Николай Морозов - Новый взгляд на историю Русского государства
Заключительное слово Николая Морозова на собрании, созванном в Институте инженеров по инициативе В. Р. Мрочека, в 1928 году.
Архив РАН, Ф.543, оп.1, ед. хр. 489.
XI. Н. А. Морозов. В защиту реализма в исторической науке. Коротенький ответ нападающим на мою книгу «Христос».
«На несерьезную критику
Не может быть и серьезного ответа».
Немало «опровергали» непечатно это мое исследование, но всякий раз, когда мои, еще немногие тогда, сторонники спрашивали моих порицателей: «Читали ли вы эту книгу?» — ответ был один и тот же: «Не читал, да и читать не хочу». В печати же жестокие нападки были главным образом тотчас после выхода первого тома «Христа», когда научная твердость моей позиции еще недостаточно выяснилась, и потому мои критики находились в том же положении, как и те, которые бранили меня непечатно.
Только теперь, когда с выходом четвертого тома «Христа» уже достаточно обнаружились как методы, так и сущность моего исследования, я впервые считаю возможным серьезное обсуждение в нашей печати затронутых мною культурно — исторических вопросов даже и ранее того времени, когда скажет о них свое решающее слово Heer Professor D-r Deutsch, которому я и отдаю свой долг уважения.
Теперь уже всякий может видеть, что дело у меня идет не об одном евангельском Христе, а о всей истории человеческой культуры в древности и в средние века, которую я хочу поставить на естественно — научные основы. Ведь облик основателя христианской религии является у меня здесь только тем, чем бывает небольшая человеческая фигура посреди картины, изображающей обширный ландшафт — и служащая для его оживления.
Основная же задача всей моей работы, это — осмысление истории человечества.
Я сам понимаю основные причины недоверия к моему труду.
Когда-то, тотчас после выхода из Шлиссельбургской крепости, я напечатал в 1907 году мое исследование «Периодические системы строения вещества». Я дал в нем впервые научно-обоснованную теорию сложности химических атомов, указал на необходимость вхождения в них электронов и гелия, как основных компонентов, обнаружил необходимость существования химических изотопов в виде разомкнутых и циклических структур у атомов, как у углеводородных радикалов, а также показал необходимость существования в природе нейтральных газов типа аргона и указал их атомные веса.
Но в то время ученые считали еще атомы абсолютно неразложимыми, меня никто не знал как химика, и потому первые критики обсуждали мою книгу тоже не по существу, а как теперь моей исторический труд, и не раз я слышал вместо возражения лишь вопрос: «Как он мог изучить химию, просидев почти всю жизнь в одиночном заточении? Что путного может он сказать? Не стоит даже и читать его книгу (тем более, что она была полна сложных структурных химических формул)».
Только потом, когда действительно были доказаны экспериментально и сложность атомов, и присутствие в них гелия, и сами изотопы, и нейтральные газы, отношение к моим химическим и математическим книгам совершенно изменилось.
И вот, аналогичное отношение проскальзывало до сих пор и у всех, впервые увидевших мою книгу «Христос», где на историю культуры высказываются совершенно новые взгляды и где она рисуется много более молодой и последовательной чем обычно думают до сих пор. Никто не хотел верить, что в 26 лет упорного, ежедневного труда и размышлений можно было кое-чему научиться и кое-что обнаружить даже и в темнице, особенно после того, как и до нее человек посвящал с 12 лет почти все свое время как естественным, так и общественным наукам.
А о том, что после освобождения я получил возможность пользоваться для своих работ на дому богатым материалом Академической, Пулковской обсерваторской и Государственной публичной библиотек, по-видимому, никто из моих критиков даже и не подозревал.
«Нужно полное незнакомство с данными этнографии, археологии, фольклористики и большая самоуверенность, чтобы писать такие книги», — авторитетно восклицает один критик, вместо возражений по существу дела. А другой, очевидно, не читавший его, восклицает наоборот: «Добрая часть третьего тома посвящена языку. И чего только в этих главах нет! И древняя кабалистика, как предчувствие грядущего могущества слова, и музыка речи, и человеческое слово в естественно-научном освещении, и фонемы и лингвистические спектры, как средство отличения плагиатов от истинных произведений известных авторов и для определения эпохи. Одним словом, чего хочешь, того просишь».
Одним словом, у меня вдруг оказались и этнография, и археология, и фольклористика! А по основному предмету моего исследования нигде не было никаких возражений, за исключением одной статьи проф. Н. М. Никольского «Астрономический переворот в исторической науке», единственного ученого, пытавшегося критиковать мою книгу по существу, за что я ему сердечно благодарен.
А другие просто хотели заткнуть мне рот. «Хватит ли у Ленгиза терпения для издания шести остальных томов?» — восклицал один рецензент после выхода первого тома. «Можно только искренне удивляться, — восклицал другой, подписавшийся „Историком“ в „Книгоноше“, — как Государственное издательство тратит деньги в бумагу на издание подобного рода произведений! Прекрасно изданный, с массой никому(?) ненужных рисунков том в 700 с лишком страниц годится только на размолку (т.е. снова на бумагу)».
И я не знаю, не утопился ли бы я с отчаяния в Неве, читая такие перспективы для своей книги, если б «Постоянная комиссия Академии наук по истории знаний» под председательством академика Вернадского и с участием первоклассных историков не примирила меня с жизнью, избрав меня, несмотря на такое мое полное невежество в историй, своим членом, кажется недели через две после вышеприведенного смертного приговора надо мною «историка» из «Книгоноши», да и Государственное издательство не вняло этим мольбам, и вот я остался жив...
Но действительно ли не было до сих пор никаких серьезных попыток разобрать мою книгу по существу и без раздражения? Увы! Не было ни одной. Ведь дело сводилось на простые мелочи, которые, в случае моего согласия с ними, я мог бы исправить в корректуре при втором издании моей книги, как простые опечатки. Но даже и из мелочей нет почти ни одной, с которой я мог бы согласиться.
Вот, например, нападают на мое указание, что в то время, как существующие до сих пор греческие и латинские имена имеют обыкновенно похвальное значение (Виктор — победитель, Александр — Доблестный человек, София — мудрость), классические имена часто поражают своим смешным смыслом: Марк Цицерон — значит Увядший горох, Брут — скотина, Ксантиппа (жена Сократа-Спасителя Власти) — Гнедая Кобыла, Пифия — вонючка, Пифагор — оратор вонючего собрания и т.д.
Стараются показать, будто я привожу это как издевательство над классиками, а если читатель прочтет мою книгу, то сам увидит, что я привожу это не в насмешку а только в доказательство позднейшей продуманности этих имен. Тут надо не возмущаться, а показать, что эти имена имеют другой смысл. А ведь другого перевода, кроме этого моего, негде нет и быть не может.
А вот и еще другой критик (от которого можно было ожидать лучших результатов) возмущается моим толкованием апостола Петра, описанного в «Деяниях Апостолов», которого в своих «Звездных песнях» я изложил даже в стихах:
Из Фраскатьи в старый Рим
Вышел Петр — астролог...[435]
Мой критик говорит, что этот сон надо понимать фигурально. «Апостол Петр, — поучает он читателя, — иудей, и должен проповедовать среди язычников. Борьба с ними и победа образно описываются здесь в виде преодоления другого предрассудка — относительно употребления в пищу „чистых“ и „нечистых“ животных. Это бытовое толкование достаточно, а астрономическое без всякой нужды запутывает дело».
Но чем же запутывает? — спрошу я. И не больше ли запутывает дело это старое толкование? Да и чем хуже его мое изложение, включающее притом же и толкование моего критика? Епископ Петр, говорю я, до того усердно занимался астрологией, что воображаемые им небесные звери, все эти созвездные Медведи, Драконы, козероги, Змеи и т.д., явились к нему, наконец, во сне и предложили отведать себя на вкус. После первого недоумения сон его был истолкован, как божье разрешение теологам заниматься астрологией.
А потом, когда через несколько веков астрология была отчислена в область бесовских наук, было применено и другое толкование, в смысле разрешения христианам есть свинину за одним столом с язычниками, как это и утверждает мой оппонент.
И все остальные замечания по существу отдельных мест моей книги так же легко устранимы, как и сон апостола Петра. На таких-то хрупких подпорках построены все возражения, приводившиеся до сих пор. Но разве дело в этих деталях? Ведь они — только орнаменты на большом здании, которое представляет моя многолетняя работа, выходящая теперь, так сказать, «под покровительством Христа», имя которого красуется на его обложке.
