KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Научные и научно-популярные книги » Культурология » Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Коллектив авторов, "Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Замечено, что алкоголиков – людей с явно выраженным, болезненным пристрастием к вину, пьянствующих постоянно, при всякой возможности или в периоды запоев, – больше было среди тех, кто занимался ремеслами (сапожники, кузнецы и прочие) и отхожими промыслами. Наверное, именно это обстоятельство зафиксировала русская поговорка «пьет, как сапожник». А «горький пьяница» не имел сколько-нибудь выраженных профессиональных особенностей. Пристрастие к спиртному унифицировало облик пропойцы: «Кое-как мы догоняли и обгоняли группы пешеходов, с той же печатью беспробудного пьянства на лицах. Некоторые шли с гармониками, останавливались, выпивали и пускались в пляску. Многие одеты в рубище; другие, кроме белья, разорванного, грязного, ничего на себе не имели. Небритые, без фуражек, с всклокоченными волосами, подчас с синяками на лице, босиком, – они имели ужасный вид»[92].

А вот весьма разношерстная публика в Нахабино: «Впечатление такое, будто специально посылались люди по грязным московским кабачкам и захудалым деревенским шинкам, чтобы выбрать сюда из ютящегося в них сброда самое что ни на есть скверное и последнее. Этот сброд состоял из подонков кабачков… Вот деревенская баба с подбитыми глазами, в рязанской поневе и лаптях; вот плохенький мужичонко в посконной рубашке и шароварах, в лаптях и деревенской шляпе, напоминающей наш цилиндр. У него костюм, в котором обыкновенно художники изображают крестьян на поле во время посева. Вот одетый в пиджак и брюки на выпуск какой-то приказчик: руки и голова у него дрожат от пьянства; лицо его бледно, оловянные глаза пугливо озираются по сторонам, а сам он конфузливо жмется к колонне, украшенной незатейливыми орнаментами. А вот наши москвичи – портные, сапожники – без фуражек, босиком, с всклокоченными волосами; у многих рубашка грязная и разорвана. У кого синяки под глазом, у кого шрам на лице. Рядом с ними переминается франтовато одетая «одна из этих» с намалеванным лицом, на которое непомерное пьянство наложило свою печать»[93].

Очень глубоко пьянство укоренилось среди фабрично-заводского населения. Факты свидетельствуют, что в среде городских рабочих алкогольный вопрос заявлял о себе особенно громко, принимая формы довольно своеобразные и нетипичные для остальной части городского и, тем более, деревенского населения. Конечно, от власти «народного этикета» не свободен и последний бедняк в деревне, но там все-таки преобладало потребление спиртного «баловства ради», по случайным поводам: от усталости, в дороге, с похмелья, по болезни, скрасить жизнь, угостить кого-либо и т. п. Пьянство по болезненной привычке к вину было скорее городским или пролетарским и питало распивочную торговлю в трактирах и тайных шинках. Регулярные потребители, привыкшие выпивать систематически, но не до состояния опьянения, а «для здоровья и аппетита», встречались только в среде зажиточного крестьянства и крайне редко[94].

Статистические исследования того периода показали, что активная тяга к алкоголю была характерна для людей с самыми низкими доходами. Но и у людей со средним уровнем дохода увеличение материального достатка сопровождалось ростом расходов на алкоголь. Усиливали тягу к алкоголю и большие физические нагрузки. В городах отмечалось обилие регулярных потребителей (фабрично-заводские рабочие, ремесленники и извозчики), пропивающих от 1/3 до 1/2 своего заработка. Но ведь и деревенская обстановка часто благоприятствовала потреблению вина. Была выявлена годовая, пятилетняя и десятилетняя цикличность в потреблении алкоголя. Проведение статистических широкомасштабных исследований с привлечением параметров производства и продажи алкоголя, доходов казны, данных вытрезвителей, семейных бюджетов разных слоев населения, а также разбивка данных по географическим, климатическим зонам, промышленным и сельским районам фактически не давали ответа о причинах повышенной алкоголизации российского общества в конце XIX – начале ХХ века.

Пьянство в «колоссальном виде» существовало и до введения монополии. Старики говорили, что «в семидесятых годах количество пьяных в Петербурге было несравненно велико с нынешним временем, но хулиганства в России не было»[95]. Следствием тектонического социально-экономического и политического сдвига на рубеже столетий, ускоренной модернизацией западного типа (вестернизацией), независимо от введения винной монополии, стало усиление бунтарства и пьянства. Российское традиционалистское общество, столкнувшись с «капиталистической угрозой», привычно направляло свою энергию вовне – в «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», и внутрь – в не менее бессмысленный процесс «социальной наркотизации».

«Притча о хмеле», или заметки о культуре пития

В народной притче отшельнику, нашедшему в лесу хмель, открывается «сила» последнего: «Если кто выпьет с похмелья рюмку, потом захочет и другую, а дальше начнет пить больше и больше, пока совсем не напьется, и я отниму от него в то время все доброе, и вложу в душу греховные помыслы, и доведу его до глубочайшей погибели, сделаю его гордым и ленивым, напущу на него расслабление, и начнет он говорить всякие непристойные слова, будет к каждому приставать и браниться»[96]. Действительно, к концу XIX века культура потребления алкоголя в крестьянской, рабочей, обывательской и купеческой средах стала очень низкой. В определенной мере это объясняется запрещением пить водку на месте продажи, что сделало питие уличным явлением со всеми вытекающими отсюда последствиями. Купленную водку пили на улицах, уносили ее не только домой, но и на работу, то есть пьянство приобретало перманентный характер[97].

В корреспонденции из районов казенной продажи вина отмечалось массовое распитие спиртных напитков на улицах. Например, в Оренбурге «безобразия около казенных лавок стали, очевидно, так велики» (пьяные «бесцеремонно садятся на крыльца ближайших домов, перебраниваясь самыми площадными словами и горланя песни»), что один из домовладельцев, в доме которого помещалась казенная лавка, сделал на воротах надпись: «пить вино во дворе строго воспрещается». Более того, в городе «потребители уже не только выпивают купленную водку у соседнего забора, но и располагаются на спанье»[98]. В Екатеринбурге «рабочие и мастеровые со своими дамами берут в лавке водку, садятся артелью в стороне и распивают под открытым небом…», а в Уфе «каждый базар, каждый праздничный день толпа запруживает уфимские улицы и тротуары перед винными лавками. Эта пестрая толпа под открытым небом совершает культ в честь Бахуса. Снег на значительном расстоянии как будто пропитан кровью от бутылочного красного сургуча. В воздухе стоит площадная брань. Случаются нередко и драки». При этом полицейские приставы часто оказываются не в силах прекратить безобразия[99].

В деревнях дела обстояли не лучше. Например, в Верхотурском уезде Пермской губернии «уже ранним утром по воскресеньям и праздничным дням можно видеть, как мужики сидят на улице перед казенной лавкой и распивают бутылочки». В Черниговском уезде корреспонденту пришлось «наблюдать некрасивые пейзажи, как крестьяне со своими домочадцами распивают «монопольку» в канавах и ямах вблизи казенной лавки»[100]. При этом «по деревням иногда пьющие в такой степени загромождают дорогу, что трудно бывает проехать около винной лавки. Случается, что питухи, в интересах удобства, «чтобы не ушли» подводы, вводят на тротуар даже лошадей». В селе Каиры Днепровского уезда «смелость пьяниц дошла раз даже до того, что они дерзнули выбрать местом своего седалища «распивочно» классы училища»[101].

Для противников реформы было очевидным, что «замена корчмы «лавочкой» почти ничем не отразилась на отрезвлении крестьянской массы. Кто пьянствовал раньше, тот пьянствует и теперь. Изменилась форма, но сущность осталась той же»[102]. Справедливости ради заметим, что оснований для таких выводов хватало. В местечке Юзовка Екатеринославской губернии до введения казенной продажи питей имелось только два учреждения, так как заводское начальство не разрешало открывать больше. После реформы «винные лавки растут как на дрожжах», а «пьянство становится безграничным, и у всех на виду случай смерти от опоя, чего прежде не наблюдалось». В селе Васильевка Самарского уезда с открытием казенки мужчины не только перестали доносить до дому свой заработок, но и, не имея наличных на выпивку, продавали овцу или телушку.

Кроме того, система распития водки без закуски, с гвоздем вместо штопора, способствовала скорейшему опьянению. Из селения Сватовая Лучка Харьковской губернии сообщали, что «бутылка переходит из рук в руки и, конечно, до тех пор, пока в глазах не потемнеет и в ногах не появится достаточная слабость». А посетители чайной общества трезвости в селе Петровском Оренбургской области «пользуются разом двумя удовольствиями: пьют за 3 копейки чай и любуются кулачным боем на улице перед винной лавкой, находящейся как раз напротив чайной»[103]. Не отказались любители выпить и от различных суррогатов спиртного. Более того, поступали сведения, что в некоторых местностях Привисленья и Прибалтийского края распространяется употребление серного эфира. Эфиромания была распространена, в том числе, в крестьянской среде и даже среди детей, женщин и девушек[104].

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*