Сергей Сакадынский - Демагоги, пастухи и герои
Определённые параллели, правда, с некоторыми оговорками, здесь можно провести со средневековым европейским обществом, в котором священники обладали едва ли меньшей властью. Здесь, следуя за Ле Гоффом, стоит поразмыслить над психологической почвой, пригодной для того, чтобы на ней внезапно расцветали коллективные кризисы, произрастали телесные и душевные болезни, религиозные сумасбродства. Средневековье изобиловало одержимыми, несчастными жертвами колдовских чар или вошедшего в их тело дьявола. Одни лишь святые могли их спасти и заставить нечистого выпустить свою жертву из когтей. Средневековье было по преимуществу временем великих страхов и великих покаяний – коллективных, публичных и физических. Этот мир до фанатизма религиозен, может быть, гораздо более религиозен, чем древние сообщества в долине Нила. Власть священников пронизывает его насквозь – от самых низов до правящей верхушки. Однако, если в Древнем Египте всё государство, в том числе и служители культа, хотя бы формально подчинялось богоподобному царю-жрецу, то в мире средневековой Европы верховный жрец – папа – узурпировал божественную власть, низведя светских владык до уровня простых смертных. Григорий VII в своё время напоминал императору, что, не умея изгонять бесов, тот уступает простым экзорцистам. Гонорий Августодунский утверждал, что король есть обычный мирянин, ибо «король может быть лишь или клириком, или мирянином. Если он не мирянин, он клирик. Но если он клирик, он должен либо совершать причастие, либо быть проповедником, либо экзорцистом, либо ризничим, либо дьяконом, либо протодьяконом, либо священником. Если он не обладает никаким из этих санов, тогда он не клирик. Если он не мирянин и не клирик, он должен быть монахом. Но его жена и его меч мешают ему считаться монахом».
Показательным в контексте борьбы за власть является так называемый «Константинов дар» – грамота, по которой император Константин якобы подарил папе Сильвестру свой императорский дворец в Латеране, императорские инсигнии, и вообще всю западную часть империи («Romae urbis et omnes Italicae seu occidentalium regionum provincias, loca et civitates»), а сам переехал в Византий. «Дар» был составлен, скорее всего, около 752 года, хотя не исключена и более поздняя дата. Что это фальшивка, знали уже в XI веке, но римские папы отстаивали подлинность документа вплоть до XVI столетия. [10] Создали фальшивку, само собой, в интересах папства. Менее очевидно, от кого защищали папство: от византийского басилевса или от Карла Великого. Возможно, сразу от обоих. Главная идея проста: земному властителю нечего делать там, где находится представитель небесной власти.
Революционные метаморфозы Нового Времени низвергли власть клириков вместе с властью королей, заменив её властью демагогов. Современное общество с его так называемой демократией по своей сути мало отличается от древнегреческого полиса. Власть демагогов в сильно выхолощенном и изменённом виде есть ни что иное, как трансформировавшаяся в соответствии с веяниями времени власть жрецов-колдунов, искусно манипулирующих сознанием масс. Культовые сооружения, будучи не менее дорогостоящими и значимыми, становятся меньше и практичней. На смену служению Богу приходит служение неким абстрактным идеалам, Библию заменяет Конституция, а церковные песнопения – высокопарные речи с трибуны.
Разграничение политической и магической практик привело к возникновению «политики» как самостоятельного способа социальной жизнедеятельности. В итоге управление осуществляется уже не под эгидой царя-жреца, обладающего сакральным даром его осуществления, а под эгидой гражданской власти, которая реализуется в самом факте жизнедеятельности общины (по типу полиса в Греции и цивитаса в Риме). Суть, однако, от этого не меняется.
Собственно, модель власти, возникшая после великих новоевропейских революций, характеризуется тенденциями её десакрализации и деперсонификации. Мифологическая сакрализация носителей власти сменяется мифологизацией ее абстрактных, подчеркнуто деперсонифицированных функций, которые символизируются идеей государственной службы (не путать с государевой службой!). Обожествление властителя трансформируется в обожествление самой власти, которая воплощается не столько харизматичным представителем, сколько безликой суммой вступивших в конкуренцию антропологических единиц, именуемых массой.
Соответственно, культ власти связан теперь не с образом ее выдающегося носителя, а с перспективой тотальности контроля всех за всеми, в просторечье именуемого «демократией».
Князья войны
Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, от меча и погибнут.
Евангелие от Матфея 26:52
В жестокой борьбе за место под солнцем побеждает сильнейший. Магия Слова заканчивается там, где начинается бесконтрольный разгул грубой физической силы. И если гений, по словам К. Юнга – опаснейший плод на древе человечества, то во сто крат опаснее гений военный, утверждающий своё превосходство силой, чем гений интеллектуальный.
Многочисленные военные конфликты, имевшие место на протяжении известного нам исторического периода, наглядно показали, что вооружённый всегда сильнее безоружного, двое сильнее одного, а трое сильнее двоих. Военная сила, кулак в железной рукавице – этот последний довод королей, решающий аргумент в любом споре, – незамедлительно идёт в ход, когда прочие методы внушения оказываются малоэффективными. Когда политики оказываются не в состоянии урегулировать конфликт мирным путём, за дело берутся военные. В различные периоды истории милитаризм то сводился к минимуму, то расцветал буйным цветом. Последнее, как правило, имело место в те моменты, когда общество впадало в состояние внутренней деструкции, и организующая роль гражданской власти сводилась к нулю. Ситуация, которую советские историки называли революционной – когда верхи не могут, а низы не хотят, – провоцирует силовые решения наболевших проблем. Именно по этой причине во времена этносоциальных брожений периода военной демократии на просторы истории выходят хорошо вооружённые, исполненные отваги и жажды подвигов воины – облачённые в ореол силы и славы свирепые и непобедимые князья войны.
По праву сильного. В наиболее отдалённые от нас периоды истории, как уже отмечалось выше, человек жил по принципам, присущим животному миру. Как и большинство коллективных животных, люди создавали небольшие замкнутые сообщества (вряд ли название «племена» применимо к этому способу организации) численностью в несколько десятков особей. Каждое такое сообщество занимало определённую территорию, необходимую для того, чтобы прокормиться и выжить. Контакты между такими группами были редки в силу малой численности людей вообще и огромных (часто непреодолимых) пространств, разделявших регионы их обитания.
Однако, по мере сокращения природных ресурсов и вызванными этим миграциями, а также увеличением населения в целом, между ними возникает конкуренция, перерастающая в борьбу за ресурсы, ставка в которой – жизнь.
Конкуренция первобытных сообществ легко поддаётся описанию с помощью простой схемы: ресурсы местности истощались, и человеческие особи начинали ощущать недостаток пищи. Наступал момент, когда дело принимало критический оборот: в округе не оставалось практически ничего съедобного. Движимое инстинктом самосохранения, человеческое стадо предпринимает попытку захватить соседние участки земли. При этом, если эти участки уже оказывались занятыми, оно получало отпор со стороны другой человеческой группы, движимой теми же инстинктами. В животных сообществах в подобной борьбе перевес вполне естественно оказывается на стороне более многочисленной группы: малая группа вынуждена сдаться, умереть с голоду, исчезнуть. Так обстояли дела и в популяциях первобытного человека. До определённого момента – пока человек не изобрёл оружие.
Неизвестно когда и как появилось первое орудие убийства, однако мы можем утверждать, что это было первым и наиболее востребованным из всех орудий труда. Судите сами – ничто иное в истории человечества не совершенствовалось так, как совершенствовалось оружие, пройдя сложный путь эволюции от каменного топора до атомной бомбы. Если для Гоббса человек человеку стал волком, то у Августина «даже львы и драконы не устраивали таких страшных войн против себе подобных, какие мы ведем друг против друга».
С появлением оружия ситуация радикально изменилась. Если до этого исход большинства стычек был вполне предсказуем, то теперь, с изобретением новой методики нападения, никто не мог знать наверняка, как будут развиваться события. Численность «обезьяньего войска» больше ничего не значила: побеждал тот, кто умудрялся обзавестись лучшим оружием и умел им хорошо владеть – иными словами, выиграть поединок или войну можно было теперь, только превзойдя противника в изощренности атаки. Лишь один аспект борьбы за существование, пожалуй, остался прежним – спасался тот, кто быстрее бегал.
