Абрам Рейтблат - Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы
В свете сказанного особое значение приобретает изучение взглядов и стратегии (в отношениях с правительством) тех журналистов Николаевской эпохи, которые претендовали на роль идеологов. Мне представляется интересным рассмотреть под этим углом зрения Булгарина и Пушкина. Эти ключевые фигуры русской литературы 1820—1830-х годов уже не раз становились предметом сопоставления. Однако на первый план обычно выходили их личные отношения и литературные взаимовлияния и взаимоотталкивания77, а итоговым выводом становилось, как правило, заключение об антагонистичности их позиций. Но для более адекватного понимания содержания и форм их журналистской деятельности стоит от этих отношений абстрагироваться, сопоставив их социально-политические взгляды в более широком идеологическом и политическом контексте и выделив то, что у них было общего.
Выбирая провокативное название для статьи, я не имел, разумеется, в виду, что Пушкин во всем походил на Булгарина. Пушкин – прежде всего поэт, сыгравший роль национального поэта, и в этом его основное значение для русской культуры. Но среди различных его занятий была и журналистика, где он вступал на поприще, на котором с успехом подвизался Булгарин, и пытался конкурировать с ним. И касательно этой сферы имеющиеся в научной литературе характеристики соотношения деятельности и взглядов Пушкина и Булгарина весьма абстрактны, неточны, а зачастую неверны.
Согласно расхожим представлениям и дореволюционных, и советских литературоведов, Пушкин и Булгарин были антагонистами по своим идеологическим и политическим взглядам: Булгарин – консерватором и реакционером78, а Пушкин – либералом или революционером. В постсоветский период трактовка пушкинских взглядов стала более разнообразной (в диапазоне от революционности до консерватизма), однако его идеологическое и политическое противостояние Булгарину не ставится под вопрос. При этом не только пушкинисты, но и булгариноведы обычно не берут на себя труд познакомиться с тем, что писал Булгарин на эти темы и так ли его политические и идеологические взгляды отличаются от пушкинских.
В данной статье речь пойдет о Николаевской эпохе. В принципе можно было бы продемонстрировать определенный параллелизм общественных позиций и взглядов Пушкина и Булгарина и в предшествующий период (характерно, например, что и тот, и другой входили в околодекабристский круг и были идейно и лично тесно связаны с литератором-декабристом А. Бестужевым, но при этом декабристы опасались делать им предложения о вступлении в тайное общество79; на обоих делались политические доносы; оба находились под полицейским надзором и т.д.). Однако, с одной стороны, круг источников, характеризующих их взгляды в этот период, гораздо уже, чем по Николаевской эпохе, а с другой – именно в Николаевскую эпоху Пушкин обратился к журналистике.
Для правильного понимания соотношения взглядов Пушкина и Булгарина нужно представлять себе общий расклад идеологических и политических позиций в России в эту эпоху, контекст, в рамках которого они действовали. Однако обобщающие работы такого рода практически отсутствуют, что вынуждает нас предпослать статье краткий обзор политико-идеологического спектра взглядов в России первой трети XIX века. При этом следует отметить, что спектр этот был достаточно узок: и дистанция между крайними позициями была не очень велика, и сами эти позиции были не очень четко проявлены.
После того как Петром I был начат процесс интенсивной модернизации, идеологические позиции в основном определялись этим процессом. Интеллектуальная элита рассматривала себя в качестве важнейшего агента процесса модернизации и европеизации страны, видела свою задачу в просвещении населения, что на практике означало усвоение достижений европейской науки и техники, европейского образа жизни, моральных и эстетических норм и т.д. В XVIII веке сформировалась и стала господствовать среди лиц интеллектуального труда просвещенческая идеология. Ю.М. Лотман отмечал, что «основой культурного мифа Просвещения была вера в завершение периода зла и насилия в истории человечества. Порождения суеверия и фанатизма рассеиваются под лучами Просвещения, наступает эра, когда благородная сущность Человека проявится во всем своем блеске. <…> То, что исторически сложилось, объявлялось плодом предрассудков, насилия и суеверия. То же, что считалось плодом Разума и Просвещения, должно было возникнуть не из традиций, верований отцов и вековых убеждений, а в результате полного от них отречения»80.
В качестве конечной цели реформирования страны выступало равноправное (в мечтах – первенствующее) положение ее среди европейских государств.
Быстрые и интенсивные перемены в образе жизни дворянства в XVIII веке, ряд реформ в сфере управления страной и, главное, страх, что реформы затронут основу экономического благосостояния дворянства – крепостное право, стали вызывать с конца века определенное сопротивление; у некоторых (весьма немногочисленных) идеологов появилось желание прекратить реформы или пересмотреть их идеологические основы. Однако это течение сильно отличалось от западного консерватизма.
А.М. Мартин пишет об этой эпохе: «Современный консерватизм в России и Европе был следствием отказа от просвещенческого рационализма и материализма, которые достигли кульминации во Французской революции; это был многоаспектный феномен, полный противоречий. <…> Подрываемый <…> внутренними напряжениями, консерватизм был обычно интеллектуально согласованным и политически эффективным, только когда его приверженцы создавали убедительную антиреволюционную традиционалистскую идеологию и использовали ее для защиты конкретных интересов своей естественной опоры, господствующих классов.
Но попытки русского консерватизма достигнуть такой согласованности были безуспешны из-за революционной динамики государства, которое он намеревался защищать.
Несколько поколений Романовых пытались искоренить традицию и вестернизировать свою страну по просвещенческому образу. <…> Когда Французская революция в конце концов продемонстрировала подрывные последствия просвещенческих идей, было уже слишком поздно отказываться от них без ослабления идеологических основ русской монархии как таковой.
Кроме того, как следствие Петровских реформ, социальная база консервативного движения – независимое дворянство, традиционная церковь и группы с корпоративными интересами (типа французского парламента или немецких гильдий) – или не существовала в России, или была внутренне тесно связана с реформирующимся, вестернизирующимся государством»81.
Нужно оговорить, что в России просвещенческая идеология испытала определенные модификации. Прокламируемая на Западе просветителями ориентация на общее благо и благо индивидов сменилась у большинства российских просветителей ориентацией на благо государства, так что субъектом распространения знания вместо мыслителей стали государство и его чиновники-педагоги. Поэтому нам представляется некорректным называть противников реформ консерваторами, а их оппонентов – либералами. Понятия эти возникли в рамках принципиально иного общественного строя и обозначали идейные и социальные течения, отсутствовавшие в России. Соответствующие идеи и термины проникли в Россию, но здесь они либо функционировали в качестве чисто идеологических продуктов, никак не связанных с социальной практикой, либо включались в совсем иные смысловые комплексы и в результате получали существенно иное значение. Поэтому ниже мы будем использовать термины «консерватор» и «либерал» достаточно условно (как синонимы терминов «антиреформатор» и «реформатор»), употребляя их в кавычках.
Основными проблемными вопросами в первой половине XIX века были следующие:
– самодержавие (то есть степень участия населения, прежде всего дворянства, в принятии политических решений);
– общественное мнение (степень свободы его выражения);
– крепостное право (стоит ли освобождать крестьян, а если да, то когда и как);
– воспитание (как основа сохранения/создания национальной идентичности);
– отношение к Западу и западному культурному влиянию;
– угроза православию (неважно, реальная или мнимая) со стороны других религиозных конфессий, прежде всего католицизма и протестантизма.
Последовательными идеологами, призывавшими вернуться к допетровским порядкам, были только старообрядцы, но у них не было возможности печататься, создаваемые ими тексты обращались лишь в их среде и лишь в форме устной пропаганды оказывали некоторое влияние, в основном на крестьянство. Несколько приближались к ним по взглядам православные фундаменталисты, по большей части мистического толка – архимандрит Фотий (в миру П.Н. Спасский), митрополиты Серафим (С.В. Глаголевский) и Платон (П.Г. Левшин), – ставившие своей целью противостоять враждебным (с их точки зрения) христианским конфессиям (католичеству, протестантизму), масонству, деизму и атеизму (запрещая их пропаганду и развивая православное образование). У названных идеологов сопротивление реформам в основном шло не в социальной и экономической, а в идеологической (теологической) сфере. Близки к ним по взглядам в дворянской среде были религиозно-мистические идеологи, например М.Л. Магницкий, для которых на первом плане находилось укрепление веры для освящения царской власти и борьбы с общественным мнением, свободой книгопечатания, стремлением к революциям и установлению конституционного строя82.
