет,
Что этот мир – как постоялый двор.
Плати постой и спи в тепле и в воле.
Как людям втолковать, что человек
Дамоклов меч творца, капкан вселенной,
Что духу человека негде жить,
Когда не в мире, созданном вторично…
(I, 520-521)
“Реликвимини” – ранний, многократно используемый псевдоним Пастернака – означает “оставляющий след”, черту – tratto (об этом новелла “Апеллесова черта”). Поэт – тот, кто приговорен своею поступью (ср. “подступив к фонарям”), вынужден себя тратить, расходовать. “Разве Вы не понимаете, – страстно увещевает его М.Цветаева, – что ‹…› не протратитесь. Ваша тайная страсть: протратиться до нитки”.
“Давно замечено, – писал Флоренский, – что в литературном произведении внутренно господствует тот или другой образ, то или другое слово; что произведение написано бывает ради какого-то слова и образа или какой-то группы слов и образов, в которых надо видеть зародыш самого произведения…”. Выделим такую группу слов, безусловно взаимосвязанных, единящихся. Текст, вообще говоря, – результат такого случившегося, самореализовавшегося слова, но и само слово – сгруппировавшийся итог текста, его изюминка. Это и имел в виду Белый, говоря, что “истинный словарь есть ухо в языке, правящее пантомимой артикуляций его”. Такие слова исключительно важны для Бориса Пастернака: франц.VERS – “стих”. Хлебниковская формула “Мир как стихотворение” и предполагает онтологическую уравненность мира и стиха – VERS / UNIVERS. Глагол verser во французском языке имеет значения: 1) “сыпать”, “насыпать” и 2) “лить”, “наливать”, “проливать”. В “Высокой болезни”:
Недвижно лившийся мотив
Сыпучего самосверганья. (I, 276)
“Засасывающий словарь” (выражение самого Пастернака) вводит в воронку освобожденного, “раскованного голоса” версификации оба значения verser, выжимая затем из них – уже и через русский язык – всевозможные смыслы. Сейчас отметим лишь, что “сыпать” и “лить” обозначают два полюса, два противоположных и взаимосвязанных начала в поэтическом универсуме – дискретность и континуальность, в каждом конкретном случае конкретизирующиеся по-разному, – как жизнь и смерть, огонь и вода, сон и бодрствование и т.д.
В колодце двора сыпит и лепит, рвет и налипает боговдохновенным билетом одна стихия – снежный вихрь. Мятежный вихрь – душа этого божественного двора, как будто борющегося с самим собой. Он символизирует природу поэтического слова. Кругообразное, обвивающее и крученое движение снежной крупы, вспучивающей вещи и людей, – круги от лат. versatio – “вращение”. Если вслушаться, то этот “вращающийся стих” (Набоков), воронкообразное движение звучит, как в зародыше, уже в самом слове “двор”. Зимний двор обречен на круговое движение: “Прижимаюсь щекою к воронке / Завитой, как улитка, зимы” (“Зима”; I, 57); сама зима – винт ( нем., англ. Winter).
