Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Он набрал живописный штат репортеров с красными носами, удивительно знавших мрачный и темпераментный быт гор, бараков, пристаней, базаров, ночлежек. Фельетонист, рассчитав, что ему выгоднее проиграть пари, чем выиграть, подрядился писать для газеты сыщицкий роман приключений. Легендарный орехово-зуевский атаман-разбойник Василий Чуркин стал в газете чем-то вроде героя на жалованье. О нем собирались песни, анекдоты, ему посвящено было наукообразное описание вариантов народных драм и представлений театра-петрушки, воспевающих чуркинскую славу.
Сам Витенька литературных склонностей в себе не замечал. Он не собирался также хвастать своей образованностью. Ему ничто не стоило спутать Фермопилы с Филиппинами, и он это помнил. Но он давал газетке направление, названное им "мимополитическим", и у него был свой девиз: "Народ любит скандал". Поэтому все поножовщины, банкроты, пожары, громкие бракоразводы, схождение трамваев с рельсов ярко освещались уверенными перьями. Театр для газетки почти не существовал, но личная жизнь артисток считалась негаснущей злобой хроник. Успех цирковых борцов или кинофильмов, которые именовались "лентами", быстро подпал под зависимость от Витенькиного издания. Дешевое для читателей, оно скоро стало дорогим для всех, кто жил процентами с человеческого любопытства.
Гонорар своему штату Витенька нередко выплачивал водочкой в "Приволжском вокзале". Речной трактир настолько пробуждал поэтическое чувство, что лучше всего именно здесь придумывались похождения провинциальных шерлок-холмсов на потребу подписчикам, и фантазия издателя участвовала в общем деле наравне с тружениками изящной литературы. Даже менее заносчивый характер, нежели Шубников, убедился бы на этом сочинительстве, что воистину горшки обжигают не боги. Витенька же спьяна так воспарил, что уверял, будто не пишет романов и стихов единственно за отсутствием свободного времени, и когда кто-то попробовал восстать в защиту Аполлона, он блеснул единственным своим произведением лирического жанра, подписав его псевдонимом Убикон. Стишок начинался так:
Отрываясь от земли,
Несется дух и ввысь взлетает,
Оставив страсти позади,
В эфире легком он ныряет.
Вскоре, однако, Шубников остыл к печатному слову и вовремя продал газетку, отчасти по бездоходности (перед революцией меньше стали помещать рекламы), отчасти в неясном предчувствии лозунга, который впоследствии поверг на землю нырявших в эфире легком газетчиков-спортсменов. Лозунг гласил: "Вся власть Советам!"
С приходом этой власти капитал Шубникова подлежал полностью отчуждению в пользу государства. Шаг за шагом Витеньку лишили текущих счетов в банках, магазинов, рысаков, домовладения и "мерседес-бенца". "Бенца" он жалел больше всего. Он было всплакнул, когда явились уводить машину из гаража, но тут обнаружилось, что неопытный шофер не может завести мотора, и бывший хозяин, в припадке негодующего презрения, сам кинулся к автомобилю и ухарски доставил его к месту новой стоянки. Прощаясь со своим любимцем, он поцеловал его в ветровое стекло.
С этого часа он втайне следил за судьбой автомобиля, знал всех его многочисленных пользователей, и если встречал мчащимся по улице, словно окаменевал и долго глядел "бенцу" вслед. Он дружил с шоферами, давал советы, как содержать машину, и был убит горем, узнав однажды, что "бенца" помял грузовик. Его пригласили чинить поломки, и он проявил себя находчивым мастером. Примерно в годовщину революции его приняли в гараж Совета, и он скоро успел прослыть незаменимым механиком.
С виду Шубников очень опростился. У него еще оставалось кое-что от туалетов щеголя, но он носил рабочий комбинезон, сменил усы колечком на усы кисточкой, любил класть на стол промасленные руки и говорить, что, мол, нам к труду не привыкать.
Меркурий Авдеевич дивился бывшему своему зятю - как он легко обрел подобающую условиям наружность. Пока Шубников надеялся, что Лиза вернется к нему, он забегал к сыну с игрушками, исподтишка настраивая мальчика против Лизы. После развода он пренебрег этой игрой и в душе был рад, что встретил революцию не обремененным узами семьи. Но к тестю он продолжал наведываться. Он чувствовал признательность за то, что, прощая Лизу в силу отеческой слабости, Мешков считал его более правым, чем свою дочь. И хотя Шубников не был единомышленником Меркурия Авдеевича, однако верил в него, как в безопасного собеседника, и только с ним говорил без оглядки. Они выступали друг перед другом в роли поучителей, но Мешков искал спасение в кротости, а Шубников не намеревался капитулировать перед действительностью, уверенный, что урок истории скоро кончится и люди будут поставлены на свои природные места.
- Вы, папаша, не дипломатичны, - говорил он, - не усваиваете каприза современной даты. Покуда они наверху, мы должны их одобрять. Обстоятельство преходящее. Пускай думают, что мы изумляемся ихней гениальности. А там увидим.
- Это, милый, за грехи наши наказание, - возражал Мешков. Долготерпению господню настал конец. А ты говоришь - каприз даты! Что же, по-твоему, нынешней датой господь решил наказать, а завтрашней помилует? Нет, ты покайся, смирись, возложи крест на свои плечи, потрудись в поте лица за один кус хлеба насущного. Тогда всемилостивец, может, и сжалится.
- Потрудиться - не новость. Вы вот всю жизнь трудились, а толку что? Труд - это есть средство самозащиты, папаша. В самом труде, если вы хотите знать научную точку зрения, ума нет, в нем только печальная необходимость. Из нее никакой премудрости не выкроишь.
- Хочешь их перехитрить? Они, милый, хитрее, чем нам спервоначалу показалось.
- Чем они, папаша, хитрее? Не замечаю.
- Тем, что из-под тебя твою телегу выдернули, да тебя же в нее впрягли, и ты их возишь.
- Я их вожу до поры до времени.
- Это они тебя в хомуте держат до поры до времени, покуда ты с ног не сбился.
Перепалки эти иногда доходили до решительных размолвок, но Шубников снова являлся к тестю и опять подбивал на споры.
Перед удалением в скитскую жизнь Меркурий Авдеевич еще раз излил себя Виктору Семеновичу и окончательно убедился, что новый зять - Анатолий Михайлович - много достойнее старого. Ознобишин, вместе с Мешковым, объяснял происходящее гневом божиим, а Шубников говорил, что, мол, дело отца небесного - вносить в нашу жизнь неустройство, а наше дело заботиться о своей судьбе, насколько хватит смекалки.
- Никогда я, папаша, не поверю, что вам нравится господне наказание. А если не нравится и вы недовольны - какое же возможно примирение? Это все лицемерие.
- Ты, Виктор, хулитель, - сказал Мешков на прощанье. - И я теперь рад, что Лизавета отняла у тебя сына. Иначе ты развратил бы отрока безбожием. Смотри, береги свою голову.
- Уж если не уберегу, то отдам недешевой ценой.
- А цену кто получит? Тебя-то ведь не будет?
- Посмотрим, кто будет...
Назначение ехать за шофера в Хвалынск грянуло на Виктора Семеновича громом из ясного неба. Едва он узнал, чем вызвана поездка, как на "бенце" отказались работать аккумуляторы. "Бенца" он обожал, но не настолько, чтобы ради его сохранности подавлять мироновский мятеж.
В Саратове Шубникова слишком хорошо знали, и за пределами города ему угрожало гораздо меньше превратностей. Но это - в равных, так сказать, в мирных условиях. В сопоставлении же тыла и фронта дело круто менялось. В Саратове, на самый худой случай, могли припомнить Витеньке его капиталы, или его газетку, или его купеческие грешки, а шальные пули на фронте относились к биографиям безразлично в гражданскую или какую иную войну.
Зубинский - приятель Шубникова по ночным похождениям с интендантами держался иного мнения о фронтовых перспективах.
- Ты не блажи, - ответил он Виктору Семеновичу на его перепуг. - Умные люди давно гасят свечи, прячут огарки по карманам. Игра перестает окупаться. Если белые нагрянут в Саратов - разговор короткий: на советской службе был? И готово. Культурному человеку еще хуже: вы, скажут, понимали, что делали. А на фронте в критическую минуту - тут тебе и поле, и лес, и хуторок какой, и своя линия и неприятельская. Большой выбор.
- На линиях не в подкидные дураки перекидываются. Там стреляют.
- А тебе что? Не будь и ты дураком. Стреляй... на своем "мерседес-бенце", - ухмыльнулся Зубинский и, сняв с обшлага пушинку, кончил начальнически: - Короче говоря, машина должна быть в безукоризненном состоянии!
Виктор Семенович понял, что попал, как мышь в таз, и нельзя ждать, чтобы кто-нибудь пособил выкарабкаться. Наоборот, под горячую руку начальство не посчитается ни с чем. Поэтому "бенца" Виктор Семенович подал точно к назначенному часу, с усердием помогал увязывать багаж, а когда появился Извеков, козырнул ему, ничуть не уступая в изяществе Зубинскому.
Кирилл обошел автомобиль кругом.
- Все исправно?
- Горючего полный бак и бидон. Запасных два ската. Слабое место мотор. Изношенность порядочная. Но, как говорится, господь не выдаст...
