KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Научные и научно-популярные книги » Культурология » Коллектив авторов - Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей

Коллектив авторов - Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Коллектив авторов, "Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Как послушный сотрудник, он следовал за указаниями Дягилева. Стравинский же нашел темпы слишком медленными, потребовав играть и танцевать быстрее. Баланчин исполнил его пожелание и переучил танцовщиков. На следующей репетиции, в отсутствие Стравинского, Дягилев отменил его директиву и заставил балетмейстера восстановить прежние темпы. Баланчин был зажат посередине, а гиганты, сковавшие его волю, не собирались друг другу уступать. Владимир Дукельский (Вернон Дьюк), чей балет «Зефир и Флора» репетировался в то же время, вспоминает «злобные комментарии» Стравинского относительно Дягилева и его компании. Он жаловался на цинизм, с которым его музыка была искалечена, на «позорно неадекватные репетиции» – словом, весь комплекс пороков, вызванных «несостоятельным лидерством» Дягилева[1174]. Кроме того, Дягилев требовал сократить партитуру, продолжительность которой была определена им же, что, по мнению Стравинского, было окончательным нарушением приличий. Церемонию, которой обставлялись сокращения, Николай Набоков называет «восхитительным ритуалом»: «Дягилев небрежно замечал, что какая-то часть балета была слишком длинна… Прежде чем вы могли сказать «да» или «нет», один из помощников вручал ему партитуру, и он, указывая в ноты, говорил: «Я внимательно смотрел это вчера и думаю, что купюры должны быть сделаны здесь и здесь… Разве вы не согласны?»»[1175]

Для Баланчина балансирование между Дягилевым и Стравинским было процессом не только мучительным, но и поучительным. Он впервые видел, как сталкиваются интересы «человека театра» (Дягилева) с интересами «человека музыки» (Стравинского), и в тяжком противодействии художественных воль рождается музыкально-театральное целое. Не исключено, что в гармоничности этих начал, которой славился зрелый Баланчин, сыграл свою роль юношеский опыт наведения мостов между старшими товарищами. Еще одно умиротворяющее посредничество относится к 1929 году, когда ему удается примирить Дягилева и Риети, рассорившихся из-за балета «Бал».

Первый оригинальный балет – «Барабо» Витторио Риети (1925), поставленный Баланчиным для труппы Дягилева, открывает целую серию, куда входят «Пастораль» Жоржа Орика, «Чертик из табакерки» Эрика Сати в оркестровке Дариуса Мийо, «Триумф Нептуна» лорда Бернерса, «Кошка» Анри Коре, «Бал» Витторио Риети. По музыкальному языку все они, так или иначе, воплощают популярную в послевоенной Европе тенденцию новой простоты. Иногда ее называют мюзик-холльной[1176], и это тоже правильно, поскольку главное назначение этих балетов – развлекать, развлекать и еще раз развлекать. С точки зрения освоения новых музыкальных высот для Баланчина, уже вкусившего «Песни соловья», мюзик-холльный период был определенным шагом назад. При всей «сделанности» и бесспорном профессионализме значение этой музыки с ее стилистической эклектикой, однозначно дансантными формулами, элементарным чередованием разностильных и разнохарактерных номеров не выходит за рамки прикладного. Но и этот, в общем-то, утомляющий калейдоскоп был воспринят им как хорошая школа, где шел отбор близких тем, возникали долговременные связи (эти годы стали началом сотрудничества с Риети и Набоковым, автором самого «личного» балета Баланчина – «Дон-Кихота») и менеджерские идеи. В том числе идея именных композиторских фестивалей, заимствованная у Дягилева, в 1926 году впервые организовавшего подобное мероприятие – фестиваль Эрика Сати.

Кроме того, в этот невыразительный в музыкальном отношении период Баланчин оттачивает любимые впоследствии выразительные средства. В частности, контрапункт музыкального и визуального начал. Правда, в последующих сочинениях этот контрапункт проявляется, в основном, в структурных несоответствиях – в том, что Баланчин называет следованием за музыкальной линией, а не за тактовой чертой[1177]. В данном же случае имеется несоответствие сценическое, отвечающее формуле: «возвысить низкое, опустить высокое». Причем «возвышению» или «понижению» подвергались как музыка, так и хореография. В скетче «Барабо» – инсценировке тосканско-неаполитанской народной песенки о крестьянине, обманувшем грабителей своей мнимой смертью, появлялся хор, одетый в черное. Неподвижный и почти невидимый, этот мрачный хор вдруг запевал незамысловатую и очень оптимистическую песенку, основанную на детской рифме: «Барабо, Барабо, почему ты умер?»[1178] В «Пасторали» в благородно ясном, почти неоклассическом адажио почтальона и кинозвезды появлялся абсолютно бытовой велосипед. Лифарь, танцевавший почтальона, казался неотделимым от него даже в па-де-де с Дубровской-кинозвездой. «Можно даже сказать, – иронизировал Григорьев, – что главную роль в балете играл велосипед, с которым Лифарь был неразлучен»[1179].

Работа над «Аполлоном» и «Блудным сыном» ознаменовала устремление Дягилева в другую сферу музыкального языка: «В музыкальном творчестве мы только что пережили в Париже скандальную эпоху разнузданного сентиментального упрощения, – покаялся культуртрегер, – мелодия и простота были навязаны как неизбежный принцип, и бедная музыка дошла до такой плоской банальности, до какой не доходили дамские романы конца XIX века. Вот почему я так приветствую все, что может хоть немного исправить эти фатальные ошибки интернационального парижского рынка»[1180]. «Аполлон» и «Блудный сын» «фатальные ошибки» триумфально исправили. Куда повернул бы Дягилев дальше, и последовал ли бы за ним Баланчин – уже из области догадок. Мы можем лишь констатировать очевидный факт. Со смертью Дягилева для Баланчина закончился период ученичества и началось свободное плавание.

С. Г. Зверева

К проблеме формирования русской церковно-певческой эмиграции в 1920-е годы

До революции русские православные храмы, располагавшиеся на территории иностранных государств, находились в сфере особого внимания церковных и светских властей. Это внимание усиливалось по мере выхода России на международную арену. Особо пристальным оно стало к концу XIX века, когда Синод возглавил К. П. Победоносцев. Он следил за постройкой храмов и организацией церковных учебных заведений, за назначением священнослужителей, за поставкой утвари и богослужебных книг, за переводом последних на местные языки и т. д.[1181].

Известно также, что в период правления двух последних российских императоров Св. Синод очень поощрительно относился к развитию церковного искусства, что во многом содействовало беспрецедентному взлету церковно-музыкального исполнительства и творчества. Именно в это время заграничные русские храмы начинают комплектоваться не только священнослужителями и псаломщиками, но также регентами и певчими[1182].

Обратимся к архиву русского посольского храма Успения Божией Матери в Лондоне, первое богослужение в котором состоялась в ноябре 1716 года[1183]. Поначалу службы в нем совершал один священник, которому в начале 1740-х годов были посланы на помощь два дьячка-псаломщика. Они не только читали и пели за богослужениями и занимались их подготовкой, но и убирали храм, выполняли другие обязанности, получая при этом крайне низкие оклады. Как пишет исследователь истории лондонской церкви М. Сарни, среди псаломщиков были весьма заслуженные люди, проработавшие в ней многие десятилетия: Леонтий Литкевич (служил 54 года, скончался в 1834 году), Николай Орлов (служил 46 лет, скончался в 1916 году). Псаломщик Орлов последние годы жизни профессорствовал в Лондонском университете (Кингс-колледж, русский язык и литература)[1184].

Должность дьякона появилась в штатном расписании этого храма лишь в 1867 году после сооружения и освящения нового здания. Построенное в «византийском» стиле, оно было небольшим по размерам. Настоятель о. Евгений Смирнов сообщал в 1916 году в российское посольство, что в мирное время на пасхальное богослужение в храм приходили до 120–130 богомольцев, причем «и в церкви и в ведущем к ней очень узком коридоре образовывалась давка, и от духоты со многими богомольцами становилось дурно»[1185].

Храм был предназначен для духовного окормления служащих посольства, сотрудников правительственных и торговых агентств, а также временно проживавших в Англии русских, среди которых были весьма высокопоставленные персоны. Приведем одно из писем, полученных настоятелем Смирновым в июне 1913 года:

В четверг на этой неделе прибывает в Лондон великая княгиня Елисавета Феодоровна. В удовлетворение желания Ея Императорского Высочества, никакой официальной встречи со стороны посольства сделано не будет, но Ея Высочеству благоугодно иметь список богослужений, которые имеют быть совершены в Посольской церкви во время пребывания Ея здесь.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*