Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!
Вот что пишет Франсиско Миранда о Туле, ожидающей приезда императрицы Екатерины: «Наскоро осмотрел противоположный конец города, где сооружаются еще одни ворота, или арка, из дерева. По обеим сторонам вышеупомянутой улицы, что тянется на версту, поставили дощатые заборы, за которыми прячутся убогие хижины горожан, чтобы взорам государыни предстала не бедность, а мнимый блеск. С той же целью сейчас производится побелка лучших домов и приукрашивают те, что похуже, – дабы она ничего не увидела таким, каково оно есть на самом деле. Бедные народы и несчастные правители». Читатель, как все это напоминает наше время.
Некоторые государи хотели знать правду, и только правду о своей стране – к примеру, сын Екатерины, Павел. Летом 1798 года он ехал из Казани в Петербург через Ярославскую губернию. Император особым распоряжением запрещал какие-либо предварительные приготовления к его встрече и хотел увидеть Россию без прикрас. Наивными бывают царственные особы!
Впрочем, и государей порой ждали в дороге неприятные сюрпризы. «Однажды один мост рухнул сразу после того, как экипаж государя промчался по нему. Ставший невольным свидетелем этой сцены исправник запомнил кулак, который, не останавливаясь, показал ему Николай Павлович» – этот рассказ свидетеля приводит историк Николай Борисов.
Немногие знают, что колокольчик под дугой первоначально играл ту же роль, что и спецсигнал у современных служебных машин. В 70-е годы XVIII века во время очередной реформы почтового ведомства было постановлено, чтобы под дугой курьерских и почтовых лошадей висел колокольчик. Его звон был слышен издалека и предупреждал караульных у городской заставы о приближении почты. Частным лицам категорически воспрещалось пользоваться колокольчиком. Провинился – штраф. Или еще какое наказание.
От тюрьмы и сумы...
Глядя на картину Исаака Левитана «Владимирка», всякий мыслящий русский понимал, что это не просто дорога, одна из многих. Это тот самый путь, по которому шли осужденные в Сибирь. Путь каторги и ссылки. Вспоминаются строки Есенина:
Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
Нипочем ей страх,
И идут по той дороге люди,
Люди в кандалах...
Это строки Есенина.
«Ей по Владимирке», – говорит адвокат из пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты». И все сразу понимают, что это значит.
«От тюрьмы и от сумы не зарекайся», – гласит русская пословица, а потому русский взгляд на арестантов – взгляд жалостливый, вот как у А. К. Толстого в стихотворении «Колодники»:
Смеркается солнце за степью,
Вдали золотится ковыль,
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль...
Примерно такая же картина предстала взорам чувствительного маркиза де Кюстина:
« – Что это за отряд? – спросил я фельдъегеря.
– Казаки, – был ответ, – конвоируют сосланных в Сибирь преступников.
Люди были закованы в кандалы. Чем ближе мы подъезжали к группе ссыльных и их конвоиров, тем внимательнее наблюдал за мной фельдъегерь. Он усиленно убеждал меня в том, что эти ссыльные – простые уголовные преступники и что между ними нет ни одного политического».
Уговорам фельдегеря маркиз не поверил: «Если преступников не хватает, их делают. Жертвы произвола могил не имеют. Дети каторжников – сами каторжники. Вся Россия – та же тюрьма, и тем более страшная, что она велика и так трудно достигнуть и перейти ее границы».
Русский человек не считает, что будущее зависит от его собственных поступков. Он знает, что жизнь может выкинуть самый неожиданный фортель, и честный человек пойдет по Владимирке – знать, судьба такая. Как, к примеру, у Катюши Масловой.
Островский в своих пьесах показывает, как просто, невольно и неприметно честный человек становится преступником – например, добродушный, безобидный Кирюша Кисельников в «Пучине», натерпевшись нищенской жизни, совершает подлог. Мы, русские, не верим в справедливость наказания. Мы понимаем, что все зависит от непонятной нам игры высших сил, следовательно, преступники – жертвы судьбы, «несчастненькие». Дорога же, неумолимая и величественная, становится олицетворением судьбы.
«Сума» подбиралась к человеку так же незаметно, как и тюрьма. В пьесах Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Трудовой хлеб», «Пучина» мы видим, как жизнь подталкивает самого обычного человека к непростому решению – идти и просить у добрых людей на бедность.
Нищие бродили с места на место, побираясь «под окнами». Похоже, в старину это было своего рода образом жизни. Да отчасти и сейчас. Согласно словарю Брокгауза и Ефрона, самый распространенный тип нищих в Российской империи составляли странствующие певцы, большей частью слепые, например, в Малороссии слепцы – старцы, бандуристы или кобзари. К нищенству примыкает странничество, паломничество, бродяжничество. «В основе этих явлений видна религиозная подкладка, но осложненная славянской непоседливостью, страстью к переходу с места на место, – объясняют Брокгауз и Ефрон. – Таким образом, у нас вырабатывается особый тип нищенства, резко отличающийся от нищенства западноевропейского. Западный нищий в огромном большинстве случаев умственно, нравственно и материально беден; у нас нищий, особенно в прежние, не особенно давние времена, был подчас человек бывалый, persona grata в каждом доме, куда он входил, интересный и неистощимый рассказчик про то, "где он бывал"».
Нищие часто группировались в ватаги или устраивали особые нищенские цехи. Во главе цеха стоял особый атаман, из слепых: чтобы иметь право носить название заправского нищего, нужно было шесть лет состоять учеником, внося ежегодно 60 коп. (на нищенскую свечу), и выдержать экзамен в знании молитв, нищенских стихов и песен (кантов) и особенного нищенского языка. В цехе имелись еще ключник-казначей и сотские и десятские, с определенными правами. Выборы начальствующих лиц происходили на собраниях ватаги, которые созывались для решения особенно важных дел и для наказания виновных (исключение из ватаги, штраф, отрезывание торбы – нищенской сумы). Эти собрания помогали нищим организоваться, как для совместного сбора подаяния, так и для помощи друг другу в странствованиях по монастырям, ярмаркам.
Сегодняшние нищие также вызывают немало подозрений – за ними видятся действия сплоченной команды, неплохо зарабатывающей деньги. «Ох уж эта нищенская мафия», – ворчат люди. В дом уже никто из нас нищего не пустит. А вместо того, чтобы побираться под окнами, современные нищие предпочитают бродить по вагонам метро и электричек.
Финал рассказа Чехова «Мужики» повествует о людях, которым не осталось иного пути в жизни, кроме нищенства. «Когда подсохло и стало тепло, собрались в путь. Ольга и Саша, с котомками на спинах, обе в лаптях, вышли чуть свет; вышла и Марья, чтобы проводить их. Идти было в охотку, Ольга и Саша скоро забыли и про деревню, и про Марью, им было весело, и все развлекало их. То курган, то ряд телеграфных столбов, которые друг за другом идут неизвестно куда, исчезая на горизонте, и проволоки гудят таинственно; то виден вдали хуторок, весь в зелени, потягивает от него влагой и коноплей, и кажется почему-то, что там живут счастливые люди. Остановившись около избы, которая казалась побогаче и новее, перед открытыми окнами, Ольга поклонилась и сказала громко, тонким, певучим ГОЛОСОМ:
– Православные христиане, подайте милостыню Христа ради, что милость ваша, родителям вашим Царство Небесное, вечный покой.
– Православные христиане, – запела Саша, – подайте Христа ради, что милость ваша, Царство Небесное...»
В нищенстве, по мнению христианина, не было никакого греха, только беда. Может, даже и не беда, а особая благодать. Ведь сам Христос и его апостолы жили в гонениях и на подаяния. Мы это слышали, но это мало кого успокаивает. Мы не апостолы. Кстати, в Сибири апостолам пришлось бы весьма туго...
Сибирь ведь тоже русская земля
«Царь, да Ермак, да Сибирь, да тюрьма...» – каждое из этих слов, собранных в одной строке Александром Блоком, сродни судьбе. Конечно, Сибирь для русского человека связана с образами ссыльных. Она напоминает о Ермаке и героических страницах русской истории. Она же была местом, куда тысячи русских людей бежали по доброй воле, где им удалось вдали от государственного надзора наладить свою жизнь. Об этом факте иностранцы практически не писали. Может быть, даже и не знали.
До самой Сибири иноземцы добирались нечасто, но постоянно размышляли о ней в своих сочинениях. Особенно пугала мысль о Сибири маркиза де Кюстина: «Здесь на каждом шагу встает передо мною призрак Сибири, и я думаю обо всем, чему обозначением служит имя сей политической пустыни, сей юдоли невзгод, кладбища для живых; Сибирь – это мир немыслимых страданий, земля, населенная преступными негодяями и благородными героями, колония, без которой империя эта была бы неполной, как замок без подземелий».
![Дмитрий Бантыш-Каменский - История Малой России, со времен присоединения оной к Российскому государству при царе Алексее Михайловиче. Часть 1 [Издание 4]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
