Зоя Ножникова - Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев
Когда брак заключался между правителями государств и с иноземными принцессами, церемония нередко проходила через представителей государя. Например, когда последний рыцарь, император Священной Римской империи Максимилиан I выступал доверенным лицом своего внука при заключении брака с двенадцатилетней дочерью чешского и венгерского короля Владислава II Ягелло Анной, возлежание происходило так, писал австриец Яков Унрест:
«Король Максимилиан посылает одного из своих служителей, по имени Герболо фон Польгейм, взять королевскую невесту; его приняли в городе Реймсе с почетом, и там этот Польгейм возлежал с королевской невестой, как это водится у королей, что их посланники возлежат с королевской невестой в полном вооружении, с обнаженной правой рукой и правой ногой и с обнаженным мечом между ними. Так делали старые государи и так водится до сих пор. Когда все это было сделано, тогда совершился крестный ход, и богослужение по обряду Святой Церкви было отправлено с должным старанием».
Дороги
Иностранцы часто жаловались на русские дороги. Это правда, путешествия часто были тяжелы. Но вот, подумал Барон, записки одного горожанина, который ехал из города Гмюнда в Эльванген, отстоявший на расстояние восьми часов пути. Дело было ранней осенью:
«Накануне отъезда отслужили обедню для счастливого окончания предстоящего пути. Отправились в парной повозке, но не были в пути и часа, как, не доехав до ближайшей деревни, повозка завязла в грязи и все наше общество должно было сойти на землю и вытаскивать повозку, барахтаясь по колено в грязи. Посреди деревни кучер заехал левым передним колесом в навозную яму, повозка опрокинулась, и супруга хозяина больно расшибла себе нос и щеку. От Меглингена до Алена ехали целых шесть часов, хотя удалось найти еще трех лошадей и впрячь их вместе с бывшими ранее. Переночевали в Алене, выехали рано утром и к полудню добрались до деревни Гофен. Тут случилась непредвиденная задержка. Не успели отъехать от деревни ста шагов, как повозка опрокинулась в лужу, все страшно выпачкались в грязи, служанка вывихнула себе правое плечо, а кучер ушиб левую руку. Ось сломалась, а одна лошадь ушибла переднюю левую ногу и начала хромать. Пришлось вернуться в деревню и ночевать. Это был уже второй ночлег. На другой день оставили в деревне повозку, лошадей, кучера и служанку, наняли телегу и таким образом доехали до места на третий день, когда звонили колокола к вечерне».
* * *В романе знаменитого Ганса Гриммельсгаузена
«Симплициссимус» дается описание среднеевропейского крестьянского дома середины XVII века:
«Мой отец имел свой собственный дворец, такой чудесный, что подобного ему нет ни у одного царя. Вместо неплодородного аспида, свинца и красной меди, он был покрыт соломой, на которой растет благородный хлеб. Чтобы выказать во всем блеске свое высокоценимое и от Адама исходящее богатство, мой отец построил стены своего дворца не из кирпича и не из негодных каменьев, а из дубового леса. Покои свои он закоптил дымом совершенно дочерна, так как черный цвет есть самый прочный цвет в мире. Ковры у него заменялись нежнейшей тканью, какая только существует на земном шаре, ибо ткань эту ткал тот, кто некогда осмелился состязаться в искусстве прясть с самой Минервой. Окна его были посвящены Святому Бесстекольнику».
Конечно, это тоже сатира, но Барон знал не хуже других, как бедны были крестьянские жилища, крытые соломой, и как часто невежественны и грубы были обитатели этих жилищ. Герой Гриммельсгаузена, например, говорит:
«Когда я был юным мальчиком, я не знал ни Бога, ни людей, ни неба, ни ада, ни ангела, ни дьявола, ни добра, ни зла».
Правда, подумал Барон, там описывается жилье, как оно выглядело после Тридцатилетней войны, возможно, до войны оно было лучше. Но не надо забывать, что в Московии войны, то одни, то другие, идут постоянно, и государство тоже разорено.
* * *Многое из того, что писали о русских иностранцы, было правдой. Но, размышлял Барон, бывали и ложные свидетельства. Он в своем будущем труде постарается быть как можно справедливее к русским, и создать — на благо Священной Римской империи — труд, с помощью которого императору будет легко решать, окажет ли Московское государство ему необходимую поддержку и как лучше этой поддержкой заручиться.
Барон понимал, что, читая книги европейских дипломатов о Москве, он многое пропустил. Как он и решил в самом начале, он почти не обращал внимания на время, когда авторы были в Московии, на дворцовые перевороты, смену правителей, восстания крестьян и междоусобные войны. Он поставил себе задачу описать хозяйство, торговлю и нравы — главное, что следует знать соседям, и что никогда не меняется. Именно это необходимо было знать его императору, чтобы достойно принять скорое посольство русских, встреча с которым может решить судьбу не только Священной Римской империи, но и всей Европы, и установить, повторил Барон слова Максимилиана I, «всеобщий мир и единство во всем христианском мире».
Пора заканчивать раздумья, решил Барон, пора, удобно устроившись в кресле у горящего камина, начинать писать. Напутствием автору пусть послужат слова старого приятеля, гениального француза Блеза Паскаля:
«Мощь королей равно зиждется на разуме народа и на его неразумии, причем на втором больше, чем на первом. В основе величайшего и неоспоримейшего могущества лежит слабость, и эта основа поразительно устойчива, ибо каждому ясно, что слабость народа неизменна. А вот основанное на разуме весьма шатко».
Барон протянул руку к перу. Но тут в открытое окно донесся громкий звук рога, оповещавший о появлении важного гостя. Барону доложили, что в замок прибыл посланец императора. Барон спустился в парадный зал. Там он услышал, что посольство русского царя не прибудет в Вену, царю не до поездок, в его стране бунт и возмущения, восстали стрельцы, опора престола. Поэтому император просил своего старого и верного друга отложить работу за столом, сесть в карету и самому ехать послом в Москву. Никто, кроме него, говорил император, не сможет справиться с немыслимо сложной задачей: убедить русских в том, что они должны в дополнение к собственным тяготам взвалить на себя и чужие заботы.
Мы позже послушаем, что скажет нам Барон. Пока же пусть он, лучше всех в империи знавший характер и нравы русских, собирается в дорогу, чтобы говорить с ними.
А КОГДА ПОСЕЯНО, ВСХОДИТ.
Эпилог
Точно так же, как много недель назад Барону не хотелось приниматься за работу, отказавшись от уютного безделья у камина, так и теперь, нехотя повинуясь новому приказу императора, он с досадой думал о том, что придется бросить начатое дело и мчаться через пол-Европы в Москву. Каким предстанет перед ним этот город, хорошо знакомый в молодости? Сильно ли он изменился? Сумеет ли Барон, вновь ставший послом и владеющий знаниями, которых не имел десятилетия назад, сделать от души то, чему учит Священное Писание:
— А входя в дом, приветствуйте его, говоря: «мир дому сему».
* * *Много иностранных путешественников приезжало в Москву. Многие из них вот уже триста лет, — думал Барон, — пишут книги о Москве и московитах. Много было посеяно слов, добрых и злых, правдивых и ложных, истинных и ошибочных. Однако все они сводятся к двум главным мыслям, высказанным двумя разными поэтами.
* * *Скажу, что холодней страну, чудовищней людей найду
я где-нибудь едва ли.
Я написал тебе не обо всем, что знаю,
А стану все писать, боюсь, что притуплю перо
и поломаю. Когда бы не торговые дела, смелее за перо я брался,
О грубости людей, о скудости земли я б рассказать старался.
По лапе льва узнают зверя, говорят,
Так в малом догадайся о большом, читая все
внимательно подряд.
Это писал Джордж Турбервилль, тот самый, что жаловался другу:
Я как безумец родину мою покинул
И в незнакомой мне земле, вращаясь среди русских, чуть не сгинул.
Знал Барон и другие стихи:
Великому городу Москве, в день расставанияКраса своей земли, Голштинии родня,
Ты дружбой истинной, в порыве богоравном,
Заказанный иным властителям державным,
Нам открываешь путь в страну истоков дня.
Свою любовь к тебе, что пламенней огня,
Мы на восток несем, горды согласьем славным,
А воротясь домой, поведаем о главном:
Союз наш заключен! Он прочен, как броня!
Так пусть во все века сияет над тобою
Войной не тронутое небо голубое,
Пусть никогда твой край не ведает невзгод!
Прими пока сонет в залог того, что снова,
На родину придя, найду достойней слово,
Чтоб услыхал мой Рейн напевы волжских вод.
Их написал Пауль Флеминг, спутник Олеария, тот, кто мудро призывал:
