Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

Немалый интерес аудитории вызвало выступление выдающегося философа Юргена Хабермаса. Главным, по мнению ученого, была и остается необходимость преодоления «национально-апологетических стереотипов», продолжающих существовать в германском общественном сознании [1156]. Католическая газета «Die Tagespost» писала о диспуте как о «наглядном уроке исторической политики», относящейся «к современности больше, чем к прошлому, которое не уходит» [1157].

Многие участники споров о книге «Министерство и прошлое» сравнивали эту дискуссию с дебатами 1995–2004 гг. о преступлениях нацистского вермахта в оккупированных районах СССР. Между этими двумя дискуссиями, действительно, немало общего. Но следует сказать и о существенном несходстве этих дискуссий. Дебаты о преступлениях вермахта были связаны с почином критического крыла исторической науки и публицистики, не встретившим поддержки официальных властей. Научный проект Конце, Фрая и их соавторов является в известной степени инициированной сверху изрядно запоздавшей попыткой самоочищения дипломатического ведомства ФРГ. Видимо, часть современной германской политической элиты понимает, что в условиях завершения холодной войны и новой роли Берлинской республики в объединенной Европе продолжение прежней линии является контрпродуктивным.

В ходе дискуссии о деятельности немецких дипломатов нацистского и постнацистского периода четко проявилась важнейшая черта современной немецкой историографии. «Произошел, — указывает Норберт Фрай, — перенос общественного интереса — от событий “самих по себе” к истории трактовки этих событий и их восприятия.

Тем самым история Третьего рейха вышла за пределы преодоления прошлого по направлению к остававшейся в течение десятилетий незамечаемой постистории национал-социализма» [1158]; это не «подведение итогов под прошлым», но «драматическая эволюция содержания и форм представлений о прошлом» [1159].

С началом нового века в ФРГ развернулась не утихающая до сих пор дискуссия о союзнических бомбардировках немецких городов. Поводом для дебатов стал выход в конце 2002 г. книги «Пожар», принадлежащей перу берлинского журналиста Йорга Фридриха [1160], который внес в прошлом немалый вклад в реконструкцию истории нацистских преступлений. Тематика публикации, выдержавшей в течение нескольких месяцев несколько изданий, не вызывает сомнений. Во время бомбовых ударов английской и американской авиации по Германии погибло около 500 тысяч мирных граждан (в это число не входит несколько десятков тысяч так называемых принудительных рабочих), были превращены в руины Дрезден, Гамбург, Нюрнберг, Любек и десятки других немецких городов. Об этом было широко известно до публикации Фридриха, существуют десятки изданий по этой тематике.

Что же превратило книгу Фридриха в бестселлер? Автор, мастерски используя метод коллажа, с большой выразительностью воспроизводит ужасы бомбовых налетов на немецкие города. Но его книга явилась на деле (независимо от намерений автора) попыткой отвести массовое сознание от постулатов национальной ответственности и национальной вины за развязывание Второй мировой войны, за преступные методы ее ведения. Рецензенты отмечали, что Фридрих сознательно уподобляет союзнические бомбардировки Холокосту и войне на уничтожение. Бомбоубежища Фридрих именует «крематориями» и «газовыми камерами», а соединения британских ВВС — «айнзацгруппами» [1161]. Бомбежки и Освенцим в равной степени становятся коллективным символом уничтожения. По мнению Ганса-Ульриха Велера, «семантические оговорки» такого рода нельзя считать случайными [1162].

На страницах консервативной прессы ФРГ публикация Фридриха высокопарно именовалась «эпосом» или «сагой» [1163], «колоссальной картиной, исполненной ужасов» [1164]. При этом, вопреки общеизвестным фактам, самое широкое распространение получила версия о том, что прежде существовала «нормированная память», позволявшая говорить только о преступлениях немцев, а на тему несчастий немецкого гражданского населения было наложено негласное табу. По мнению газеты «Die Welt», память о бедах рядовых немцев отторгалась, потому что этому «способствовали чувства стыда и вины» [1165]. Теперь же к гражданам ФРГ, полагают журналисты правого толка, должна вернуться «память о собственных жертвах», необходимо «сказать о том, о чем долгое время умалчивали» [1166] и «освободить немцев от груза убийства евреев» [1167].

В общегерманской дискуссии участвовали историки леволиберального спектра. Ганс Моммзен призвал немцев помнить прежде всего «о Холокосте, о людских потерях восточноевропейских народов и о политике “выжженной земли”, осуществлявшейся в России». В шумихе, развернутой вокруг сюжета о бомбардировках, он справедливо увидел «попытку снять с немцев вину и вновь объявить их жертвами» [1168]. Ганс-Ульрих Велер настаивал на недопустимости использования Фридрихом термина «война на уничтожение», который давно стал синонимом «войны на уничтожение евреев и славян». Велер считал неприемлемым «неприкрытое отождествление бомбардировок с ужасами Холокоста» и осуждал «модный культ жертв» [1169]. Вывод ученого: «Немецкая общественность шаг за шагом теряет ценное завоевание последних десятилетий — само собой разумеющееся критическое отношение к собственной новейшей истории, которое как раз и придает нам способность двигаться в будущее» [1170]. Заслуживает внимания предупреждение Лотара Кеттенаккера: «Дебаты о роли немцев как жертв бомбардировок меняют наше историческое самосознание. Этот процесс только начался» [1171]. Вольфганг Зофски убежден в том, что «Любек и Гамбург ни в какой мере не уменьшают вину немцев за Освенцим». По его мнению, нынешнее общество ФРГ «не отрицает роль немцев как палачей, но не вспоминает о ней», что создает угрозу формирования неполной, «уполовиненной» памяти [1172].

Ральф Джордано, который находился в Гамбурге во время ковровых британских бомбардировок, уверен: «Только проблема изначальной ответственности, только причинно-следственные взаимосвязи и хронологическая последовательность — только все это может послужить основой для дискуссии о жертвах и преступниках». Он задает резонный вопрос: «Но разве все эти сцены не были повтором? Повтором того, что происходило на всем разрушенном немцами континенте, в особенности в Восточной Европе, в бесчисленных уничтоженных польских, белорусских, украинских и русских селах и городах — от Балтики до Кавказа… Если Гамбург, Кёльн, Дрезден, Берлин, Пфорцгейм или Вюрцбюрг были разрушены воздушными бомбардировками, то громадное число городов было уничтожено германской артиллерией и танками» [1173]. Об этом же Самуэль Зальцборн: «Хотят говорить о “немецких жертвах”, фактически не упоминая о национал-социализме». Утверждается «коллективная невиновность», «теряется исторический контекст, из памяти выветривается германская политика уничтожения народов» [1174].