Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Когда пришли в канцелярию миссии, где находилось рабочее место дипломатов, новому секретарю сразу бросилось в глаза, что о рабочей обстановке в кабинете ничто не напоминало, кроме чернильницы.
— Ну, что делают в министерстве? — бодро спросил барон. — Вероятно, всё пишут инструкции о задачах России и рассылают «дипломатический салат»?
Под «салатом» Мейендорф имел в виду секретные депеши, адресованные послам и посланникам.
— Я рад, что вы приехали, — продолжал посланник, не дожидаясь ответа на первый вопрос, — ибо сам я не охотник до писания и канцелярщины.
Так оно и было. Барон Мейендорф был искренним и честным человеком, не считавшим нужным скрывать от кого бы то ни было своего «гастрономо-дипломатического» кредо. К тому же, как это часто бывает в русской чиновничьей жизни, с годами барон стал законченным циником, не лишённым остроумия. Он подтрунивал над «полуевропейцами португальцами», критиковал русских «скифов», называя их дикарями. «В общем это был человек добрый, честный и благородный, но не лишённый честолюбия… — делает вывод Коростовец. — Свои недостатки, то есть злобность, подозрительную язвительность и высокомерие к людям низшего ранга… барон искупал ценными качествами — он часто уезжал в отпуск, иногда на полгода…»
Кстати, барон хорошо говорил по-русски, разбрасывая направо и налево шутки, анекдоты и афоризмы собственного изобретения типа: «чрезмерная честность мешает успешному продвижению по службе», «работой в канцелярии карьеры не сделать — нужны протекция и связи», «служебное усердие — есть подобострастие и заискивание» и «благодарность — чувство низменное, ибо вызвано надеждой на новое благодеяние» и т. п. Благодаря этому наш эксцентричный барон-эпикуреец пользовался большой популярностью как в дипкорпусе, так и у португальской королевской четы. Как-то королева поинтересовалась, почему барон не посещает корриды.
— Я, Ваше Величество, сырому мясу предпочитаю бифштексы, — ответил барон, вызвав этой шуткой гомерический смех у королевы.
Отсутствие в Португалии серьёзных российских политических интересов обрекало остзейца Мейендорфа на культивирование светского образа поведения, а значит, на «процветание» в дипломатическом корпусе и всеобщее почитание. Складывается всё-таки впечатление, что посланник, несмотря на свою приверженность к салонной дипломатии, был не таким уж и глупым человеком. Попади он в хорошие руки, которые бы вовремя приучили его к «бумажной работе», из него вышел бы неплохой посол. Бюрократическая волна царского чиновничества, по образному выражению Б. Э. Нольде, «выносила наверх людей двух основных типов: одни выплывали, потому что умели плавать, другие — в силу лёгкости захваченного ими в плавание груза». Груза, конечно, интеллектуального.
О неординарности личности барона свидетельствует в своих дневниках А. А. Половцов, поддерживавший с ним тесные отношения. Бывший статс-секретарь Госсовета пишет, что его друг был «человек замечательного образования и, можно сказать, учёности, претерпевший от князя А. М. Горчакова продолжительное гонение за резкую правдивость». Есть вероятность того, что именно это обстоятельство оказало влияние на Мейендорфа и сделало из него циника.
Так что придётся признать, что чисто внешние признаки принадлежности к салонным дипломатам не всегда раскрывали суть личности дипломата. Например, посол в Лондоне граф А. К. Бенкендорф, яркий тип «истинного джентльмена» («гардения в петлице и монокль в глазу»), одновременно умел осуществлять чрезвычайно важную, полезную и никем ещё не оценённую работу по защите интересов России в Англии накануне Первой мировой войны. Граф был зорким и проницательным наблюдателем и отличным воспитателем молодого поколения дипломатов.
Граф А. П. Кассини, как нам представляется, был человеком переходной формации: он не слишком далеко ушёл от некоторых принципов «салонной дипломатии» и не стал современным дипломатом, каким, к примеру, являлся барон Роман Романович Розен. Если граф был на своём месте посланником в Пекине, то в демократических США он в некотором смысле выглядел явным пережитком прошлого. Его светские манеры, внешняя утончённость и определённая доля циничности вряд ли производили впечатление на американцев, тем более что он свои контакты в Вашингтоне ограничил исключительно общением с представителями 400 аристократических семейств. Манера Витте работать с общественностью во время Портсмутских переговоров с японцами его просто приводила в недоумение. Но именно Кассини одним из первых в Министерстве иностранных дел ввёл в Вашингтоне практику ежедневных совещаний с молодыми сотрудниками посольства и предложил им делать ежедневный обзор американской прессы.
После подписания Портсмутского договора о мире С. Ю. Витте посетил Вашингтон и по приглашению посла Р. Р. Розена зашёл в здание русского посольства. Розен специально провёл Витте по всем залам и комнатам, чтобы показать, какое наследство он получил от своего предшественника графа А. П. Кассини, а также побудить Сергея Юльевича к тому, чтобы он подсказал, кому надо в Петербурге прислушаться к требованиям Розена о необходимости ремонта посольства и покупки мебели. Как свидетельствует Коростовец, трёхэтажное здание императорского посольства производило жалкое и унылое впечатление: всё было обшарпано, запущено и голо. Граф А. П. Кассини увёз с собой всё, что было ценного, пишет Коростовец. Что ж, и салонным дипломатам своя рубашка была ближе к телу…
…В Лиссабонской миссии, как выяснил Коростовец, климат определяли влиятельный и закадычный французский друг Мейендорфа месье Баре и его супруга мадам Баре. Из-за своего высокомерия к окружающим барон испортил отношения со всеми португальскими министрами. Во время прогулки на велосипеде он раздавил кошку, чем вызвал жалобы её владельца и очередную стычку с местным внешнеполитическим ведомством в виде обмена колкими нотами. Его повар во всём следовал своему хозяину и был тоже постоянным участником полицейских разбирательств и чернильной перебранки. Как-то во время карнавала, на котором португальцы по традиции занимались обливанием друг друга водой, русского посланника окатили из верхнего окна дома какой-то подозрительной жидкостью. Барон, вернувшийся в миссию мокрым с ног до головы, обсыпанный мукой и с помятым котелком, представлял собой довольно смешное зрелище и долго не мог отойти от возмущения и негодования.
Мейендорф немало позабавил всех своим поведением во время 400-летнего юбилея кругосветного плавания Васко да Гамы. Дон Карлос, король португальский, спортсмен и хороший моряк, устроил регату и пригласил весь дипкорпус на свою яхту «Донна Амалия». На море была крупная зыбь, и скоро господ дипломатов начало укачивать. К тому же ветер срывал с их голов высокие цилиндры и делал совершенно хулиганские выходки в отношении длинных платьев дам. Все выглядели, мягко говоря, довольно бледно, но хуже всех от морской болезни пострадал барон Мейендорф. Король же держался совершенным молодцом, пребывал в отличном настроении, шутил и от души веселился. Мейендорф наклонился к уху Коростовца, прошептал: «Король над нами глумится», — и попросился на берег.
Спустили шлюпку, Дон Карлос вдогонку Мейендорфу послал фразу, которая взбесила того ещё больше:
— Кажется, барон не любит спорт.
За бароном последовали другие, и скоро на борту «Донны Амалии» осталось всего несколько человек, да и те от непрерывной борьбы с Нептуном посинели, позеленели или побелели, но из упрямства и для поддержания престижа не сдавались.
Потом прибыла русская императорская яхта «Светлана» под командованием адмирала Абазы. Мейендорфу снова пришлось карабкаться на борт судна. Кое-как справившись с этим, барон подвергся новому испытанию — семнадцатизалповому салюту в его честь. Барон попытался было отменить салют, но моряки были большие протоколисты и шутники и сказали, что это положительно невозможно. Они, словно сговорившись, подтрунивали над стариком, который при каждом залпе нервно, по-собачьи, вздрагивал всем телом.
Адмирал Абаза, один из виновников того хода событий на Дальнем Востоке, который привёл к несчастной войне с Японией, нанёс визит Дон Карлосу и имел с ним непродолжительную беседу.
— Вероятно, у Вашего Величества не хватает времени на управление страной? — спросил адмирал.
— Нет, почему же — за меня всё делают мои министры, — ответил король.
На минуту Абаза озадачился, а потом вспомнил:
— Да, да, конечно, Ваше Величество, в конституционной стране иначе и быть не может.
Беседа закончилась, адмирал и все офицеры получили португальские ордена и ушли восвояси. Кульминационный пункт, из-за которого яхта «Светлана» прошла тысячи миль, продлился всего несколько минут.
