Юрий Алексеев - Закат боярской республики в Новгороде
Два лета и две зимы шла большая война с казанским ханом. Русские войска во главе с воеводами великого князя совершали небывалые походы по рекам в гребных судах — насадах, по глухим зимним лесам в трескучие морозы. Борьба шла с переменным успехом. И наконец — победа, самая большая победа со времен Дмитрия Донского, первый крупный успех после Куликовской битвы. Столица грозных казанских ханов, потомков Чингисхана, еще недавно хищно грабивших нижегородские и владимирские, галицкие и костромские земли, впервые покорно склонилась перед знаменем Москвы. Тысячи русских пленников, ждавших отправки на восточные работорговые рынки, получили свободу. Победно возвращались в русскую столицу полки князя Юрия Васильевича. Именно перед его войсками капитулировал хан Ибрагим. Впервые великий князь не шел в поход впереди своих полков. Он руководил войсками на огромном театре войны, за сотни верст от полей сражений. От воевод в Москву мчались гонцы с донесениями, а обратно спешили посланцы великого князя с директивами и инструкциями. Впервые работало военное ведомство — будущий Разрядный приказ. Дыхание нового времени чувствовалось здесь, в Москве, сильнее всего,— ведь именно здесь складывались важнейшие правительственные учреждения рождающегося единого Русского государства. Здесь, в сердце Русской земли, вырабатывалась новая политическая доктрина, формировалась новая политическая традиция.
Медленнее всего шло время на берегах свинцового Волхова. По-прежнему собиралось вече, по-прежнему правили на нем посадники и бояре. По-прежнему в их руки рекой текло богатство. Герой легенды посадник Щил был богат настолько, что, давая деньги в рост купцам «не имуще кун» из ничтожного процента (полпроцента на год), сумел «на то кунное собрание воздвигнути церков и соградити монастырь». Правда, Щил был (согласно легенде) наказан за свое неблагочестие, но каков же должен был быть оборот его кредитных операций?
Но жизнь брала свое и здесь. Веками на вече собирались все свободные жители Новгорода — члены городской общины, жившие в своих концах и улицах. Давно уже выделились в особую группу бояре, постепенно сосредоточившие в своих руках всю политическую власть. Горожане стали делиться на старейших и меньших, вслед за боярами выделились житьи люди. В XIV веке выделяется еще одна социальная группа — «черные люди»— беднейшая часть новгородских общинников, живущая трудами рук своих. Но роль их в республике была невелика — они упоминаются далеко не во всех официальных актах Господина Великого Новгорода. От имени «Господина Государя Великого Новгорода», как он торжественно и пышно именовался в своих последних официальных документах, все больше выступали зажиточные слои новгородского общества — бояр и житьих. Беднейшая часть населения города, хоть и сохраняла свои формальные права, все меньше влияла на политические решения, все меньше интересовала подлинных руководителей феодальной республики. Городское вече окончательно превращалось в орган боярской власти. Процесс феодального расслоения все сильнее разлагал городскую общину. Все более сказывалось имущественное неравенство. Общество, в котором одни все время богатеют и усиливаются, а другие беднеют и слабеют, не может отличаться целостностью и прочностью. Все чаще привычные столкновения между концами и улицами приобретали социальную окраску. В 1418 году, например, жители Славенского конца грабили бояр на Софийской стороне, не пощадили и монастырь Николы на Поле: «зде житнице боярьекыи». Трещина, раскалывавшая перерождающуюся общину, становилась все глубже и шире.
Какая-то смутная тревога чувствовалась в городе. «Возмутившимся хрестьаном о неправды в Великом Новегороде, написаша грамоту и крест да ней целоваша»,— сообщает летописец под 1468/69 годом. Какая же это была грамота? В чем именно состояла «неправда»? Известно только, что новгородцы сами «в ту же неправду внидоша», как с горестной иронией замечает летописец.
Осенью 1468 года псковичи сделали еще одну попытку отложиться от новгородского владыки. Они составили на вече грамоту «о своих священнических крепостех и о церковных вещех». Ссылаясь на правила «Намаканона», т. е. Кормчей книги, содержавшей постановления церковных соборов и законы византийских императоров, псковичи «посадили» во главе своей церкви двух выборных попов. Архиепископ заявил категорический протест и потребовал отмены вечевого решения. Псковичи ответили не менее твердым отказом. Дело снова было перенесено в Москву, на суд великого князя и митрополита Филиппа. И снова Москва не поддержала псковичей. Скрепя сердце они вынуждены были «подрати» вечевую грамоту, положенную в «ларь у святой Троицы», хранилище актов Господина Пскова. Осенью 1469 года великий князь еще не хотел рвать отношения с Новгородом. Оставалась какая-то надежда на мир?
Наступил январь 1470 года. В минувшем году было «со всех сторон мирно и тишина велика»,— записал псковский летописец. Но это была предгрозовая тишина. Уже снова ползли по небу тяжелые, черные тучи.
Много обид накопилось у псковичей на новгородцев. Уже полгода у них в «порубе» (погребе) сидели пековские «гости»—купцы. А сам архиепископ начал взимать неправедные поборы («мзду») с псковских священников — «в коего по рублю, в коего полтора».
Обиженные псковичи слали в Новгород посольства, жаловались великому князю в Москву.
Король Казимир вдруг проявил интерес к порубежным делам с Русской землей. Впервые за двадцать с лишним лет он приехал в Полоцк и здесь принял псковских послов. Однако переговоров «о порубежных местех и о обидных делех» он с ними вести не стал, отложив все это на осень. Но и в сентябре, когда съехались" литовские паны и псковские послы во главе с князем-наместником Федором Юрьевичем Шуйским, из четырехдневных переговоров ничего не получилось, кроме «истомы» и убытков,— послы «разъехались розно, а управы не учинив ничему ни котороя». В Литве явно что-то замышляли, чего-то ждали, на что-то надеялись... На что?
Воскресенье, 5 ноября 1470 года. В это осеннее утро в Новгороде умер архиепископ Иона. А уже через три дня, в среду, 8 ноября, в Новгороде оказался новый князь, Михаил Олелькович. Он «приехал в Новгород на стол» «из королевы руки», испрошенный новгородцами у короля Казимира. Подчеркивая это, псковский летописец отмечает, что он взял с собой «на похвалу людей много силно». «И новгородци й (его. — Ю. А.) приаше честно».
Кто же такой Михаил Олелькович, князь «из королевы руки»? В исторической науке его фигура оценивается по-разному. Одни исследователи подчеркивают его династическую связь с Русью, другие — политические связи с Литвой. Кто же ближе к истине?
Его прадед Ольгерд — знаменитый великий князь Литовский, гроза Русской земли, подходивший к самой Москве, но трижды отраженный Дмитрием Донским. Владимир, пятый сын Ольгерда, был посажен отцом в захваченном еще раньше Киеве и стал литовским князем древней русской столицы. Александр (Олелько) Владимирович, старший из трех сыновей этого князя, был женат на княжне Анастасии, дочери великого князя Василия Дмитриевича. Их сыновья Семен и Михаил, «испрошенный» теперь новгородцами, приходились, таким образом, двоюродными братьями великому князю всея Руси Ивану Васильевичу. Но в Вильне и в Кракове сидел Казимир Ягеллончик, тоже внук Ольгерда и двоюродный дядя этих киевских князей.
Родство, династические связи очень ценились в феодальное время. Браки были важным дипломатическим средством в международных отношениях. Посредством браков заключались союзы и даже .унии между монархиями. Брак Ягайлы Ольгердовича, например, с дочерью короля Казимира Великого превратился в унию между Литвой и Польшей, на сотни лет предопределившей судьбы этих крупных государств. Поводом к Столетней войне послужили династические права Эдварда III Английского на французский престол, проистекавшие из брака его матери, дочери Филиппа IV Французского, с Эдвардом II, королем Англии.
Роль родственных уз отрицать не приходится. Но все же, как всегда в истории, решающее значение имеют не символы, а реалии. Жизненно важные интересы общественных групп, классов, народов, государств и в первую очередь, и в конечном счете определяют линию поведения того или иного конкретного деятеля, его фактические симпатии, его политическое лицо.
Михаил Олелькович, в отличие от своего двоюродного дяди и многих других Олыердовичей, был не католиком, а православным. Это стало большим политическим козырем в его руках и в руках его новгородских сторонников. Это, без сомнения, делало его кандидатуру на новгородский стол, в общем, приемлемой для широкого общественного мнения города святой Софии. И это, конечно, имело гораздо большее значение, чем родство с великим князем на Москве. Не как родственник великого князя, а как православный князь из Киева был приглашен («испрошен») Олелькович на Новгородский стол.
