Вячеслав Софронов - Отрешенные люди
- Только чтоб никого рядом не было, - предупредил он Ивана, - дело нешуточное - руду плавить. Тут постороннего быть не должно...
- Какой же я посторонний, - изумился Иван. Но Тимофей был непреклонен, и Ивану не оставалось ничего другого, как согласиться.
Леврин предупредил, что плавку проведет ночью, дабы избежать появления в очередной раз кого-либо из нежданных гостей. Иван ушел в дом, решив, что, может, так будет и лучше, оставив Тимофея колдовать одного в каретном сарае. Спал он плохо и, едва начало светать, кинулся, накинув на плечи легонький полушубок, в сарай. Вбежав туда, застал Леврина спящим на лавке. Осторожно ступая, пробрался к печи и увидел лежащий на закопченных кирпичах небольшой кружок матово поблескивающего металла. Не помня себя, Иван бросился к нему, схватил в руки, принялся разглядывать, ощупывать, прикидывать на вес и даже проверил на зуб твердость.
- Зря стараешься, - остановил его проснувшийся Леврин, - серебра там и близко нет.
- А это что?
- Олово, - позевывая, отвечал Тимофей.
- А где же серебро? - Ивану не хотелось верить, что столько сил и затрат пошло впустую.
- То мне неизвестно, - с неизменной улыбочкой отвечал Леврин, продолжая лежать на лавке. - Я той руды с тобой не брал, оказаться бы мне в тех горах, может, и отличил бы, где руда пустая, а где с серебром.
- Может, вместе и поедем, как лета дождемся, - предложил Иван.
- Нет, мне обратно на завод надо. Ты уж сам давай.
- А если опять пустую породу привезу?
- Извини, братец, только не могу. Меня хозяин и так заждался, сызнова врать придется, почему я в Тобольске больше месяца просидел.
- Чего-нибудь придумаешь, - попытался переубедить его Иван.
- Да ты не огорчайся, олово - это тоже хорошо. Могло б и его не оказаться. Значит, серебро где-то рядом лежит.
Отворилась дверь, и вошел Андрей Андреевич Карамышев, потирая рукавицей замерзший с мороза нос.
- Плохо дело? - спросил он, обведя глазами Зубарева и все еще лежащего на лавке Леврина.
- Плохо, - согласился Иван. - Вместо серебра олово выплавилось.
- Неужто все образцы опробовал? - спросил он Тимофея.
- Да нет. Еще остались. Только сумлеваюсь я в них, зря все это.
- Как знать, как знать, - прошелся мелкими шажками вокруг печи Карамышев. - Надо дело до конца доводить. А вдруг да найдешь чего? - и он незаметно подмигнул Тимофею.
- Как хозяин скажет, - блеснув зубами, посмотрел тот на Зубарева и сел на лавке, - наше дело петушиное: прокукарекал, а там - хоть не рассветай.
- Значит, не все образцы в дело пошли, - оживился Иван. - Только я одного не пойму: если, к примеру, в одном из них серебро окажется, то как я потом узнаю, откуда какой камень будет.
- Вот дурья башка! Неужели ты не догадался заметить, где какой камень брал? - всплеснул руками Леврин.
- А кто мне наказывал про то?
- Сам знать должен, - пожал плечами Тимофей, - твоя забота со всем этим разбираться. Ты меня для каких дел нанимал? Руду плавить? Я ее выплавил. А сейчас идите отсюда, дайте поспать еще. Так и быть, и остальные образцы сегодня в ночь испробую.
Накануне последней плавки Иван никак не мог заснуть. Ему и верилось, и не верилось, что дело, которое он начал, все-таки удастся. Представлял, как он будет стоять у огромной плавильной печи, из которой полетят огненные искры и, падая на землю, превратятся в большие серебряные рубли. Вспомнился ему и Ванька Каин, который, узнав про те рубли, начнет лебезить и заискивать перед ним. Вспомнил и Андрея Гавриловича Кураева, представил, как войдет вместе с ним во дворец, где его будут приветствовать знатные князья и графы, а он небрежно, развязав кожаный кошель, высыплет перед ними на свою ладонь горсть серебра. Незаметно он уснул, а проснулся от того, что его тряс за плечо Андрей Андреевич Карамышев.
- Погляди, Вань! Ты только погляди, - протянул он ему большой и увесистый слиток белого металла. - Серебро!
- Да ну?! - вскочил на ноги Иван и выхватил слиток у тестя из рук, прижал к себе. - Получилось! Серебро! - Он опрометью кинулся, ничего не видя перед собой, в каретный сарай, где сидел почему-то скучный Тимофей Леврин.
- А ты чего не рад, - тормошил его Иван, - Все по-моему вышло. Гуляем?!
- Ехать мне надо, деньги бы за работу получить, - не глядя в глаза, проговорил Тимофей.
- Да найду я тебе деньги, не переживай. Только что с тобой случилось, не пойму?
- У него спроси, - кивнул в сторону Карамышева Тимофей.
Не обратив внимания на его слова Иван выскочил из каретного сарая, весь сияющий, неся перед собой на руках серебряный слиток, как будто то был не иначе, как философский камень, и влетел в дом, чтоб показать слиток всем домашним. При этом он не мог слышать разговора, что произошел между Карамышевым и Тимофеем Левриным. Тимофей, сокрушенно качая головой, проговорил:
- Эх, Андрей Андреевич, благодаря тебе принял я грех на душу, на обман пошел... От моей и твоей неправды большая беда случиться может.
- Да будет тебе, - поморщился Карамышев, - главное, Иван успокоится, а остальное предоставь мне решать. И чтоб ни гу-гу! Молчок! Понял?
- Как не понять... Всякому грешнику путь вначале широк, а после тесен. Кого бес попутал, того Бог простит...
На другой день Зубарев рассчитал Леврина, и тот, словно побитая собака, уехал на Колыванский завод, так и не объяснив ничего Ивану.
4.
Иван согласился с предложением тестя обратиться к митрополиту Сильвестру и поведать ему о своих планах поиска в башкирских землях серебряных руд. К тому же, ему просто не терпелось хоть кому-то показать выплавленное на собственном дворе серебро. Завернув серебряный слиток в чистую тряпицу, Зубарев с Карамышевым приоделись и отправились на митрополичий двор в выездных саночках, запряженных бойким Орликом. Правда, жеребчик после смерти Зубарева-старшего, оставшись без хозяйского глаза, сильно сдал, из-под кожи выпирали ребра, и весь он стал какой-то мосластый, свалялась грива, длинный сизый хвост уже не вился на ветру во время бега, но осталась былая стать и красивый ход.
Потому он легко взомчал санки по взвозу и без остановки пошел дальше, выпластывая из-под себя красивые тонкие ноги, посверкивая полумесяцами подков.
Однако ворота при въезде на митрополичий двор оказались закрыты, и на стук вышел заспанный караульный, неохотно сообщил, что владыка уехал в Абалак, и, если очень нужно, могут найти его там.
- А когда вернуться обещал? - поинтересовался Иван.
- Нам его преосвященство не докладываются, - ехидно ответил караульный и ушел обратно в теплую будку.
- Что делать станем? - спросил Иван тестя. - Ждать будем?
- Кто его знает, сколь ждать придется... Может, махнем в Абалак? Довезет? - кивнул на Орлика, тяжело поводящего боками.
- Как не довезет, доедем с ветерком. Он у нас конь хоть куда, - Иван похлопал Орлика по крупу, отер рукавицей пот с шеи. - Прокатимся? - конь встряхнул головой, зазвенел удилами, покосился на молодого хозяина.
Иван вскочил обратно в саночки, развернул жеребчика и звонко щелкнул кожаными, с медными бляшками вожжами, погнал его в сторону городских ворот, за которыми начинался Иркутский тракт и шла дорога на Абалак. Первую половину пути Орлик шел хорошо, рысью, они даже нагнали и оставили позади несколько крестьянских возов, с запряженными в розвальни мохнатыми, заиндевевшими лошадками, укрытыми хозяевами для пущего бережения дерюгами, но уже на подъеме после Иоанновского монастыря он сбавил ход, а потом и совсем перешел на шаг и, наконец, остановился, тяжело поводя боками.
- Но! Но! - закричал Иван и хлестнул жеребчика вожжами, но тот лишь вздрогнул, запрядал ушами и тихо заржал.
- Не бей, - остановил Зубарева тесть, - не поможет. Пристал конек. Давно разминал?
- Да после отца в первый раз и запряг, - смущенно отозвался Иван.
- А кормишь чем?
- Сеном... Чем же еще? На овес денег нет, сами знаете.
- Чего же ты от него хочешь? Ладно, что хоть столько проехали. Поворачивай обратно, а то до ночи не доедем.
- Ничего, сейчас отдохнет малость, и дальше тронемся. Доберемся...
Карамышев понял: спорить бесполезно; замолчал, уткнув худой длинный нос в воротник, насупившись, наблюдал, что станет делать дальше Иван. А тот снял рукавицы, быстро-быстро отер ими спину и бока Орлика и, скинув с себя тулупчик, набросил его на влажную конскую спину.
- Совсем загонял тебя хозяин, - нежно зашептал он, наклонясь к конской морде, - ты уж прости меня, дурака, хорошо? - жеребец, не моргая, смотрел на него круглым, выпуклым глазом, шумно вдыхая ноздрями морозный, стылый воздух.
Иван около четверти часа ходил вокруг коня, отирал пот, о чем-то тихо говорил с ним, пока сам не замерз, не начал дрожать. Лишь тогда снял с него тулупчик, надел на себя и забрался в санки, щелкнул вожжами, и жеребчик пошел сперва тихим шагом, а потом, набрав ход, перешел на обычную рысь и без устали принялся отмеривать версту за верстой.
- Следить надобно за конем, - назидательно проговорил Карамышев, но Иван не ответил, и дальше ехали молча, думая каждый о своем.
