Кирилл Кобрин - Шерлок Холмс и рождение современности
«Человек с рассеченной губой». Айза Уитни приучился курить опий. Ватсон уже женат, живет в Кенсингтоне (примерно за сто двадцать лет до того, как там поселились русские оли- и мини-гархи и арабские принцы). Июньский вечер 1889 года, доктор отдыхает после тяжелого трудового дня. Вбегает жена несчастного Уитни, просит помощи и вынуждает Ватсона отправиться в опиумный притон в Сити и привезти оттуда Айзу. Добропорядочный благородный доктор мчится на другой конец города, спускается в адово подземелье, которое содержит некий малаец-ласкар. Следует живописное описание притона, мрачного средоточия порока. Ватсон встречает там переодетого Холмса; вытащив любителя де Куинси из курильни и отправив его на кэбе домой, доктор присоединяется к своему другу. Холмс засел в притоне (хотя, утверждает он, если его там узнают, расправа неизбежна), пытаясь выяснить судьбу некоего пропавшего Невилла Сент-Клера. По дороге в загородный дом Сент-Клера, где Холмс устроил полевую штаб-квартиру, он рассказывает Ватсону суть дела. Сент-Клер — благополучный представитель среднего класса, жена, дети, все такое. Пару раз в неделю он по делам ездит в город, в Сити. В один из дней там же случайно оказалась его жена; идя по улице, она неожиданно посмотрела наверх и увидела — о ужас! — мужа в окне одного из домов: Невилл с расстегнутым воротом, без галстука с изумлением смотрел на нее, делал странные жесты руками, после чего его будто мгновенно отдернули от проема. Далее последовала рутина: страх несчастной, поиски, полицейский обыск в доме (том самом, в подвале — опиумный притон), ласкар и обитатель комнаты, где только что был Невилл Сент-Клер: отвратительный рыжий (!) нищий с рассеченной губой, известный всем, кто когда-либо бывал в Сити, — веселый, наглый, зловещий. Все на месте, но никакого мистера Невилла там не было. Его не было нигде. Нашли только утопленный в реке пиджак Сент-Клера с туго набитыми мелочью карманами. Ласкар арестован (но вскоре выпущен, так как нет улик), нищий арестован и ничего не знает, Холмс с Ватсоном едут в кэбе в пригород, где ждет вестей испуганная мать семейства. Сказать им ей нечего. Ночь. Несколько часов молчаливого потребления крепкого табака, и Холмс будит Ватсона (4:20 утра); они мчатся назад в Лондон. Заявившись в полицейский участок, где содержится рыжеволосый попрошайка, Холмс требует мокрую губку и входит в камеру со спящим арестантом. Одно движение руки — и сыщик театрально представляет почтенной публике мистера Невилла Сент-Клера, того самого, пропавшего навеки, утопленного ласкаром, съеденного всеми нищими Сити. История проста и гениальна одновременно: лет за десять до того молодой журналист Сент-Клер, выполняя задание редакции, прикинулся нищим (вот она, заря эпохи «репортажей с поля»!). Оказалось, что дневная выручка попрошайки равна недельному заработку репортера. Устоять невозможно, и Невилл Сент-Клер тайно становится профессиональным нищим, используя макияж и прикид не хуже самого Дэвида Боуи. О его промысле не знал никто, кроме ласкара, который сдавал ему комнату в том самом зловещем доме. Однажды, закончив попрошайническую смену, Сент-Клер зашел переодеться и случайно оказался у окна. О ужас — по улице шла жена, и она увидела его. Все остальное понятно. Финал истории прост: Невиллу Сент-Клеру ужасно стыдно, его отпускают домой к жене, дело закрывают, рыжий нищий с рассеченной губой исчезает навеки. Никто не помнит ничего.
Перед нами — несмотря на разные детали — один и тот же сюжет. Это сюжет об опасностях, исходящих от неправедно заработанных денег. Джабез Уилсон клюнул на нелепую халтурку и оказался в дураках. Невилл Сент-Клер клюнул на легкий заработок и в прямом смысле этого слова «потерял лицо», не говоря уже о тратах общественных денег на полицейское расследование и прочую параферналию. Миру неправильного заработка противостоит мир заработка правильного, освященного общественной моралью, традицией, дисциплиной, скромностью и трудолюбием. До рокового копирования «Британники» Джабез Уилсон вел не шибко приятные ломбардные дела по правилам — пусть и едва сводил концы с концами, зато честно (или, скажем так, привычно). Невилл Сент-Клер получил хорошее образование, много путешествовал и работал журналистом, пока его не попутал бес. Прочие положительные персонажи тоже подпирают трудовые и идеологические устои общества — взять хотя бы практикующего доктора Ватсона, усталого по вечерам, но всегда готового помочь заблудшим. Деньги как таковые представляют угрозу буржуазному викторианскому миру; сам он, конечно, стоит на деньгах — но их в его системе не видно, они где-то внутри, неспешно перемещаются по его кровеносным сосудам. Как только они всплывают наверх, на всеобщее обозрение, случается беда. По субботам Джабез Уилсон обнаруживает на своем столе переписчика четыре полновесных золотых соверена. Идея ограбить «Городской и пригородный банк» возникает у Джона Клея, когда туда привозят тридцать тысяч золотых наполеондоров, аккуратно уложенных в корзины. Невилла Сент-Клера свел с ума вид 26 шиллингов и 4 пенсов, вырученных за день попрошайничества. Средний класс, буржуазия мелкая, средняя и крупная, попадает в неприятности при первом же столкновении с наличностью, этим грубым и реальным воплощением денег. Перед нами общество, которое — хоть и вынуждено использовать деньги в качестве универсального знаменателя — не шибко-то их любит, даже стыдится самого их вида. Викторианство — это не про деньги, а про сословия и социальные классы, про устои и правильное моральное отношение к жизни.
Любопытно, что угроза викторианскому обществу возникает из-за его символических и географических пределов. Потешный Союз рыжих создан якобы эксцентричным американским миллионером-филантропом (а кем же еще, если не американцем?). Золотые наполеондоры прибыли из Франции. Убежище Невилла Сент-Клера содержит малаец. Чужесть, нелепость быстрого заработка подчеркивается ярким рыжим цветом волос Уилсона и напарника Джона Клея, а также парика Сент-Клера. Наконец, важна и топография этих причудливых историй. И там, и там дело происходит в Сити (или рядом с ним). Уже тогда это был финансовый центр Лондона и всей Британской империи; однако, в отличие от сегодняшнего дня, в конце XIX века с банками и офисами компаний там соседствовали и мелкие лавки, и подозрительные заведения, и просто трущобы. Рядом с Сити — район Уайт-Чэпел, где орудовал Джек Потрошитель. В нем самом — действующие верфи и доки. Идеальный символ тогдашнего Сити — описание окрестностей лавки Джабеза Уилсона на «маленькой сонной» Сэкс-Кобург-сквер: «Разница между Сэкс-Кобург-сквер и тем, что мы увидели, когда свернули за угол, была столь велика, как разница между картиной и ее оборотной стороной. За углом проходила одна из главных артерий города, соединяющих Сити с севером и западом. Эта большая улица была вся забита экипажами, движущимися двумя потоками вправо и влево, а на тротуарах чернели рои пешеходов. Глядя на ряды прекрасных магазинов и роскошных контор, трудно было представить себе, что позади этих самых домов находится такая угрюмая, безлюдная площадь». На самом деле никакой Saxe-Coburg Square никогда в Лондоне не существовало; энтузиасты-шерлокианцы утверждают, что, скорее всего, речь идет о Чартерхауз-сквер — что еще не Сити, а район к западу от него, рядом со Стрэндом («одна из главных артерий города»). Интересно также, что набор в Союз рыжих проводился и контора организации находилась возле Флит-стрит, этого сердца лондонского газетного мира. И все же перед нами именно Сити — условный, «широкий» Сити, мир больших денег и страшных социальных контрастов, мир, где из грошовой лавки можно докопаться до тридцати тысяч золотых. Там и опиумные притоны, и верфи Святого Павла, где стоит дом с потайной дверью, через которые в черные безлунные ночи выбрасывают в реку трупы: «Да, Уотсон, трупы. Мы с вами стали бы миллионерами, если бы получали по тысяче фунтов за каждого убитого в этом притоне». Обратим внимание, как привычная для лондонского Сити идея «миллионеров» сопрягается с «трупами». Деньги и преступления — вот гений этого места.
Викторианский мир жестких сословных различий, добропорядочности, устоявшихся ритуалов общественной и прочей жизни… нет, не сталкивается, а включает в себя опасный и чуждый, крайне экзотический мир быстрых, легких, больших (больших в зависимости от запросов каждого отдельного человека, конечно) денег. Только с его помощью сознание обывателя может легитимизировать неправильные деньги, чтобы они получили право на существование — как нечто не совсем настоящее, странное, страшное, но привлекательное. Они — грех, но грех волнующий, помещающий законопослушного подданного королевы Виктории в иные рамки. В них — там, за пределами своего привычного окружения, — грешить, в общем-то, можно. Оттого и Невилл Сент-Клер, и Джабез Уилсон выходят за двери собственных домов, чтобы не осквернять его грехом алчности.
