Владимир Шигин - Короли абордажа
Уже в сумерках российская корабельная эскадра и гребная флотилия встали на якоря на дистанции пушечного выстрела от Очакова. Орудия на судах были заряжены, и прислуга наготове. Капитаны помнили клятву капудан-паши выбить наш флот из лимана и были готовы ко всяким неожиданностям. К этому времени оба российских флагмана окончательно разругались. Поль Джонс, со свойственной ему прямотой и непосредственностью, высказался относительно действий командующего гребной флотилией:
— Не пойму, в здравом ли рассудке наш принц! Ведь последнему школяру ясно, что если у тебя был один гусак да сосед подарил тебе еще одного, то у тебя стало два. Увы, принцы арифметики не понимают!
Тем временем спустилась ночь. Было тихо. Высоко в небе блистали звезды. Но лунный серп, словно изогнутый турецкий ятаган, тревожно напоминал чутко вслушивающимся в темноту людям, что где-то неподалеку враг, изрядно потрепанный, но еще до конца не сломленный, а потому готовый на самое отчаянное предприятие.
Но Гассан-паша о нападении уже не помышлял. Старый флотоводец решил, что пришло время самому выбираться из лимана под прикрытие главных сил флота. Вчерашнее поражение внесло уныние и растерянность в ряды его команд. Эски-Гассан понимал, что для поднятия духа его людям нужна хотя бы небольшая передышка. Нет, капудан-паша вовсе не собирался бежать из-под Очакова! Он хотел лишь, оттянувшись в море, навести порядок на своем флоте, ободрить растерявшихся и казнить трусов, а затем снова обрушиться всею силой на головы неверных и выполнить данное им султану обещание! Стараясь не шуметь, его суда начали поворачивать на выход из лимана. Ночь скрывала от противника этот маневр, и Гассан-паша был уверен, что преподнесет русским неприятный сюрприз, когда те с рассветом внезапно обнаружат, что турецкий флот, незаметно покинув лиман, уже находится в полной безопасности.
За час до полуночи на российских судах неожиданно для себя услышали яростную канонаду. Это, заметя крадущихся вдоль Кинбурна турок, заговорили пушки замаскированного на самом конце косы блок-форта. Наведением пушек командовал самолично Суворов.
— Видишь, фонарик вроде как по воде плывет, — показывал генерал-аншеф очередному артиллеристу. — Вот в него и лупи!
Огонь суворовских пушек был для турок совершенно неожидан. Разумеется, что маленький блок-форт был бессилен остановить огромный турецкий флот и не мог бы долго в одиночестве противостоять его артиллерийской мощи. Но он совершил иное! Попав под внезапный обстрел, турецкие суда заметались в панике, капитаны просто не понимали, что происходит вокруг, а команды, и без того бывшие под тягостным впечатлением вчерашнего поражения, теперь обезумели вконец. Всего лишь несколько залпов прозвучало с суворовской батареи, но этого было достаточно, чтобы превратить целый флот в скопище не поддающихся никакому управлению судов. В темноте, пытаясь вырваться из ставшего ловушкой лимана, они то и дело таранили друг друга, и тогда матросы в панике разряжали пушки по своим. Огромная палящая и сцепившаяся масса быстро потеряла узкий фарватер. И тут началось! То одно, то другое, а то и сразу по нескольку турецкие суда стали выскакивать на мель.
Темень. Крики. Гам. Пальба. Неразбериха… Когда же первые солнечные лучи осветили лиманные воды, русским морякам предстала картина незабываемая. Большая часть турецкого флота прочно сидела на песчаных отмелях, будучи не в силах оттуда стянуться. Со многих судов турки просто попрыгали на песок и там, сбившись в кучи, обреченно ждали своей судьбы.
Генерал-аншеф Суворов, худой и подвижный, велел подать ему полковой барабан. На нем он размашисто начертал пером всего четыре слова: «Принц! Атакуйте с богом!» Адъютант шлюпкой доставил записку адресату. На гребной флотилии все пришло в движение. Дружно ударили по воде весла. Галеры и канонерские лодки рванулись навстречу добыче. Прямо на ходу, под зорким оком вездесущего Алексиано, гребные суда перестраивались в боевой порядок, зайдя с тыла к сидящим на мели турецким кораблям. В азарте атаки флотилия попала было под огонь крепостных очаковских пушек, но отбилась и проскочила. Вскоре, обойдя двумя колоннами отмели, — она замкнула свой гибельный полукруг вокруг обреченных турок С высоких очаковских стен осажденные теперь могли лишь в бессилии взирать, как на их глазах безжалостно и безнаказанно уничтожается флот султана.
Ударили первые залпы, началась финальная часть Очаковского сражения. Наверно, не часто морские баталии имели столько зрителей, сколько было в тот день. За кровавым морским действом наблюдал очаковский гарнизон и команды линейного турецкого флота, державшегося неподалеку от лимана, моряки эскадры Поля Джонса, не могущие принять участие в битве из-за узкости фарватера и противного ветра, суворовские солдаты с Кинбурнской крепости.
А зрелище было незабываемое! Русские гребные суда умело и быстро окружили недвижимый турецкий флот. И началось! В одном месте бой пушечный, а в другом уже и абордируются вовсю. И если некоторые неприятельские суда сдавались без боя, то на большинстве дрались все же яростно. А сражаться турки умели! В одной из жестоких рукопашных схваток на палубе турецкого линкора пал кошевой атаман верных казаков Семен Белый. Капитан передовой галеры лейтенант Мякинин, раненный еще накануне, наотрез отказался покинуть судно и в атаке вновь был впереди всех, командуя своей галерой, лежа на палубе. В своей «отчаянной храбрости», как скажет о нем историк, Мякинин атаковал и поджег турецкий линейный корабль.
С берега за происходящим в зрительную трубу наблюдал и Суворов. Еще несколько дней назад передал он на флотилию многих своих солдат.
— Сам остался гол как сокол! — говорил он. — Но как бы я желал сам участвовать в сем абордаже!
Более четырех часов длилось избиение турок в лимане. И, несмотря на то что турки бились с упорством обреченных, бросаясь вплавь с ножами в зубах на наши галеры, все было напрасно. К полудню сражение было окончено. От смерти и плена не ушел никто!
Потери Гассан-паши были ошеломляющи. На песчаных пляжах Кинбурна догорали пять линейных кораблей и более десятка мелких судов. По всему лиману колыхались на волнах тысячи и тысячи трупов. Внес свою лепту во всеобщий разгром и суворовский блок-форт, расстрелявший два проходивших мимо него фрегата. Еще один линейный корабль был взят на абордаж бригадиром Корсаковым. Над ним уже подняли Андреевский флаг. Разъезжавшие по песчаной косе казачьи пикеты устало сгоняли толпы пленных турок. Победно рокотали барабаны. Все кричали «ура».
Жалкие остатки судов, не успевших вырваться из лимана (два фрегата и семь шебек), сбились в кучу под стенами Очакова, ища там спасения. Но напрасно. Спустя полторы недели настал и их черед испить чашу горечи до дна. Гребная флотилия на рассвете атаковала неприятеля и, несмотря на сильный огонь с крепостных стен, сожгла все суда до единого. Так была поставлена последняя точка в долгой и кровавой морской битве за Очаков. Отныне Днепровские воды стали нашими, а крепость лишилась любой помощи извне.
На другой день хоронили погибшего в сражении Сидора Белого. При его отпевании впереди российских офицеров стоял с обнаженной головой Суворов, а среди запорожцев, рядом с Антоном Головатым, был Поль Джонс. Могилу вырыли в самой церкви, сверху положили чугунную плиту.
Теперь же Поль Джонс получил за победу орден Святой Анны первой (высшей!) степени. Несмотря на довольно сложные взаимоотношения, сложившиеся между двумя российскими адмиралами — американцем Полем Джонсом и немцем Нассау Зигеном, действия русских сил в Лимане были больше чем успешные.
«Оба адмирала. — отличавшиеся предприимчивостью, решительностью и соревновавшие между собой, оказались на высоте», — свидетельствует «История русской армии и флота».
Вскоре после победы отношения между Джонсом и Нассау-Зигеном окончательно испортились. В свое время принц Нассау «наследил» по всей Европе, недаром его называли «воином всех лагерей и царедворцем всех дворов». Пользуясь близостью с фельдмаршалом Потемкиным, Нассау в своей победной реляции приписал все лавры победы исключительно себе. Неизвестно, то ли благодаря проискам Нассау-Зигена, может, просто из-за своей несдержанности, но Поль Джонс нажил врага в лице самого Потемкина. Впрочем, думается, принц все же приложил к этой интриге свою руку. По крайней мере, до нас дошло его письмо Потемкину со следующими строками: «Как корсар, он (Поль Джонс) был знаменит, а во главе эскадры он не на своем месте…». Написанное Нассау-Зигеном иначе как заурядным доносом назвать нельзя.
Затем уже и сам Потемкин отписал в столицу Екатерине: «Сей человек неспособен к начальству, неретив, а может быть, и боится турков. Притом душу имеет черную… Может быть, для корысти он отваживался, но многими судами никогда не командовал. Он нов в сем деле, команду всю запустил, ничему нет толку: не знавши языка, ни приказать, ни выслушать не может».
