Рэй Брэдбери - Первая любовь
Обзор книги Рэй Брэдбери - Первая любовь
Рэй Дуглас Брэдбери
Первая любовь
Запах висел в прозрачном воздухе все утро. Пахло не то свежим жнивьем, не то молодой травой, не то цветами — Сио никак не мог понять, чем. Он даже вылез из своей укромной пещеры, вертя сплюснутой головой во все стороны и напрягая глаза, — а бриз дул ровно, устойчиво, и на Сио налетали волны сладкого аромата. Словно осенью наступила весна. Он пошарил вокруг под скалами, искал темные цветы, которые вдруг да укрылись там, в тени, но ничего не нашел. Мелькнула мысль: а что если снова вылезла трава — она прокатывалась по Марсу волной в течение скоротечной весенней недели, но почва, куда ни глянь, была насквозь сухой, усыпанной камушками цвета крови.
Хмурясь, он забрался обратно в пещеру. Устремил взгляд в небо, увидел, как вдали, близ нарождающихся городов, садятся, опираясь на пламенные хвосты, ракеты землян. По ночам Сио иногда позволял себе бесшумно отправиться на лодке вниз по каналам, а потом, оставив ее в укромном месте, подплыть еще ближе, не всплескивая ни руками ни ногами, и всматриваться, всматриваться в стучащих, гремящих, малюющих что-то людей, перекликающихся до поздней ночи и возводящих на этой планете какие-то странные сооружения. Он вслушивался в их диковинный язык, пробуя что-нибудь уразуметь, наблюдал за ракетами, стремительно взмывающими вверх на роскошных струях огня к звездам; что за невероятный народ земляне! А потом, по-прежнему живой и здоровый, Сио возвращался к себе в пещеру. Бывало, он вышагивал многие мили по горным тропам, чтобы отыскать других соплеменников, прячущихся кто где, мужчин уцелело мало, женщин еще меньше — и потолковать с ними по душам. Но мало-помалу он привык к одиночеству и жил в размышлениях о злой судьбе, в конце концов уничтожившей его собратьев. Землян он не винил: да, они занесли хворь, которая сожгла его отца и мать, к счастью, во сне, погубила отцов и матерей многих других сыновей, но ведь занесли ее непреднамеренно!
Он принюхался снова. Необычный, налетающий и ускользающий аромат — так мог бы пахнуть цветочный букет, если добавить к нему зеленых мхов. Что же это такое? Сио сузил глаза, включая круговое зрение.
Он был высок ростом, но все еще оставался мальчиком, хотя восемнадцать летних сезонов удлинили мышцы на руках, и ноги тоже вытянулись от плавания по каналам, дерзких забегов по мертвому дну пересохших морей — перебежать, спрятаться, снова перебежать, еще раз затаиться на миг, и так без конца. И были долгие походы с серебряными клетками на плечах за цветами-убийцами и огненными ящерками им на прокорм. Казалось, вся его жизнь состояла из сплошных заплывов и пеших бросков; впрочем, молодежь неизменно тратила свой пыл и энергию на подобные развлечения, пока не наступала пора обзаводиться семьей и жена не брала на себя труд утомлять мужа почище гор и рек. А Сио сохранял тягу к странствиям дольше большинства сверстников, он продолжал бегать и прыгать даже тогда, когда те один за другим уплывали вдаль по умирающим каналам с женщинами, возлежащими поперек легких лодок, как барельефы. Большую часть времени Сио проводил в одиночестве и зачастую разговаривал сам с собой, внушая тревогу родителям и доводя женщин до отчаяния: они так давно, с тех пор как ему исполнилось лет четырнадцать, следили за его красиво растущей тенью и обменивались кивками, уговариваясь подождать еще годик, потом еще и еще…
Но с начала вторжения и эпидемии он будто застыл в параличе. Его вселенную подточила смерть. Города, выпиленные, сколоченные и свежеокрашенные, стали разносчиками болезни. Погибших было не счесть, они наваливались страшной тяжестью на его сны. Зачастую он просыпался в слезах, простирая руки в ночной простор. Однако родителей все равно не вернуть, и пора, давно пора было завести подружку, привязанность, любовь.
Ветер кружил, распространяя все то же благоухание. Сио вдохнул поглубже и ощутил, как тело наливается теплом.
И вслед за запахом пришел звук. Словно где-то заиграл оркестрик. Музыка взлетала по узкой каменной расщелине и вот наконец достигла пещеры.
Примерно в полумиле от него в небо взвивался ленивый дымок. Там, внизу, у древнего канала, стоял небольшой домик, который земляне год назад поставили для своих археологов. Потом домик забросили, и Сио два-три раза подкрадывался к нему, заглядывал в пустые комнаты, но внутрь не заходил из боязни подцепить черную хворь.
Музыка шла оттуда, из домика. Как же там мог поместиться целый оркестр? — удивился он и бесшумно сбежал по расщелине вниз: был ранний вечер, света еще хватало.
Домик выглядел пустым, как и прежде, только из окон лилась музыка. Перебираясь от камня к камню, Сио подполз как можно ближе и целых полчаса лежал в тридцати ярдах от оркестрового грохота. Он лежал плашмя, вжавшись в почву и посматривая через плечо на канал. Случись что-нибудь, можно сразу прыгнуть в воду, и течение быстро унесет его обратно к спасительным холмам.
Музыка звучала все громче, перекатывалась через скалы, гудела в горячем воздухе, отзывалась дрожью в костях. Даже крыша домика будто приподнималась, стряхивая пыль, а с деревянных стен слетала краска и кружилась, как ласковая метель.
Сио вскочил и тут же отпрянул. Как он ни старался, он не видел внутри никакого оркестра. Цветастые занавески, распахнутая входная дверь…
Музыка прекратилась, потом зазвучала снова. Одна и та же мелодия повторилась десять раз подряд. А запах, выманивший его из горного укрытия, здесь стал густым-густым и омывал разгоряченное лицо, словно чистая вода.
В конце концов он решился, в отчаянном броске преодолел немногие ярды до домика и заглянул в окно. На низком столике поблескивала бурая машина. Серебристая игла прижала черный вращающийся диск — и загремел оркестр! Сио пялился на невиданное устройство во все глаза.
Но вот музыка прервалась, наступила тишина. Почти тишина, нарушаемая лишь легким шипением. И тут он заслышал шаги. Стремительно отбежал и, нырнув в канал, ушел в прохладную воду с головой. Задержал дыхание, лег на дно и стал выжидать. Не угодил ли он в ловушку? Или его выследили, чтобы захватить и убить?
Прошла минута, отмеченная лишь пузырьками воздуха из ноздрей. Он шевельнулся, тихо поднялся поближе к зеркальной поверхности и к надводному миру. Плывя на спине, смотрел и смотрел вверх — прохладная зелень потока ничуть не мешала — и вдруг увидел ее.
Ее лицо нависло над водой, будто высеченное из белого мрамора. Он замер — ни движения, ни мельчайшего жеста, даже пузырьки задержал в легких. И позволил течению медленно-медленно унести себя прочь. Она была так прекрасна, она была с Земли, она прилетела в ракете, выжегшей почву и прокалившей воздух, и к тому же она оказалась бела, как мрамор!
Когда воды канала донесли его до холмов, он выбрался на берег и отряхнулся.
Да, она была воистину прекрасна. Он сидел на береговой кромке, тяжело дыша. В груди екало, кровь прилила к лицу. Он глянул на свои руки. Может, его уже поразила черная хворь? Довольно ли было посмотреть на земную женщину, чтоб заразиться?
Стоило бы, подумал он, как только она склонилась над водой, всплыть и сжать руки у нее на шее. Она убивала нас, она убивала нас! А он так явственно видел ее белую шею, ее белые плечи. Что за необычный цвет кожи, подумал он. Да нет, осадил он себя, нас убивала вовсе не она, а болезнь. Как может за такой мраморной белизной скрываться что-либо мрачное?
А заметила ли она меня? — задал он себе безответный вопрос. Поднялся в рост, подставляя тело солнцу, чтобы обсохнуть. Положил руку на грудь тонкую, коричневую руку. Почувствовал, как бешено стучит сердце. Зато, сказал он себе, я видел ее, видел!..
Он направился обратно в пещеру — ни тихо ни быстро. Из домика, внизу, по-прежнему звучала музыка, будто праздновала что-то по собственному почину.
В пещере он принялся молча, уверенно и аккуратно паковать свое убогое имущество. Взял тряпку, бросил на нее светящиеся мелки, какую-то еду и несколько книг, крепко связал все вместе. И заметил, что руки дрожат. Недоверчиво, распахнув глаза, повернул ладони вверх, к свету. Поспешно встал, взял узелок под мышку, вылез из пещеры и направился по расщелине вверх, прочь от этой музыки и этих назойливых запахов.
Он не оглядывался.
Солнце спускалось ниже и ниже. Он ощущал кожей, как его тень, удлиняясь, стремится остаться там, где следовало бы остаться ему самому. Нет, это было неправильно — уходить из пещеры, где он жил еще ребенком. В пещере он нашел для себя десятки занятий, развил сотни разных пристрастий. Выдолбил в камне очаг и пек себе каждый день свежие лепешки, самые разные, но неизменно чудесные на вкус. Сам растил для них зерно на узенькой горной терраске. Сам делал прозрачные искрящиеся вина. Сам создавал музыкальные инструменты, флейты из серебра и иного, шипастого металла, а также маленькие арфы. Сам сочинял песни. Сам сколачивал стульчики и ткал материю, чтоб одеться. А еще рисовал картинки на стенах пещеры светящимся кобальтом и кармазином, и картинки, замысловатые и прекрасные, горели долгие ночи напролет. И еще то и дело перечитывал книжку стихов, которую написал в пятнадцать лет, — бывало, родители с затаенной гордостью читали ее друзьям. Что и говорить, это было замечательно — жить в пещере и предаваться немудреным занятиям.
