Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
После двух месяцев заключения без единого допроса ночью Сада-люка вызвали к следователю, который сообщил молодому директору школы обвинение: участие в «военно-фашистской троцкистской контрреволюционной организации молодежи». «От предъявленного обвинения, — писал Садалюк позже в жалобе в Москву, — я буквально остолбенел. Но следователь продолжал и говорит: “Это не все. Садись, фашистская морда, и пиши, что Коротченко и Хрущев дали тебе машину с целью ездить по Молдавии и производить вербовку в организацию”. Я ответил следователю, что ничего подобного не слыхал и не совершал. Не знаю, для чего вы требуете оговорить лучших представителей тов. Сталина среди украинского народа. В ответ от следователя я получил сильный удар в живот […]». Несмотря на старания следователя, Садалюк не сдался и через некоторое время в связи с наметившимся поворотом политического курса был освобожден.
Однако на этом неприятности Садалюка не закончились. После долгих проволочек вместо своего ГАЗ-А он получил развалину. Похоже, что именно это и переполнило чашу терпения Садалюка. Потратив немало времени и сил на бесполезный ремонт автомобиля, он в конце ноября 1938 г., в те самые дни, когда в Москве за закрытыми дверями решалась судьба Ежова, послал жалобу Сталину, Молотову, Ежову, Хрущеву, Коротченко и наркому внутренних дел Украины Успенскому. Подробно изложив историю своих злоключений, Садалюк писал: «Я теперь уверен, что не я был нужен Тираспольскому НКВД, а машина, которую превратили в негодность. Но зачем следователь хотел, чтобы я оговорил, оклеветал товарищей Хрущева и Коротченко? Очевидно, для своей карьеры». Надеясь восстановить справедливость, он просил прислать для проверки людей из центра, а в заключение, решив, видимо, идти до конца, Садалюк выдвинул и вовсе уж неожиданное требование: заставить Тираспольский отдел НКВД забрать испорченный автомобиль, заплатить ему, Садалюку, соответствующую сумму денег и дать возможность приобрести на эти деньги новую машину М-1. «И клянусь перед Вами, как перед Сталинским знаменем, что я был честный гражданин, воспитан отцом-коммунистом и остаюсь довечно», — писал Садалюк вождям[908].
В секретариате Молотова (а именно этот экземпляр письма цитировался выше) поступление жалобы Садалюка зарегистрировали 1 декабря 1938 г. И в тот же день в срочном порядке и практически без дополнительной подготовки дело Садалюка было вынесено на рассмотрение Политбюро. Политбюро решило выдать Садалюку легковую машину М-1 и обязало Берию, проверив это дело, привлечь к ответу следователя и «его вдохновителей». В случае же подтверждения заявления Садалюка «организовать открытый суд, расстрелять виновных и опубликовать в печати (центральной и местной)». Из подлинных протоколов заседаний Политбюро видно, что ведущую роль в принятии этого решения играли Молотов и Сталин. Рукой Молотова в протоколе вписан пункт об организации открытого судебного процесса и расстреле виновных. Сталин приписал предложение о публикации материалов суда в печати[909].
Проверка, порученная Берия, длилась три недели. 22 декабря Берия доложил Сталину, что факты, изложенные Садалюком, в основном подтвердились. Дело о «контрреволюционной фашистской молодежой организации», по которому проходили Садалюк и ряд других учителей, было организовано по инициативе бывшего наркома внутренних дел Молдавии. Как и в других случаях, дело было сфабриковано: одного из агентов НКВД заставили подписать заранее составленное агентурное донесение, а затем арестованных на основании этого донесения учителей вынудили к «признаниям». В духе решения Политбюро от 1 декабря Берия предлагал провести в Киеве гласный судебный процесс над группой молдавских чекистов (бывший нарком внутренних дел Молдавии, на которого возлагалась основная ответственность, к тому времени покончил с собой), ход которого освещать в прессе. В тот же день, 22 декабря, предложения Берия были оформлены как решение Политбюро. Свои подписи под ним поставили Сталин, Молотов, Каганович, Андреев, Микоян, Ворошилов[910].
Еще через несколько дней, 27 декабря 1938 г., Берия, явно по требованию Сталина, подписал приказ НКВД «О запрещении вербовки некоторых категорий работников партийных, советских, хозяйственных, профессиональных и общественных организаций», благодаря которому был ликвидирован один из важнейших каналов власти органов НКВД над местными партийно-государственными руководителями. Приказ запрещал вербовку агентов из числа ответственных руководящих работников, а также вербовку каких бы то ни было работников, обслуживающих аппараты ЦК нацкомпартий, краевых, областных и районных комитетов партии. Более того, он предписывал немедленно прервать связь со всеми ранее завербованными агентами из этих категорий, «о чем сообщить каждому завербованному агенту или осведомителю путем вызова его и отобрания соответствующей подписки». Личные дела таких агентов и осведомителей нужно было уничтожить в присутствии представителей райкома, горкома, обкома или ЦК нацкомпартии. Приказ подлежал выполнению в десятидневный срок[911]. В результате выполнения этой директивы чекисты лишались существенного рычага влияния на партаппарат.
Важным стимулом активности партийных органов в борьбе с «врагами, пробравшимися в НКВД», была серия громких смещений в конце 1938 — начале 1939 г. секретарей обкомов и крайкомов, ранее работавших в НКВД (Орджоникидзевский край, Свердловская область)[912], или обвиненных в несвоевременном разоблачении начальников управлений НКВД в своих регионах (Башкирия, Иркутская область, Дагестан, Алтайский край)[913].
Поощряемые Москвой и руководствуясь собственными интересами активизировали свое участие в кампании разоблачения ежовских кадров и секретари региональных партийных комитетов. Например, 4 декабря 1938 г. секретарь Орловского обкома В. И. Бойцов направил Сталину сообщение о фальсификации одного из дел местными органам НКВД. При этом Бойцов поставил вопрос о необходимости проверки других дел, «которые представлены для рассмотрения особой тройки при Управлении НКВД Орловской области, так как почти во всех делах, кроме показаний самих обвиняемых, никаких агентурных и следственных материалов не имеется»[914]. Сталин поручил Берии разобраться с этим делом и 12 декабря направил Бойцову фарисейский, но поощрительный ответ: «Получил ваше сообщение о фальшивых показаниях шестерки арестованных. Аналогичные сообщения получаются с разных мест, а также жалобы на бывшего наркома Ежова о том, что он, как правило, не реагировал на подобные сигналы. Эти жалобы послужили одной из причин снятия Ежова. Ваше сообщение передано в НКВД для срочного расследования»[915]. 20 декабря 1938 г. секретарь Вологодского обкома ВКП(б) Овчинников обратился с письмом к Генеральному прокурору СССР А. Я. Вышинскому, в котором также сигнализировал о «ряде преступлений, совершенных отдельными сотрудниками УНКВД». Вышинский рьяно взялся за дело и уже 27 декабря послал Сталину и Молотову сообщение о первых результатах проверки, вскрывшей «вопиющие преступления» вологодских чекистов[916].
Шумную и демонстративную античекистскую акцию, санкционированную Москвой, провел в начале 1939 г. новый секретарь Новосибирского обкома Г. А. Борков. В качестве обвиняемых были избраны руководители городского отдела НКВД прокуратуры Ле-нинск-Кузнецка, которые сфабриковали дело о «контрреволюционной фашистско-террористической организации» школьников. Вскоре после своего назначения на пост секретаря Новосибирского обкома, которое состоялось в ноябре 1938 г., Борков поставил перед центром вопрос о необходимости расследовать эти «нарушения социалистической законности». Дело было поручено прокурору СССР Вышинскому, который доложил Сталину, что «никакой фашистской террористической организации среди учащихся не было». Сталин приказал организовать над виновниками фабрикации дела открытый суд, что и было сделано[917]. Подобные примеры можно продолжать.
Разоблачения преступлений сотрудников НКВД при активном участии партийного аппарата принимало однако столь значительные размеры, что ставило это ведомство под угрозу полной дезорганизации. Отражением этой опасности были встречные жалобы в Москву, которые поступали от отчаявшихся и запуганных чекистов. Их аргументы были типичными и вполне ожидаемыми. Они писали о том, что лишь выполняли приказы, в том числе при применении пыток. Чекисты сообщали о тяжелых настроениях в органах НКВД, о массовых ожиданиях арестов, самоубийствах на этой почве и т. д.[918] Осознавая, что массовое применение пыток и фальсификаций ставило под удар практически каждого сотрудника НКВД, Сталин решился на крайнюю меру. 10 января 1939 г. за его подписью секретарям обкомов, крайкомов, нацкомпартий, начальникам управлений НКВД и наркомам республиканских наркоматов внутренних дел была направлена шифрованная телеграмма, в которой говорилось: «ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов-крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП […] Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод»[919].
