Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности
С другой стороны, действительное единство бытия уже в самих своих первоначалах внутренне неотрывно от событийной и личностной единственности конкретного человека: я и другого, – и это одно из самых глубоких концептуальных оснований бахтинской философии и эстетики словесного творчества. Оно отчетливо высказано в первых работах М. М. Бахтина («…наука, искусство и жизнь обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству» 4 ; «…вся культура в целом интегрируется в едином и единственном контексте жизни, которой я причастен… Всякая общезначимая ценность становится действительно значимой только в индивидуальном контексте» 5 и проходит в системе многообразных смысловых вариаций через все его творчество. Единство и единственность бытия, мира и человека изначально сопрягаются и носят событийный, конкретно-персоно-логический и личностный характер.
Для М. М. Бахтина, безусловно, значима мысль Вл. Соловьева и открываемой им русской философской традиции о том, что «человек, по своему вечному началу, принадлежит к трансцендентному миру и в высших степенях своей жизни и знания всегда сохранял с ним не только субстанциональную, но и актуальную связь» 6 . Но связь эта, в логике М. М. Бахтина, принципиально двусторонняя, взаимно обращенная к границе трансцедентного и имманентного человеку. «Вселенское и личностно-неповторимое» создают здесь, по верному замечанию А. А. Грякалова, «поле взаимного стремления». Потому и тезис о включенности человека у Бахтина «одновременно в „личный“ и „сверхличный“ планы бытия» 7 должен быть, на мой взгляд, скорректирован в свете этого взаимного стремления. Это именно причастная взаимообращенность, обеспечивающая встречу, диалог, и потому сверхличное содержание предстает у М. М. Бахтина как принципиально межличностное.
Оно несводимо ни к какой отдельной человеческой личности, но в то же время оно и ни в каком своем даже наисубстанциональном качестве – не теряет конкретно-личностного характера.
Полюс первоначал бытия, его универсального единства и полюс личностной, индивидуально-неповторимой единственности я и другого в их взаимной обращенности другу к другу порождают не только «поле взаимного стремления» (внутреннего напряжения), но и специфическое бытийное содержание, определяемое М. М. Бахтиным как социальность или конкретная историчность. Как пишет К. Г. Исупов, «Бахтин предпочитает говорить о „социальности“ как модусе хоровой включенности голоса, героя, позиции в общую цель. Но социальное еще не равно „онтологическому“, второе является условием первого. Между я и другим должно сомкнуться бытие становящейся личности, чтобы через нее и в ней выговорило себя многоголосие социальной жизни» 8 .
Онтологическое, социальное и личное не только не равны друг другу, но и принципиально несводимы друг на друга, характер их отношений может быть определен как первоначальное единство, развивающееся обособление, глубинная нераздельность и неслиянность, и это показывает принципиальную соотнесенность полноты бытия, «полноты космического и человеческого универсума» и полноты литературного произведения, раскрываемой как художественная целостность. Понятно, что произведение вовсе не рассказывает о полноте бытия, а воссоздает ее в своем внутреннем строе, проясняя смысловые устои бытийной целостности: первоначальное единство, развивающееся обособление, глубинную нераздельность и неслиянность всех явлений, сторон и сфер бытия: мира, общества и личности, вселенной и человечества, народа и природы, я и другого.
Теперь от общей соотнесенности понятий литературного произведения и полноты «действительного единства бытия» необходимо обратиться к тому определению полноты произведения, которое специально выделяет и подчеркивает М. М. Бахтин, настаивая на том, что это событийная полнота. И если анализ полноты произведения я начинал с бахтинского суждения о том, что «эстетическое бытие ближе к действительному единству бытия-жизни, чем теоретический мир», то теперь следует обратиться к рядом стоящим определениям границы этой близости: «В эстетическом бытии можно жить и живут, но живут другие, а не я… весь эстетический мир в целом лишь момент бытия события… эстетический разум есть момент практического разума» 9 .
Полнота произведения потому является событийной, что включает в себя и эстетически завершенный «образ мира, в слове явленный», и позитивное преодоление этой образно-эстетической завершенности, приобщение образного единства эстетического бытия к единственности событийного свершения реальной личности, ее живого и живущего сознания. Эстетический мир – это образ такого бытийно-жизненного целого, которое не может быть выявлено и осуществлено ни в каком объекте, ибо требует внутреннего преодоления бытийной объективации событийной сопричастностью – преодоления на основе ответственного участия, «не-алиби-в бытии». И если эстетический объект – художественный мир – бытиен, то литературное произведение в своей полноте – событийно, включая в себя событие его создания-созерцания-понимания.
«Событийность» произведения – это в то же время и его «реальность», т. к. содержательно-смысловая сторона каждого отдельного вида деятельности «претендует самоопределиться сполна и окончательно в единстве той или другой смысловой области: науке, искусстве, истории, а эти объективные области, помимо приобщающего их акта, в своем смысле не реальны» 10 . Надо подчеркнуть, что вне событийного приобщения равно «нереальны» и изолированно взятая эстетическая реальность литературного произведения, и изолированно взятая фактическая реальность эмпирической действительности. Подлинная реальность основывается на прояснении полюсов первоначал бытия, конкретной историчности и личностного единства и единственности – полюсов, обращенных друг к другу, порождающих энергию смыс-лотворения.
Для понимания глубинной основы событийности произведения очень существенны записи М. М. Бахтина 1970—1971 гг. о свидетеле и судии: «С появлением сознания в мире (в бытии), а может быть и с появлением биологической жизни (может быть, не только звери, но и деревья, и травы свидетельствуют и судят) мир (бытие) радикально изменяется. Камень остается каменным, солнце – солнечным, но событие бытия в его целом (незаверши-мое) становится совершенно другим, потому что на сцену земного бытия выходит новое и главное действующее лицо события – свидетель и судия … Появляется нечто абсолютно новое, появилось надбытие. В этом надбытии нет уже ни грана бытия, но все бытие существует в нем и для него. Это аналогично проблеме самосознания человека. Совпадает ли сознающий с сознаваемым. Другими словами, остается ли человек только с самим собою, т. е. одиноким? Не меняется ли здесь в корне все событие бытия человека? Это действительно так. Здесь появляется нечто абсолютно новое: надчеловек, над-я, т. е. свидетель и судия всего человека (всего я), следовательно, уже не человек, не я, а другой … Истина, правда присуща не самому бытию, а только бытию познанному и изреченному… Творчество всегда связано с изменением смысла и не может стать голой материальной силой» 11 .
Событийная полнота литературного произведения предстает как способ осуществления познаваемой и изрекаемой истины «действительного единства бытия-жизни» и мыслящего человека, как способ осуществления события творчески-смыслового порождения «живого и живущего сознания». «Исходная реальность сознания, которую должна, согласно Бахтину, описать первая философия, заключается, – по верному определению В. Л. Махлина, – в очень простом и вместе с тем наиболее сложном для понимания факте. А именно: я нахожу себя внутри и вне чего-то бесконечно большего, чем я сам, но с чем я в то же время не совпадаю, не сливаюсь… я осознаю себя как „единственного“… лишь по отношению к тому, частью чего я все же являюсь» 12 . Первоначальное единство, развивающееся обособление, глубинная нераздельность и неслиянность «мировой целокупности» и единственности разрешаются в пограничности и диалоге. Единственный: я и другой – внутри единства и вне его, на границе в состоянии причастной вненаходимости и диалогической активности. И все это может быть сосредоточено в художественной целостности, но лишь в событийной полноте произведения, сосредоточено не как данность, а как заданность и энергетическая возможность. Она может реализоваться лишь при условии осуществления и встречи эстетической завершенности и событийной незавершимости, осуществления и встречи завершенного эстетического объекта и незавершимого свободного и ответственного поступка его создания– созерцания-понимания в событийном и личностном жизненном целом.
