Ирина Щербакова - Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века
Когда папа учился на 3-м курсе института, он женился на маме, Елене Анатольевне, которая была моложе папы на год и училась заочно.
Через год, в 1993 году, родилась моя старшая сестра Вика, а в 1995 году я – Маргарита. Так получилось, что молодой инженер-строитель Евгений Барыкин после окончания института был семейным человеком с двумя детьми и безработной женой. Нужно было срочно искать работу, которая смогла бы прокормить молодую семью. Оказалось, эта задача была почти невыполнимой.
В 1995–1996 годах совхоз «Плёсский» уже доживал последние годы. Зарплаты не выплачивали месяцами, больше половины работников уволили без всяких выходных пособий, а устроиться на работу молодому специалисту, да еще по специальности, было вовсе нереально. В город с двумя маленькими детьми мои родители ехать побоялись. Не было квартиры, постоянной работы. Получить квартиру, как молодой специалист, папа тоже не надеялся, их не предоставляли даже крупные строительные предприятия.
Тогда в Мокшанском РОВД требовались участковые милиционеры.
Мой папа в институте посещал военную кафедру и после окончания учебы получил военный билет и звание младший лейтенант запаса. Несмотря на то что папа в армии не служил, его взяли на работу в РОВД в 1996 году на должность участкового инспектора.
Зимой 1997 года его отправили на специальное обучение в Пензенский центр подготовки кадров для МВД РФ.
Я-то думала, что его учили хотя бы год. Но курсы были всего 6 месяцев, и молодой участковый инспектор должен был приступить к своим обязанностям в Плёсской администрации. Все «премудрости» своей должности пришлось ему узнавать прямо на практике, никто скидку на отсутствие стажа не давал. Мой отец был должен отвечать за порядок в нескольких деревнях. Служебной машины ему не дали, и пришлось ему объезжать вверенную территорию на рейсовом автобусе или «на своих двоих»! И мобильной связи тогда тоже не было, даже телефоны были всего в нескольких домах в трех селах из девяти!
Ему пришлось сразу столкнуться со всеми «прелестями» сельских драк, семейных потасовок и даже преступлений, никто скидок на неопытность не дел ал. На вопрос «Как же ты справлялся?» отец ничего не рассказывает подробно, говорит только: «как мог» и «как умел».
Я заметила, что в разговорах между собой многие жители ругают милицию, говорят, что она ничего не делает, чтобы порядок навести.
Мне всегда бывает обидно это слышать. Ведь я вижу, как отец устает, когда возвращается с работы, как переживает мама, когда ему звонят в любое время суток и просят прийти «на вызов». Как мы с сестрой несколько раз не поехали с ним куда-то отдыхать, просто не видели его дома целыми днями, потому что его неожиданно вызвали на работу.
Сам папа тоже обижается на отрицательные высказывания в адрес милиционеров, говорит, что везде есть плохие и хорошие работники, умные и глупые начальники. Среди его сослуживцев есть люди, которые получили ранения или погибли на работе. Он сам несколько раз попадал в рискованные ситуации. Нам с сестрой ничего, конечно, не рассказывали, но мы видели, как волновалась мама и бабушка с дедушкой.
Весной 2009 года папа получил повышение по службе. Он теперь работает начальником отдела участковых уполномоченных Мокшанского ОВД, получил звание майор милиции. Мы надеялись, что он теперь будет чаще и больше бывать дома, но, конечно, свободного времени у отца не прибавилось.
Что происходило в Чечне
С 2001 года работников Мокшанского РОВД отправляли в командировки в Чечню. Вторым потоком решил поехать в такую командировку и мой отец. Он был там с 21 января по 27 апреля 2002 года. За командировку в Чечню отец был награжден нагрудными знаками: «За службу на Кавказе», «За верность долгу», «За отличие в службе», «Участнику боевых действий».
Мне сразу же захотелось узнать, что же это за командировка такая, если за нее дают боевые знаки отличия, и почему папа не очень охотно отвечает на вопросы о том, что ему пришлось делать в Чечне. Почему мама вспоминает эти четыре месяца 2002 года как «страшный сон», когда она постоянно боялась остаться вдовой с двумя малолетними детьми (нам с сестрой тогда было 7 и 9 лет) или что отец получит тяжелое ранение? Он ведь в командировку поехал, а не на войну? Вылили в нашем селе или сельском совете еще участники событий в Чечне? И что там происходило?
Со своими вопросами в первую очередь я пошла к родителям, стала рассматривать фотографии, которые отец привез из Чечни. Но родители информации дали немного, считали, что я еще до откровений «не доросла», а может, просто старались меня от чего-то оградить. А от чего? Стало очень интересно.
Я решила найти в Интернете информацию о чеченских событиях и об участии в них пензенских милиционеров, таких как мой папа.
Попытка разобраться
Я обратилась в Плёсскую сельскую администрацию. Ее сотрудница дала мне информацию о том, что с 1994 года в военных действиях в Чечне из жителей Плёсской администрации участвовали 18 человек.
Из них: служили по контракту– 7 человек; служили, находясь на срочной службе в армии, – 6 человек; были в служебных командировках—5 человек.
Я пыталась выяснить причины, по которым эти люди участвовали в военных действиях в Чечне, и вот что мне ответили:
– «моего желания никто не спрашивал, я тогда был солдатом срочной службы» – 6 человек (третья часть от общего числа);
– откровенно ответили: «Поехал, чтобы заработать деньги» – 5 человек;
– «Это была служебная командировка, я не мог отказаться» – 2 человека;
– «Это была служебная командировка, но я мог отказаться» – 3 человека;
– «Думал, что еду бороться с террористами» – 2 человека.
Из 18 человек третья часть (6 человек) вообще мало себе представляла, что их ждет в Чечне. Считаю, именно они подвергались наибольшему риску и получили не только психологические травмы, но и ранения. Думаю, частушкаСюда приехал молодой,
а домой пришел седой.
Навоевался до отрыжки,
врут про войну все книжки, —
именно про них.
Эти люди участвовали в военных действиях, хотя многие не понимали, за что они там воюют. Они просто выполняли приказ.
Только 2 человека из 18 считали, что едут на борьбу с террористами, а значит, были готовы и к риску, и к потерям. Хотя один из них говорил, что не думал, что придется воевать с местными жителями, представлял себе террористов как специально обученных военных. Когда участвовал в зачистках, видел подростков и молодых женщин среди арестованных членов бандформирований и не мог поверить, что они способны убивать наших солдат и офицеров. Поверил только тогда, когда вечером ему прострелил ногу подросток, а на вопрос «за что и почему» ответил: «Отомстил за брата».
Меня поразил случай, рассказанный участником военных действий в Чечне Андреем Геннадьевичем Кожевниковым: «Этот чеченец целый месяц покупал нам продукты и вообще выполнял мелкие поручения за наши деньги, мы его не просили особенно, он сам вызвался. Говорил, что нужно кормить семью, деньги нужны. А потом оказалось, что все это время он держал в своем подвале таких же, как мы, солдат, бывших срочников. Он хотел их продать боевикам. Пришли его арестовывать, а у него дома четверо малолетних детей. Отца уводили, а дети смотрели на нас, как волчата, даже страшно было вспоминать их взгляд…» Наверное, таких ситуаций было много, отношения с местным населением у российских солдат складывались по-разному, по воспоминаниям очевидцев.
Все участники военных действий в Чечне из 18 опрошенных нами говорят, что эти события повлияли на их дальнейшую жизнь. По-другому стали относиться к ценности самой жизни, к понятиям «враг – друг».
Вообще, я заметила, что все, даже мой отец, отвечая на вопросы о Чечне, отводят глаза. У них меняется голос, глуше становится. Откровенничать многие не только отказываются, но вообще раздражаются, когда их заставляют вспоминать те события.
Александр Иванович Шмелев (1962 г. р.), мой земляк, в 1984 году служил в Афганистане, с 1986 года работал в Мокшанском РОВД, потом в УВД Пензы. С 2001 года он участвовал в отборе контрактников для командировок в Чечню. Александр Иванович мне сообщил, что всех контрактников для себя он делил на две группы: «фанатов» и «работников». «Работники» – те, кто едет за заработком, не особенно задумывается, кого будет убивать, среди них были участники нескольких командировок. Они меньше других погибали и были ранены. «Фанаты» – просто ничего больше не умеют, кроме как воевать, или твердо уверены, что борются с бандитами-террористами, чувствуют себя героями. Они могли бы воевать и за меньшие деньги. Среди них больше потерь, именно они тяжелее переносят ранения. По мнению А.И. Шмелева, таких на его памяти было меньше. Из 19 командировок пензенских милиционеров и омоновцев он участвовал в формировании 12, значит, имеет опыт общения с этими людьми.
Вот результаты моего опроса. Три человека остались работать (а два пришли на работу) в органах МВД, они не считают время, проведенное в Чечне, потерянным для себя, говорят, что получили боевой опыт. Но вот снова туда ехать сейчас не хотят, говорят, что поедут, только если получат такой приказ.
