Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Когда он это сказал? - спросил Извеков.
- На остановке. На последней. Он узнал в деревне, что в Пензе белые. Мужики уже ждут. Когда мы стояли у деревни, они сказали. И что идут на Саратов. Все кончено с красными, сказали ему мужики.
- Кто идет на Саратов?
- Мироновцы. Он не успел толком пересказать. Торопился. Сказал, что рассуждать поздно. Вот и все. Все он. Зубинский. Вот, теперь пусть.
Шубников вздохнул на всю избу.
- И он велел вам вынуть прерыватель?
- Он сказал: ты ковырни там, что надо.
- И вы вынули прерыватель?
- Товарищи! - вскрикнул Шубников. - Товарищ Извеков! Как вы можете говорить, будто я вынул! Это под револьвером, под страхом смерти! Да разве я волен был вынуть или не вынуть?
- Вы вольны были вовремя заявить мне об измене, - сказал Кирилл. Когда Зубинский ушел на станцию, он был больше не опасен для вас.
- Так ведь Зубинский унес с собой на станцию прерыватель в кармане! с отчаянием воскликнул Шубников.
На мгновение все смолкли.
- Но вы обманывали меня и покрывали Зубинского, - сказал Кирилл.
Шубников наклонился, словно готовясь упасть на колени.
- Виноват. В этом виноват. Побоялся. Не думал, что вы, товарищ Извеков, великодушно поверите. Все равно, думал, из личных наших отношений не захотите простить.
- О каких отношениях вы? - жестко сказал Кирилл, и лицо его стало медленно желтеть.
Опять оба члена тройки пристально посмотрели на него.
- Не буду же я в данном обществе рассказывать, - пробормотал Шубников со своей простецко покорной улыбочкой.
- Вы еще наглец к тому же! - не выдержал Извеков. - Признаете ли вы, что у вас с Зубинским был сговор в Саратове - перебежать к белым?
Шубников вытянул руки, словно обороняясь, и на миг остался в этой позе:
- Нет, нет, не предумышленно! То, что я здесь показал, - святая правда. Жертва чрезвычайной обстановки. Действовал под угрозой. И все. Сам никогда бы на это не пошел. Я - человек слова. Раз взялся служить Советской власти, значит, служу.
Военком сказал мрачно:
- По-моему, ясно. Обвиняемый умышленно привел машину в негодность и признался, что сделал это своими руками.
- То есть как - своими? Моими руками насильник действовал! Никак не я! Я жертвой сделался! За какую вину меня на одну доску с Зубинским ставите?
- Вы узнаете из приговора, за какую вину отвечаете, - сказал Кирилл и взглянул на конвойного. - Уведите его.
- Как из приговора?! - захлебываясь и налегая на стол, выдохнул Шубников. - Из приговора поздно! Я хочу сейчас. Чтобы очевидно, чья вина. Если меня преступником выставляют, я требую очной ставки!
- Я полагаю - излишне? - обратился Кирилл к членам тройки.
- Излишне? - на неожиданной истеричной ноте вскрикнул Шубников. - Что ж, выходит, Шубникова жизнь излишняя? Вам-то она, товарищ Извеков, наверное, всегда была излишня! Не можете мне Лизу простить! Теперь я к вам в руки попал, да? Выместить злобу решили, да?
- Я вас заставлю молчать! - тихо перебил его вопли Кирилл.
- Рот мне затыкаете, а? Из личной ненависти, а? Не-ет! Не на такого напали!
Шубников рванул на себе и отодрал ворот рубахи. Губы его дергались, взгляд блуждал мрачно. Вдруг он закатил глаза, взвизгнул и, побелевший, не сгибая колен, со всего роста повалился на пол. Его начало корчить, голова запрокинулась, дыхание почти остановилось, только изредка выталкивал он кряхтящие стоны. Бумажки высыпались у него из-за пазухи и усеяли половицы.
Все встали и молча смотрели за ним. Военком не спеша скрутил цигарку, закурил и, подымливая, косил глазом на искажаемое гримасами лицо Шубникова.
- Может, его - на воздух? - спросил взволнованный Извеков.
Ему не отозвались, и еще минуты две, так же молча, все продолжали наблюдать припадок. Потом, в спокойствии, но немного брезгливо, военком сказал:
- Такие нам знакомы. Есть, которые гораздо натуральнее работают. Даже врачи затрудняются.
Он отошел к окну, полуобернул назад голову и сквозь дым процедил:
- Вставайте, Шубников. Все ясно.
Но Виктор Семенович забился еще сильнее.
- Оттащите его в сени, - приказал Извеков, и конвоир приставил винтовку к косяку, подхватил Шубникова под мышки и выволок его из горницы.
В начавшемся после этого совещании вся тройка единодушно признала, что вина Шубникова установлена полностью тем, что он один физически выполнил акт саботажа. Что же касалось Зубинского, то соучастие его в деле устанавливалось лишь косвенно свидетельством Извекова о разговоре Зубинского с Шубниковым в момент совершения вредительства. Показания Шубникова на Зубинского могли быть продиктованы стремлением облегчить свою вину. Не исключалась даже и клевета, как месть за то, что Зубинский выдал Шубникова. Кроме недостаточности улик против Зубинского (в виновности которого тоже никто не сомневался), возникла опаска, что за человеком такого пошиба мог тянуться хвост других преступлений и что скорое решение помешает их раскрытию. Постановили поэтому дело Зубинского выделить и, если позволят обстоятельства, препроводить арестованного в Саратов.
В совещании не проявилось никаких разногласий, и уже встал вопрос о мере наказания, когда вдруг Извеков заявил, что он примет те предложения, которые будут на этот счет сделаны, но подписать приговор Шубникову отказывается.
Произнося это слово - отказываюсь, - Кирилл был готов встретить изумление. Но как только оба члена тройки смолкли, он невольно опустил взгляд и притих так же, как они. Потом он превозмог себя и, не дожидаясь расспросов, прибавил:
- Должен отказаться по личным мотивам.
Но слова его не разрешили, а как будто еще затянули тяжелое безмолвие.
- Вы оба слышали, Шубников утверждал, будто я свожу с ним личные счеты. Я не хочу, чтобы у вас или у кого бы то ни было осталась тень подозрения, что это так.
- Но ведь ты судил? - сказал наконец военком.
- Я не мог предвидеть, что мое право судьи будет подвергнуто сомнению. В сущности, подсудимым сделан отвод судье.
- Хе! - усмехнулся член исполкома. - Какое тебе дело до этакого отвода? Контрреволюционеры отводят всю революцию.
- Я не о признании нашего права белогвардейцами. Но революционер должен быть вне подозрений, что действует хотя бы косвенно из личных мотивов.
- Да что у тебя с ним, любовные дела? - бесцеремонно спросил военком.
Как всегда, смуглость Кирилла, если он бледнел, переходила в желтизну и сейчас приняла даже зеленоватый оттенок. Глаза его необычно вспыхнули.
- Вот именно, - сказал он, нажимая на каждый слог.
- Жену увел? О Лизе-то говорил, а?
- Это лишний разговор.
- Да ты что, против высшей меры, что ль? - воскликнул член исполкома.
Кирилл отошел к окну. Оба товарища повернули следом за ним головы, и все увидели, как через улицу конвойный повел Шубникова, довольно бойко маршировавшего.
- Вон твой подзащитный, здоровехонек! - сказал военком.
Кирилл быстро обернулся:
- Я защищаю не его, а всех нас против него!
- Хочешь выйти с чистыми руками?
- Разве вы делаете не чистое дело? Но чистоту дела угрожают запятнать кривотолки подлеца. И я не имею права это допустить.
- Словом, уклоняешься, - чуть язвительно заметил член исполкома, поддаешься на провокацию.
Кирилл шагнул к двери, взялся за скобку.
- Если хотите, пусть моим поступком займется партия... Против ли я высшей меры? Нет. Считаю, что другой применить нельзя. Но подписи моей под приговором Шубникову не будет.
Он стукнул носком сапога по двери и вышел.
Оглядевшись, он, кроме связного красноармейца, сидевшего на крыльце, нигде не заметил людей из роты - дворы, улица, дальние холмы за деревней были пусты. Он перешел дорогу, миновал две-три избы и очутился перед садом с разваленным плетнем. Он вошел в сад.
Тут никто не хозяйствовал. Среди заросших осотом лунок корягами торчали когда-то расколотые тяжестью плодов стволы яблонь; в междурядьях кусты крыжовника зло топорщили свои колючие плети, увитые цветущим белым вьюнком.
Кирилл остановился перед сломанной яблоней. Обломок молодого ствола вышиной по грудь нес на себе большую ветвь, простертую, точно человеческая рука, вбок и кверху и страстно засыпанную листом. На одной половине ствола древесина была совсем обнажена и уже засыхала, на другой - лента коры подогнула свои края внутрь, силясь плотно прикрыть еще живую часть ствола.
Кирилл положил руку на мозолистый слом дерева. Ему казалось, что все внимание сосредоточилось на мельчайших впечатлениях, которые давал заброшенный сад. Но за поверхностью этих впечатлений непрерывно работала мысль о том, не уступил ли он мимолетной слабости и не правы ли его товарищи, говоря, что он уклонился от выполнения долга. Кому-то он должен будет дать отчет в своем поступке. Кто-то будет его судьей, как он был судьей Шубникова.
С необыкновенной яркостью увидел Кирилл направленный на него взор Аночки. Конечно, она, может быть, не скажет, но непременно подумает, что Кирилл ненавидел личной ненавистью мужа Лизы. Может, придется встретиться в жизни с самой Лизой. И она, наверное, не скажет Кириллу, но подумает: это он отправил на тот свет отца моего мальчика. И мать Кирилла тоже, может быть, промолчит, но отведет глаза в сторону и подумает: было бы лучше Кириллу не порождать молвы, что он мог действовать из личных побуждений. А разве у тех же товарищей, которые разбирали с ним дело Шубникова, не останется в памяти, что в это дело замешалась какая-то интимная история Извекова? Любовная история, как выразился военком, то есть что-то недоступное постороннему глазу, скрытое, потайное.
