Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Я не хотел говорить громко, что он - болван. Я говорил, что ему несдобровать, если он не найдет поломку. Мне стыдно перед вами, товарищ комиссар...
- Я вам не товарищ.
- Ну, я понимаю, в данный момент - граждане судьи, так? Я сказал Шубникову, что отвечаю за него перед товарищем Извековым. За свою рекомендацию.
- С какими намерениями вы рекомендовали Шубникова?
- Его считали классным механиком. Я думал - это так и есть. А потом, признаться, рассчитывал, что уж за своей собственной машиной Шубников ухаживать постарается. Чай, жалко!
Зубинский одернулся и чуть заметно повел уголком губ. Кирилл вскинул на него настороженный взгляд.
- Что значит - собственной машиной?
- "Бенц" был его собственностью. До революции.
- Почему вы это от меня утаили?
Оба других члена тройки, точно по сговору, повернули головы к Извекову. Он взял карандаш и завертел им, пристукивая по столу то одним, то другим концом.
- Я с седла не слезал двое суток, - ответил Зубинский. - Некогда было особенно размышлять. Рассчитывал, Шубников не подведет. А получилось...
- Что получилось? - пытливо спросил военком.
Новое обстоятельство вселило в Извекова смущение. Он все постукивал карандашом. То, что он взял Шубникова в поход, словно оборачивалось теперь против него самого. Он обязан был ближе узнать Шубникова, а не отмахиваться только потому, что этот человек был ему лично неприятен. Недоставало времени, это правда. Но спросить, какое отношение имеет Шубников к автомобилю, - для этого не надо было времени. Теперь следствие усложнялось. Впрочем, не наоборот ли? Не упрощалось ли? Что должен вообще делать следователь? Искать решение задачи собственными умозаключениями? Подсказывать обвиняемым возможные выводы из дела? Что другое, а Кирилл не готовил себя к работе следователя. И вот он - следователь и одновременно судья. Прежде как будто эти функции строго разделялись. Может быть, только по видимости? Судья ведь тоже ведет следствие, которое является окончательным, решающим для вынесения приговора. Кирилл должен расследовать, судить, вынести приговор. По долгу совести перед революцией. Это не дознание, не следствие в прежнем понимании, не суд по царскому своду законов. Это суд революции. И Кирилл не следователь такого-то класса. Не коллежский асессор. Он - революционер. Он должен думать не о букве, но об интересах, которым служит, о кровных интересах революции. И, таким образом, дело саботажников Шубникова и Зубинского...
Вдруг Кирилл остановил нервное движение руки. Он держал карандаш и глядел на остро отточенный графит, которым были немного испачканы кончики пальцев. Он слегка улыбнулся.
- Что же получилось? - повторил он вслед за военкомом и, вынув платок, стал медленно стирать графит с пальцев.
- Получилась ошибка... - отвечая тоже легкой улыбкой, сказал Зубинский.
- Не ошибка, а преступление, - суровее проговорил Извеков.
- Если преступление, то не мое.
- Чье же? Яснее.
- Не знаю. Речь ведь обо мне и о Шубникове. Я не совершал преступления.
- Вы обвиняете Шубникова?
- У меня нет оснований.
- Вы давно знакомы с ним?
- Одно время я увлекался бегами, он тоже. Потом он увлекся автомобилем, и мы видались только случайно. Он спортсмен.
- Он спортсмен! - вдруг вскрикнул член исполкома и покосился на Извекова точно с сожалением и какой-то неожиданной догадкой.
- Нельзя представить, что Шубников нарочно испортил машину. Все равно что я лошади насыпал бы в овес стекла.
- Однако ведь испортил? - спросил Извеков.
- Может, он, правда, пожалел "бенца", - будто между прочим предположил Зубинский. - Боялся, поди, что на фронте машина погибнет.
- Понятно, - еще более нетерпеливо, чем раньше, выговорил военком. Вы показали, значит, что автомобилю причинена поломка, чтобы его нельзя было применить на фронте.
Зубинский поднял выделанные плечи своего необыкновенного френча.
- Если бы я капельку был в этом уверен, я сам поставил бы Шубникова в ту же минуту к стенке!
- По-моему, ясно, - сказал военком.
Все члены тройки переглянулись, и Кирилл приказал увести Зубинского.
Допрос Шубникова протекал в неуловимо изменившемся настроении суда, внесенном самим обвиняемым. Виктор Семенович держал себя всполошенно, озирался на конвойного, будто все время ждал какой-то внезапности, перебивал сам себя, не досказывал начатое. Он словно не мог угадать, какой надо взять голос - повыше или пониже. Одно он понимал ясно (и это горело в перетревоженных его глазах), что дело идет о всей его судьбе, которую вот тут же могут навсегда загасить легко, как спичку. Показывая о своем сословии и прочем, он остановился и спросил в полнейшем недоумении:
- Как такое - судить на дороге? Судят в установлениях, в городе, по форме. А тут и чернильницы нет!
Ему объяснили, что он на военной службе, но он запротестовал:
- Никогда не был! Освобожден по эпилепсии. Эпилептик. Белобилетник. Вот смотрите.
Он вытянул из-за жилетки кипу бумажек, поношенных и свежих, разбросал их по столу, ища и не находя, что нужно. Руки его плохо слушались.
Член исполкома собрал бумажки, отдал их Шубникову, сказал:
- У меня к обвиняемому один вопрос, к делу не имеющий, правда, отношения. Так, ради частного интереса. Поскольку я сам любитель спорта. Скажите, Шубников, это верно хвастал здесь нам Зубинский, что он в Саратове первый спортсмен был по автомобильной езде?
- Врет! - вскричал Шубников, замахав руками. - Он все врет! И не садился за руль! Какой он спортсмен! Он и лошадник дутый. Всегда потихоньку вызнавал, на какую лошадь я ставлю. Спросите в Саратове... я говорю, правильный суд может быть только в городе. Там свидетели. Они скажут, кто у нас первый автомобилист!
- А кто? - спросил член исполкома.
- А свидетели покажут кто! Шубников, вот кто!
- Зубинский, значит, не понимает в автомобилях?
- Он в портных понимает! - с презрением вырвалось у Шубникова, но он осекся, тускло уставился на Извекова и сбавил тон: - Нынче моторы стали каждому доступны. Не мудрено научиться.
Не отводя взора от Извекова, он блаженно ухмыльнулся:
- Бывает, человек не автомобилист, а в моторе разбирается. Может, и Зубинский так же вот... Он для меня загадочный.
- Вы спортом занимались на собственном "бенце"? - спросил член исполкома.
Шубников обернулся на дверь, подумал.
- На разных марках.
- "Бенц", который вы поломали, принадлежал прежде вам?
- Я не ломал. Зачем ломать? И марка по-настоящему не "бенц", а "мерседес-бенц", если вы спортом занимались.
- Отвечайте на вопрос: это ваш "бенц"? - спросил Извеков.
- Не мой, а советский, - опять поднял голос Шубников. - Зубинский, что ли, наговорил? Ну да, был мой. Был мой, ходил, как часы Мозера.
- А потом вы его испортили?
- Я! Все я, я! Без меня было бы у саратовского Совета кладбище, а не гараж. На мне на одном все ремонты, а говорят - я ломаю. Я советскую собственность поддерживаю. Советская собственность живет короче частной в четыре раза. Это статистика установила, если хотите знать. Я предупреждал товарища комиссара, когда выезжали, что мотор изношенный. Кто износил? Я, что ли? Я нанялся в гараж жизнь советской собственности поддерживать. У меня сердце кровью обливается, когда вижу, как с советской собственностью...
- Остановитесь, - перебил Извеков. - Зубинский показал, что вы вынули прерыватель, чтобы сделать машину негодной для похода.
- Зубинский врет! Он фанфарон, разве вы не видели? - закричал Шубников, наскоро вытирая ладонью рот. - Он ни черта не понимает в моторе, а говорит, что я там что-то сделал. Врет!
- Он не понимает в моторе и, стало быть, не мог вынуть прерывателя, продолжал Извеков. - Значит, он правильно показал на вас. Признаете вы себя виновным?
Шубников огляделся, на один миг застыл, потом начал чаще и чаще обжимать губы рукой, как будто ему мешало говорить слюнотечение. Глаза его потемнели.
- Раз вы сами не отвечаете, зачем вы это сделали, тогда нам остается положиться на Зубинского. Он показал, что вы намеревались уберечь свою бывшую собственность и для этого вывели мотор из строя. Ответьте теперь: вы собирались затем дезертировать, да?
- Ну, ладно, - тихо произнес Шубников и тряхнул головой. - Ладно. Зубинский наврал, чтобы меня потопить. Он думает, если я из купцов, так мне не поверят. Ладно. Он тоже не пролетарий. Ладно.
- Говорите яснее.
- Я говорю ясно, - громче, но малораздельно сказал Шубников. - Как на присяге. Перед Евангелием. И прошу записать. Хоть карандашом, все равно. Записывайте.
Он расстегнул ворот рубашки. На губах его двумя белыми точками показалась густая слюна. Он дышал громко, и слова вырывались скороговоркой.
- Зубинский хотел перебежать к белым. Я не хотел. Он угрожал, сказал, что пустит мне в затылок пулю. И что никто не узнает. Сказал, что на машине можно в одну ночь докатить до белых.
- Когда он это сказал? - спросил Извеков.
