Абрам Рейтблат - Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы
Последовательными идеологами, призывавшими вернуться к допетровским порядкам, были только старообрядцы, но у них не было возможности печататься, создаваемые ими тексты обращались лишь в их среде и лишь в форме устной пропаганды оказывали некоторое влияние, в основном на крестьянство. Несколько приближались к ним по взглядам православные фундаменталисты, по большей части мистического толка – архимандрит Фотий (в миру П.Н. Спасский), митрополиты Серафим (С.В. Глаголевский) и Платон (П.Г. Левшин), – ставившие своей целью противостоять враждебным (с их точки зрения) христианским конфессиям (католичеству, протестантизму), масонству, деизму и атеизму (запрещая их пропаганду и развивая православное образование). У названных идеологов сопротивление реформам в основном шло не в социальной и экономической, а в идеологической (теологической) сфере. Близки к ним по взглядам в дворянской среде были религиозно-мистические идеологи, например М.Л. Магницкий, для которых на первом плане находилось укрепление веры для освящения царской власти и борьбы с общественным мнением, свободой книгопечатания, стремлением к революциям и установлению конституционного строя82.
Одним из немногих светских мыслителей, предлагавших если не вернуться полностью к допетровскому образу жизни и допетровским представлениям, то хотя бы прекратить дальнейшее движение вперед и частично реставрировать традиционный жизненный уклад, был А.С. Шишков83. Идеям Просвещения он противопоставлял русскую православную традицию, которая в созданной им утопической конструкции представала как твердость в вере, почитание царской власти и законов, культивирование церковнославянского языка. Но даже он признавал, что «возвращаться к прародительским обычаям нет никакой нужды»84 и кое-что следует заимствовать у европейцев; он порицал лишь то, что «вместо занятия от них единых токмо полезных наук и художеств стали перенимать мелочные их обычаи, наружные виды, телесные украшения и час от часу более делаться совершенными их обезьянами»85.
Шишков положительно оценивал деятельность Петра I за то, что он «желал науки переселить в Россию», и Екатерины II за то, что «просветила Россию»86. Он опасался лишь коренного изменения фундаментальных основ народного мировоззрения; «спасение России, с точки зрения Шишкова, заключалось в обращении (возвращении) к исконным истинно русским началам, которые еще сохранились в простом народе»87.
На менее радикальных позициях стоял такой влиятельный идеолог, как Н.М. Карамзин. В своей «Записке о древней и новой России…» (1811), не предназначавшейся к печати, он дал последовательную и жесткую критику реформ Александровского царствования, а частично и реформ Петра I. Но при этом он исходил из того, что «просвещение достохвально», признавал, что «Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в гражданском просвещении», и с одобрением писал о том, что в царствование Михаила, Алексея и Федора Романовых россияне «заимствовали, <…> применяя все к нашему и новое соединяя со старым»88. Называя Петра I «великим мужем» и «бессмертным государем», он критиковал его лишь за то, что «страсть к новым для нас обычаям преступала в нем границы благоразумия» (с. 31—32). Карамзин признавал, что «сильною рукою [Петра I] дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине!..» (с. 37). Таким образом, он в принципе был не против реформ, вопрос для него стоял лишь об их темпах и характере, об учете специфических условий России.
Карамзин считал самодержавие единственным приемлемым государственным строем для России: «Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия?» (с. 48). Он осуждал не только революции, но и «излишнюю любовь к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи» (с. 64), поскольку «все мудрые законодатели, принуждаемые изменять уставы политические, старались как можно менее отходить от старых» (с. 62).
Даже в отношении крепостного права Карамзин выступал против перемен: «Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу <…>, но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных – ныне имеют навык рабов» (с. 73).
Другие «консервативные» идеологи (Ф.В. Ростопчин, С.Н. Глинка и т.п.) главным образом писали о том, что необходимо отказаться от заимствования внешних форм (одежда, развлечения, язык) и вернуться к тому, что они понимали под национальными традициями89. При этом исследователи отмечают, что подобные мыслители испытали сильное воздействие просвещенческой идеологии90.
В целом можно сделать вывод, что в России последовательных консерваторов практически не было (за исключением, может быть, Шишкова), в основном речь шла о замедлении темпа и изменении форм проведения преобразований, а в образовании и воспитании – об отказе от заимствования культурных форм и языка и о приобщении населения к сконструированной этими идеологами «национальной традиции».
Аналогичным образом не было в России и либералов в полном смысле слова. Либерализм – это идеология модернизации общества. В принципе его определяющими чертами являются отстаивание экономической свободы и содействие развитию промышленного капитализма (в экономике), личная свобода индивида, стремление к правовому регулированию общественной жизни (конституционализм) и парламентской демократии (в политике), свобода совести, антиклерикализм (в религии), индивидуализм (в морали), свобода слова и т.д.
Однако в России, как и в ряде других государств Восточной Европы, «основным носителем преобразовательной программы <…> выступил не средний класс, как на Западе, а скорее само государство, инструментом ее реализации в значительной мере стала бюрократия, а методы проведения неизбежно приобрели принудительный характер»91. В результате самодержавное государство реализовывало одну часть либеральной программы, в то же время жестоко подавляя попытки реализовать другую. Не имея альтернативы, большинство «либералов» стремились «вписаться» в существующую систему власти, по большей части становясь чиновниками и воплощая в жизнь (зачастую в очень урезанном виде) те пункты либеральной программы, которые не расходились с интересами самодержавного государства.
В условиях господства абсолютизма и жесткой цензуры в печати, а также запрета на обсуждение крепостного права «либерализм» в первой половине XIX века выражался главным образом в следующем: 1) в поддержке тенденций к совершенствованию законодательства, его унификации и повышению практической эффективности; 2) в поддержке промышленного развития страны, создании для этого экономических и правовых предпосылок; 3) совершенствовании правового статуса крепостных крестьян, создании правовых механизмов обретения свободы хотя бы частью их и т.д.; 4) создании четко формализованного и по возможности мягкого цензурного законодательства, ограничении произвола цензоров и ведомственных инстанций; 5) содействии просвещению. Чаще всего в качестве «либеральных» мыслителей и деятелей выступали крупные администраторы (А.Д. Гурьев, П.В. Завадовский, О.П. Козодавлев, В.А. Кочубей, Н.С. Мордвинов, Н.И. Новосильцов, Н.П. Румянцев, М.М. Сперанский, А.И. Тургенев) либо правоведы (М.А. Балугьянский, В.Г. Кукольник, А.П. Куницын).
Если попытаться сконструировать идеальные типы российских «консерватора» и «либерала», то получится, что «консерватор» был против освобождения крестьян (по крайней мере, в ближайшем будущем), против их образования, против конституции, против Запада и западного культурного влияния, за воспитание прежде всего лояльных подданных, беспрекословно исполняющих волю царя и вышестоящих инстанций, против равноправия религиозных конфессий и т.д., за ужесточение цензуры, сужение сферы действия (или ликвидацию) общественного мнения (в форме прессы) и т.д. «Либерал» же выступал за освобождение крестьян, за конституцию (или хотя бы создание законосовещательного органа), за заимствование западных идей и форм жизни, за воспитание самостоятельно мыслящих и принимающих решения граждан, за религиозное равноправие, за смягчение цензуры и развитие прессы и т.д. Но если мы учтем, что у российских «либералов» личные права и свободы, а также идеи об изначальном равенстве всех людей и о создании государства на основе общего согласия, играющие очень важную роль в западноевропейском либерализме, были на втором плане, а в качестве двигателя реформ и главной ценности выступало не общество, а государство, то «либерализм» их окажется весьма относительным. Не исключено, что сравнительный анализ показал бы, что российский «либерал» был по своим взглядам правее английского консерватора. Кроме того, в реальности четкой дифференциации не было: «консерваторы» не были столь консервативны, а «либералы» – столь либеральны, как в сконструированной нами модели.
