Тихон Семушкин - Чукотка
Был ледяной шторм. Брызги и мелкие льдинки, сверкая, летели ввысь. Море выбрасывало на берег гальку, но сейчас же обратная волна смывала ее. Галька глухо шумела.
Все здесь было необычно: и молчаливые горы, и суровые скалы, и даже эти одинокие дома на далеком берегу.
Мария Алексеевна - врач-окулист - стоит на берегу, смотрит в море, на льды, на горы и говорит:
- А ведь два месяца тому назад кругом еще пестрели северные цветы, порхали птицы, утки вили гнезда прямо на территории культбазы.
С моря мы пошли слушать "Бориса Годунова". Патефонная пластинка перенесла нас в Москву, в Большой театр.
ЗА РАБОТУ!
Началась работа по подготовке зданий к приему учеников.
Из пяти классов три были оборудованы под спальни, в рекреационном зале устроили столовую.
Все школьное оборудование и железные кровати, предназначавшиеся для школьников, остались на пароходе "Астрахань", а с ним мы простились в далекой от нас бухте Пенкегней. Пришлось сделать деревянные койки.
Хуже всего обстояло дело с обмундированием школьников. Правда, запасы мануфактуры, не доставленные на остров Врангеля, могли обеспечить нас, но во всем нашем "городке" имелась только одна швейная машина. На этой машине нужно было в кратчайший срок сшить белье и платье для школьников.
Школьных пособий у нас вовсе не было. Что же это за школа, в которой нет даже карандаша и ученической тетради?! Но выход нашелся. В ста двадцати пяти километрах работала другая школа, открытая несколько раньше.
Командировали туда учителя, и через три дня Володя доставил необходимые на первое время школьные пособия, проехав на собаках туда и обратно двести пятьдесят километров.
Серьезным вопросом явилось распределение ламп. Каждый хотел, вполне понятно, получить приличную лампу. Много значит лампа на Севере в долгие зимние ночи!
Наши лампы тоже остались на "Астрахани". Врангелевских же не хватало.
- Не могу я производить операцию при фонаре! - возмущенно доказывал доктор. - Я могу зарезать больного.
- Согласитесь, что нельзя и со школьниками заниматься в полумраке! говорил учитель.
Все были правы по-своему. Наконец с большим трудом лампы были распределены. Ими каждый дорожил, как зеницей ока. Владелец лампы уже не позволит заправить ее техническому служащему, а непременно сделает это сам, проявляя исключительную осторожность.
Наступала зима.
Люди запасались топливом. На берегу моря были навалены огромные кучи угля. Экспедиция к острову Врангеля и колымские снабженческие экспедиции сделали наш "город" своей угольной базой.
Около угля стоит вереница вагонеток, запряженных собаками. Собаки сидят в упряжке около узкоколейки, и чукчи с любопытством осматривают вагонетку, такую еще не виданную "железную нарту" на колесиках.
Все население превратилось в угольщиков. На куче угля с лопатой стоит Мария Алексеевна. На ней кожаная куртка, кожаные брюки и сапоги. Лицо покрыто угольной пылью.
Скрипят вагонетки. Чукча кричит на собак, бегущих по обеим сторонам узкоколейки. Оглядываясь на вагонетку и опасаясь, как бы она их не задавила, собаки бегут, поджав хвосты.
- Смотри, Таня! Где ты еще увидишь такой двенадцатисильный "собачий мотор"? - держа в руках лопату, говорит Володя.
ШКОЛЬНЫЙ СТОРОЖ ЛЯТУГЕ
В школьном здании восемь голландских печей. В чукотских ярангах нет печей: чукчи не знают, как с ними обращаться. Найти школьного сторожа тоже проблема.
В каждом учреждении культбазы на первых порах были образованные истопники: врач, ветеринар, учитель.
Но однажды к школьному зданию подъехала нарта. Двое чукчей вошли в школу и с любопытством стали осматривать таньгинскую ярангу. Один из них был пожилой, высокого роста, другой - парень лет двадцати, с очень добродушным, улыбающимся лицом. Он не отставал от пожилого и следовал всюду за ним, как молодой олень за важенкой-матерью. Они объяснялись без слов, но, видимо, хорошо понимали друг друга.
Приехавшие оказались чукчами из стойбища Лорен. До них дошел слух, что на культбазе берут людей на работу и за это платят деньги, на которые так же можно покупать товары, как и на песцовые шкурки. Раньше они не знали денег, товары меняли на шкурки. Теперь же появились бумажки - рубли, за которые в факториях давали всякие товары.
Чукча привез своего сына - определить на работу.
- Где школьный начальник? - спросил он.
Его провели в учительскую. Чукча сел на стул и стал молча набивать трубку. Сын остановился посреди комнаты и рассматривал стены и потолок. Закурив трубку, отец встретился взглядом с сыном и что-то сказал ему беззвучно, одним движением губ.
Сын сейчас же сел на стул.
- Глухой он, - показывая на свои уши, объяснил отец, - и языка нет, не говорит. Голова хорошая. Руки крепкие, сильные. Работать хочет на кульбач.
- Как же он будет работать у нас? Как он будет разговаривать?
Чукча сделал две затяжки, не вынимая изо рта трубки.
- Разговаривать с ним не надо. Ему надо показывать, какую работу он должен делать. Один раз показать. Только один раз!
Брать работника с таким недостатком не очень хотелось, но все наши учителя тоже ведь почти на положении глухонемых - они чукотского языка не знают.
Решили парня взять.
- Лятуге его зовут, - сказал отец. - Если губами говорить медленно: "Ля-ту-ге" - он поймет.
Отец продемонстрировал при этом, как нужно говорить одними губами. Заметив объяснения отца, Лятуге улыбнулся и утвердительно закивал головой.
Отец вскоре уехал, а Лятуге остался в школе. Печь его очень заинтересовала, и в особенности железная тытыл (дверка). Но что с ней делать, он не знал. Лятуге подходил к печи и гладил ее лакированную стенку. Он открывал дверку, закрывал, закручивал ее на винт, и отходил в сторону, любуясь издали.
Поздно вечером, когда Лятуге остался один в школьном здании, он ходил от одной печки к другой, внимательно что-то рассматривал и все улыбался и улыбался. Наконец он сел рядом с печью, открыл дверку и засунул в топку ногу. Он водил там ногой от стенки до стенки, видимо исследуя это хранилище огня. Затем Лятуге вытащил ногу, встал и пошел по длинному коридору, оставляя за собой пепельный след.
Техник - производитель работ - в течение нескольких дней жестами и мимикой подробно объяснял Лятуге, как обращаться с печью. Лятуге с улыбкой кивал головой в знак того, что он все понял.
В печи трещала лучина, на которой лежал каменный уголь. Языки пламени охватывали уголь, раскаляя его.
Однажды Лятуге отважился и жестом попросил у техника растопку. Он быстро выхватил свой нож и стал расщеплять лучинку. Получался букетик из стружек. Так чукчи разводили в тундре свои костры. Приготовив стружку, Лятуге показал ее технику и улыбнулся.
- Очень хорошо, - сказал тот. - Ты скоро меня превзойдешь.
Так Лятуге приступил к самостоятельной работе.
В тот же день он устроил нам невообразимый угар. Угар для него был тоже незнаком. Но Лятуге почувствовал что-то неладное и вечером, когда закончил топить печи, носился, действительно как угорелый, по обширным комнатам школы и еще крепче задвигал заслонки голландских печей. Положение, однако, не улучшалось, а, наоборот, становилось все хуже и хуже.
Лятуге побежал к своему учителю по печному делу.
По расстроенному лицу его техник решил, что случился пожар, и опрометью побежал в школу.
Лятуге видел, как его "учитель" быстро открывал заслонки, форточки и двери. Вскоре Лятуге свалился, и его отправили в больницу. На другой день он выздоровел и после первого неудачного самостоятельного опыта стал прекрасным истопником.
Следующей его обязанностью было мытье полов. Лятуге не только не знал этого "искусства", но даже не подозревал о его существовании. В чукотских жилищах, где деревянный пол заменяет моржовая шкура, грязь только выметается, полы не моют, так как шкура от воды разбухает и портится.
Когда ему показали, как нужно мыть пол, Лятуге хохотал от всей души. Но, поскольку это дело серьезно вменялось ему в обязанность, он принялся за работу со всем усердием.
Рано утром можно было видеть, как Лятуге, раздевшись догола, ползал на полу и наводил блеск и чистоту. Полы были крашеные, и это значительно облегчало его труд. Через некоторое время Лятуге решил, что пол лучше мыть на ночь. Его предложение было принято. А еще через несколько дней Лятуге придумал новый способ мытья полов.
В одно из своих посещений отец жестами рассказал сыну, как на пароходе мыли палубу швабрами. Отец высказал мысль, что палуба парохода мало чем отличается от школьного пола: как здесь, так и там пол был деревянный. Лятуге незамедлительно изготовил из веревок большую швабру.
Поздно вечером, проходя мимо школы, я заглянул к Лятуге и, войдя в зал, был поражен: Лятуге босиком, без рубахи стоял в самом центре зала и с силой размахивал шваброй во все стороны. Все стены, отделанные масляной краской, покрылись грязными пятнами. Увидев меня, он остановился, широко улыбнулся и показал на свое "изобретение".
![Юрий Рытхэу - Люди нашего берега [Рассказы]](/uploads/posts/books/134656/134656.jpg)
