Мирослав Морозов - Воздушная битва за Севастополь 1941—1942
По сути, в своем выступлении адмирал довел до сведения присутствовавших сложившуюся обстановку и общие задачи, которые предстояло решить СОРу в ближайшее время. Затем по логике должна была последовать постановка конкретных задач каждому из ответственных лиц, но вместо этого произошло совершенно немыслимое в военной среде обсуждение приказов высшего командования.
Пробные шары запустили члены Военного совета Приморской армии Чухнов и Кузнецов. Они выразили сомнения в целесообразности оставления генералов Петрова и Моргунова. Поскольку соединений и частей, по существу, уже нет, говорили они, руководить на таком высоком уровне уже нечем. Поэтому вполне достаточно будет оставить одного из командиров дивизий вместе с его штабом. После этого «быка за рога» взял сам командующий Приморской армией. Он выразил сомнение, что в сложившейся обстановке удастся удерживать Севастополь в течение трех дней, но, поскольку командование приняло такое решение, он готов остаться (слава богу, командующий согласился подчиниться приказу!!!) и сделать все, чтобы выполнить боевую задачу. В последующих выступлениях самого П. А. Моргунова и дивизионного комиссара Н. М. Кулакова говорилось о том же. Вместо того чтобы прекратить обсуждение и напомнить о воинском долге, Октябрьский поинтересовался мнением Петрова, кого именно оставить в Севастополе? Остановились на кандидатуре генерал-майора П. Г. Новикова — командира 109-й стрелковой дивизии, наименее пострадавшей в предшествующих боях. На этом заседание закончилось, но о принятых на нем решениях Октябрьский благоразумно решил в Ставку не докладывать. Он вполне отдавал себе отчет в том, что делает, — впоследствии, когда он узнал о реакции Сталина на полную эвакуацию руководства СОРа, он поспешил заявить, что не давал Петрову никакого разрешения. И еще один характерный момент — несмотря на то что имелось вполне достаточно времени, командование не сделало никакого обращения к подчиненным войскам. Их задача оставалась прежней — сражаться до последнего вздоха, но не для того, чтобы удержать Севастополь, во что Октябрьский и Петров уже не верили, а для того, чтобы прикрыть эвакуацию «ответственных» работников.
В последующие часы Петров и Моргунов «оказывали практическую помощь» Новикову в организации обороны. Строилась она на основе боевого приказа, отданного в 21.30. В нем говорилось, что «противник, используя огромное преимущество в авиации и танках, прорвался к окраинам города Севастополь с востока и севера. Дальнейшая организованная оборона исключена». Для чего в приказ была добавлена последняя фраза, ведь дальше в нем ставилась задача «упорно оборонять рубеж хут. Фирсова — хут. Пятницкого — истоки бухты Стрелецкой»? Да с той же самой целью, для которой проводилось заседание Военного совета, — придать своим субъективным оценкам максимально объективный документированный характер, разделить ответственность на несколько лиц, поскольку под боевым приказом расписался и И. Е. Петров, и член Военного совета Приморской армии Чухнов, и начальник штаба Крылов. Иными словами, «ответственные» работники демонстрировали явное стремление уйти от какой-либо ответственности за принимаемые решения и полную безответственность по отношению к своим подчиненным.
Последующие несколько часов были посвящены тому, чтобы своими руками обезглавить остатки соединений и частей. Их командиров в момент вечернего доклада об обстановке вызывали в штаб СОРа, размещавшийся на 35-й батарее. Там, если верить мемуарам Е. И. Жидилова, происходили следующие позорные сцены:
«Внезапно получаю приказание явиться к дивизионному комиссару Кулакову. В бесконечных коридорах 35-й батареи, заполненных ожидающими эвакуации людьми, с трудом разыскиваю члена Военного совета флота. Стою перед ним грязный, запыленный, с забинтованной головой, с автоматом на груди. Николай Михайлович с грустной улыбкой оглядел меня.
— Ну, автоматчик, отстрелялся. Иди теперь на подводную лодку.
Не сразу доходит до меня смысл его слов. А когда понял, пытаюсь возразить:
— Не могу. Моя бригада еще воюет.
Кулаков хлопнул ладонью о стол:
— Мы с тобой люди военные. Приказ для нас — закон. Приказано тебе на подводную лодку — иди.
Он достает из ящика стола пачку печенья и сует мне в руку:
— Возьми на дорогу. Больше нечем угостить. Мы теперь ничего не имеем: ни продовольствия, ни воды, ни патронов. В диске твоего автомата еще есть патроны? Отдай какому-нибудь бойцу. На лодке тебе оружие не понадобится».
Вот так: про «приказ — закон» рассуждал человек, который всего пару часов назад обсуждал приказ Ставки об организации эвакуации и обороны.
С наступлением ночи началось бегство. Октябрьский эвакуировался воздухом. По воспоминаниям очевидцев, когда Октябрьский и Кулаков подходили к «Дугласу», их узнали. Скопившиеся на аэродроме раненые зашумели, началась беспорядочная стрельба в воздух. Неизвестно, чем дальше могла обернуться ситуация, если бы не комиссар 3-й ОАГ Б. Е. Михайлов. Он сумел объяснить всем присутствующим, что командующий убывает с единственной целью — организовать с Кавказа эвакуацию защитников Севастополя. Этими же рейсами эвакуировалось и командование 3-й ОАГ. Вскоре самолет взлетел, а Михайлов так и остался на аэродроме. По воспоминаниям Ракова, ему хотелось избежать повторения ситуации 1941 г., когда он был необоснованно обвинен в трусости только на том основании, что прибыл с личным докладом об обстановке в тыловой штаб. Комиссар так и остался на Херсонесе, предпочтя смерть в бою позорному бегству.
Еще драматичней развивались события в бухтах Херсонесского полуострова, куда с Кавказа перелетело несколько летающих лодок. В. И. Раков вспоминал:
«Посадка на гидросамолеты была сопряжена с большими трудностями. Люди набивались в катер, и он, почти черпая бортами воду, переваливаясь на волне до предельного крена, вез их.
Некоторые пассажиры, не дождавшись полной остановки катера, начинали прыгать с него на самолет.
— Не прыгайте! Проломите крыло! — кричали летчики.
К счастью, повреждений ни один самолет не получил. Несколько человек упало с катера в воду, но их удалось вытащить. Другие добирались к самолету вплавь, не надеясь на катер.
Вначале это были просто нетерпеливые. Потом село на воду разом три самолета, а катеров было всего два. Так же обстояло дело и в соседней Камышовой бухте. Тогда многие, перестав уповать на катер, поплыли сами.
Но если с берега казалось, что самолеты совсем близко, то в действительности это было не так. Бросившись в воду в одежде, измученные люди тонули. Некоторые поворачивали обратно, но не все смогли добраться до берега».
Около 3 часов ночи 1 июля на подводных лодках «Щ-209» и «Л-23» Херсонес покинули штаб и Военный совет Приморской армии во главе с генералом Петровым.
Несколько позже, уже перед самим рассветом, на взлет пошли те самолеты 3-й ОАГ, которые удалось ввести в строй в течение дня — четыре Як-1, три И-16, по одному Ил-2, И-153, И-15бис и четыре У-26. На «иле» лейтенанта Мишина сразу обнаружились неполадки, и ему пришлось тут же приземляться. Перелет остальной группы также не прошел без осложнений. Один из «яков» потерял ориентировку и совершил вынужденную посадку в горах в районе города Гудауты, другой — из-за неполадок сел в море в районе Туапсе, но его пилот — летчик Осипко — спасся. Три У-26 также потеряли ориентировку и своевременно на аэродром не прибыли, но впоследствии все они были найдены разбитыми на своей территории.
Гораздо более печальная участь постигла тех, кто остался на аэродроме Херсонесский маяк. До утра наземный состав 3-й ОАГ занимался уничтожением неисправных самолетов — их просто сбрасывали со скалистого обрыва. В этот момент часть из них была уничтожена артиллерийским огнем (три Як-1 и один И-153) и утренним штурмовым ударом «мессершмиттов» (один УТ-16, три У-26 и один тренировочный УТ-2). Тем не менее на аэродроме все еще оставались три исправных УТ-16. Они входили в состав сводной эскадрильи 23-го шап, которую командование 3-й ОАГ решило оставить на аэродроме, чтобы продолжать ночные удары по войскам противника. Командовать эскадрильей остался сам командир полка капитан М. И. Ахапкин. Не исключено, что оставшиеся машины совершили еще несколько вылетов в ночи на 1 и 2 июля, но их учет вести было уже некому. В связи с общим коллапсом судьба остатков эскадрильи и самого Ахапкина осталась неизвестной. Из свидетельств очевидцев и оперативной сводки ВВС ЧФ ясно только, что на рассвете 2 июля последний уцелевший УТ-16, пилотируемый сержантом Шапкариным, совершил попытку перелететь в Анапу. При этом Шапкарин перевозил в самодельной кабине, прорубленной в гаргроте самолета, адъютанта эскадрильи Гривцова. То ли у самолета отказал старый мотор, то ли он не был рассчитан на такую нагрузку, но у побережья Кавказа «утенок» потерпел катастрофу… Судьба последней машины севастопольской авиагруппы оказалась печальной.
