Николай Морозов - Новый взгляд на историю Русского государства
В 1878 году меня выпустили наконец на свободу, но сейчас же захотели сослать в отдаленные места. Меня предупредили, я скрылся, участвовал в тогдашних заговорах, но главным образом редактировал подпольные журналы «Землю и Волю» и «Народную Волю». Затем я снова уехал за границу, где был в числе редакторов «Социально-революционной Библиотеки». Потом опять я возвратился в Россию, снова был арестован и посажен на всю жизнь в одиночное заточение скачала в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбург без права иметь какие-либо сношения с внешним миром.
Мне не давали два года ничего читать, а затем, вообразив меня, вероятно, уже достаточно приспособленным к восприятию православной веры, дали изучать Библию по французской книге, так как русские библии все были уже розданы другим товарищам, а эта осталась очевидно еще от декабристов, потому что помечена 1815 годом.
И тут произошло то, чего мои тюремщики и не ожидали.
Если б я, хотя и оставаясь свободомыслящим, приступил к чтению Библии без предварительной астрономической подготовки, то и я, как и все другие читатели, ничего бы в ней не понял, и счел бы ее мистические образы за простые фантазии.
Но на несчастье для моих тюремщиков я даже и в четырех стенах своей кельи так ясно представлял себе по юношеским воспоминаниям все звездное небо и все движения по нему планет, как если бы они происходили перед моими глазами.
И вот, когда я прочел в Апокалипсисе слова автора: «Я увидел на небе Деву, одетую Солнцем, под ногами ее была Луна, а над головою ее венок из двенадцати звезд», мне представилась не какая-нибудь прекрасная мистическая девушка с солнцем на груди вроде медальона, а созвездие Девы, в которое, как я и сам не раз наблюдал в сентябре, входило солнце, одевая ее своими лучами, а под ногами ее мне ясно представилась Луна, как это бывает каждый год после сентябрьского новолуния, и над головою ее, как венок, мне представилась кучка тесных звездочек, называемых теперь Волосами Вероники.
А когда я прочел слова: «Вот вышел на небе Конь Красный и сидящему над ним дан в руки меч», то мне, уже знавшему, что Красным Конем (по-египетски Гор Тезер) называлась планета Марс, ярко представился не какой-то рыцарь на сказочном Красном Коне, а Красный Марс, над которым находилось созвездие Персея, держащего в руке полоску звезд, называемую его мечем, как это происходит и теперь через каждые два года.
Со все возрастающим интересом начал я пересматривать в Апокалипсисе и другие места, и вновь и вновь узнавал в них давно знакомые мне картины неба.
«Вот вышел на небо Конь Бледный и сидящему на нем имя Смерть», — читал я — а моему воображению представлялся совсем не скелет, на каком-то невиданном бледном коне, а бледноватая планета Сатурн, в сидящем на ней всаднике я узнавал созвездие Скорпиона, астрономический символ смерти, в которое Сатурн входит через каждые двадцать девять с половиной лет.
Я читал далее.
«Вот вышел на небо Конь Темный и сидящему на нем были даны Весы», — и мне ясно представлялась большею частью невидимая планета Меркурий под созвездием и до сих пор называемым Весами.
Я читал еще: «Вот вышел Конь Ярко Белый и сидящему на нем даны в руки Лук и Венец». А я снова видел яркую белую планету Юпитера в созвездии Стрельца, в руке которого одна полоска звезд и до сих пор называется луком, а под ним группа звезд и до сих пор называется Южным Венцом.
С нетерпением я читал далее и во всех без исключения псевдомистических образах Апокалипсиса узнавал созвездия неба. Ничего мистического в нем не оставалось, а только самая обычная астрономия.
— Но почему же никто из ученых не указал этого до меня? — думал я, и находил только один ответ: теологи никогда не наблюдали звездного неба и не читали астрономии, а если и читали и видели, что тут описаны планеты и созвездия, то скрывали, чтоб не соблазнять верующих.
А астрономы, очевидно, не читают Библии, как не читал бы ее и я сам, если б мне не дали ее насильно.
Я стал с интересом читать и другие библейские книги и увидел в них много таких же ярких астрономических картин, выдаваемых за мистические.
И тут же мне, как уже знакомому с небесной механикой, пришла в голову мысль, что такие сложные сочетания планет, какие тут описаны, не могут повторяться чаще, чем через тысячу лет, если не более.
— Тут мы имеем — думал я — верный способ установить точную хронологию библейских книг.
Мне с нетерпением хотелось за это приняться, но для этого у меня не было опоры, т.е. точного описания положения всех планет в каком-нибудь уже известном году, да и бумаги с карандашом для вычислений мне не давали.
Так прошло целых пятнадцать лет в ожидании, и я их употребил на другие занятия и в частности прошел весь богословский факультет, так как кроме Библии мне дали читать еще «Жития святых», «Творения святых отцов», «Историю православной церкви», «Богословие догматическое», «Богословие полемическое» и т.д.
Наконец, мне разрешили иметь тетрадки и карандаш, и я получил курс астрономии Хандрикова, где были приведены положения планет, кажется на 1875 год, и даны точные времена их гелиоцентрических обращений.
Этого было для меня достаточно, и я сейчас же принялся за вычисление времени Апокалипсиса по придуманному мною способу просеивания планет друг через друга.
Я взял указанные в нем положения Сатурна в Скорпионе и Юпитера в Стрельце и убедился, что такой их комбинации не было не только в первом веке, куда его относили, но даже и за триста лет до того. Я стал вычислять для второго века нашей эры, опять ничего не оказалось: в третьем веке — тоже, и лишь в четвертом веке в 395 году это осуществилось. А положение Солнца в созвездии Девы и Луна под ее ногами указали и день — 30 сентября 395 года.
Еще не веря своим глазам, я несколько раз повторил свои вычисления и убедился, что мое решение единственное за весь тысячелетний промежуток времени взад и вперед от так называемого Рождества Христова.
Мне захотелось проверить свой результат и другими способами.
— Если мое решение верно, — думал я — то день 30 сентября будет Воскресенье, как указано с самом Апокалипсисе.
Я вычислил и оказалось Воскресенье.
— Если мое решение верно, — повторил я — то Марс будет под созвездием Персея, Меркурий в Весах, Венера в ногах Девы... Я сделал нужные вычисления и все оказалось так. Сомнений не могло быть. Я сделал расчет по теории вероятностей, и он показал мне, что если б эту картину не списал с неба автор Апокалипсиса, а нафантазировал ее, или я сам нафантазировал взамен его, напрасно отождествив коней с планетами, то мы могли бы сделать несколько миллионов таких фантазий ранее, чем хоть одна из них совпала бы с описанным здесь сочетанием семи небесных светил с двенадцатью созвездиями Зодиака в воскресный день.
— Но как же теперь быть с историческими традициями? — думал я. — Какой Иоанн Астролог мог быть в 395 году?
Было ясно: только автор христианской литургии Иоанн Златоуст, который вслед за тем стал Византийским патриархом.
— А как же быть со всеми оригенами, киприанами, евсевиями и другими авторами первых трех веков уже многократно цитирующими Апокалипсис, написанный после них?
Я сам понимаю основные причины недоверия к моему труду. Когда-то, тотчас после выхода из Шлиссельбургской крепости, я напечатал в 1907 году мое исследование «Периодические системы строения вещества». Я дал в нем впервые научно-обоснованную теорию сложности химических атомов, указав на необходимость вхождения в них электронов и гелия, как основных компонентов, и указал необходимость химических изотопов в виде разомкнутых и циклических структур. Но в то время ученые считали еще атомы абсолютно неразложимыми, меня никто не знал как химика и потому первые критики обсуждали мою книгу тоже не по существу, и не раз я слышал вместо возражения: как мог он изучить химию, просидев почти всю жизнь в одиночном заточении. Что путного может он сказать? Не стоит даже и читать его книгу (тем более, что она была полна сложных структурных химических формул).
Только потом, когда действительно были доказаны экспериментально и сложность атомов, и присутствие в них гелия, и сами изотопы, отношение к моим химическим и математическим книгам совершенно изменилось. И вот, аналогичное отношение проскальзывало до сих пор и у всех впервые увидавших мою книгу, где на историю культуры высказываются совершенно новые взгляды и где она рисуется много более молодой, чем обычно думают до сих пор. Никто не хотел верить, что в 28 лет упорного ежедневного труда и размышления можно было кое-чему научиться и кое-что обнаружить даже и в темнице, особенно после того, как и до нее человек посвящал с 12 лет почти все свое время как естественным, так и общественным наукам. А о том, что после освобождения я получил возможность пользоваться для своих работ на дому богатым материалом Академической, Пулковской обсерватории и Государственной публичной библиотеки, по-видимому, никто из моих критиков даже не подозревал.
