Евгений Белаш - Мифы Первой мировой
3 июня офицер 1–го гвардейского корпуса писал родным с Юго–Западного фронта: «Мы назначены для развития удара… К самой идее наступления я отношусь отрицательно. Я не верю, что с такой армией можно победить. Если же наступление будет неудачно, то правительство и весь командный состав полетит к чорту. Они играют опасную игру. По–моему, наступление — легкомысленная авантюра, неудача которого погубит Керенского». 11 июня командир того же корпуса докладывал о полках, в которых прибывшие пополнения составляют 60—80 % боевого состава рот, что крайне неблагоприятно отразилось на боеспособности. «В настоящее время настроение полков не дает возможности поручиться, что таковое выдвижение [в первую линию] будет выполнено».
С началом «наступления Керенского» 16 (29) июня войска требовали «ураганного огня» любой ценой, «не считаясь с возможностью повреждения орудий» и несмотря на возражения опытных артиллеристов — кроме повышенного износа орудий, особенно тяжелых, и расхода снарядов, частая стрельба затрудняла корректировку. Тяжелая артиллерия часто привлекалась для обстрела несвойственных ей целей. Поэтому вследствие чрезмерно интенсивной стрельбы и некачественных снарядов, разрывавшихся в стволе, всего за 5 дней вышла из строя пятая часть всех оруций трех ударных корпусов 10–й армии. При этом тяжелая артиллерия особого назначения (ТАОН) потеряла половину орудий, а оставшиеся имели незначительный запас снарядов. Однако при значительных повреждениях оборонительных сооружений людские потери противника оказались минимальными, он смог подтянуть резервы и даже обстрелять 18 июня готовые к атаке части.
Несмотря на превосходство в живой силе в 3 раза, а на направлении главного удара — в 6 раз, многие части не поддерживали наступление, а в ударных быстро нарастали потери, особенно офицеров, шедших впереди. К 1— 2 (14—15) июля наступление на Юго–Западном фронте замерло окончательно. Потери трех наступавших армий за время операции составили 1222 офицера и 37 500 солдат, причем отборных частей.
Как и в 1916 г., наступление русской армии не совпало по времени с наступлением союзников. Тогда как тактический немецкий контрудар 6 (19) июля под Тарнополем превратился в крупную операцию.
9 (22) июля атака трех немецких рот обратила в бегство 126–ю и 2–ю Финляндскую стрелковые дивизии. Один ударный батальон, прибывший в тыл XI армии, задержал за одну ночь в окрестностях местечка Волочиск 12 000 дезертиров. По воспоминаниям П. Н. Врангеля, «прорыв революционной армии», о котором доносил председателю правительства князю Львову «военный министр», закончился изменой гвардейских гренадер, предательски уведенных с фронта капитаном Дзевалтовским. За ними, бросая позиции, побежала в тыл вся XI армия… «Демократизированная армия», не желая проливать кровь свою для «спасения завоеваний революции» бежала как стадо баранов… Пехота наша на всем фронте продолжала отходить, не оказывая врагу никакого сопротивления. В день фронт наш откатывался на 20—30 верст». Даже после наведения дисциплины и успешных атак полки оставляли позиции и уходили в тыл. И показательно состояние армии, которую может разогнать один «предательский» капитан, точнее, штабс–капитан, командир роты.
10 (23) июля 1917 г. главнокомандующий армиями Юго–Западного фронта генерал от инфантерии Л. Г. Корнилов запретил всякого рода митинги и заявил: «Самовольное оставление позиций, непроявление необходимой стойкости и упорства и неисполнение боевых приказов считаю изменой Родине и революции. Приказываю всем начальникам в подобных случаях, не колеблясь, применять против изменников огонь пулеметов и артиллерии». Но было уже поздно. Из воспоминаний старшего унтер–офицера В. А. Малаховского: «Говорили, что генералы умышленно сеяли панику, дезорганизовали оборону, чтобы создать повод для введения смертной казни. И они этого добились». То же отмечал Д. П. Оськин.
Всего в плену у противника оказалось 655 офицеров и 41 300 солдат, было захвачено: 257 орудий, 191 миномет, 546 пулеметов, более 50 000 винтовок, 14 бронеавтомобилей и 2 бронепоезда. Общие потери русских армий превысили четверть миллиона человек. При этом немецкое командование решило не возобновлять наступательные операции на данном театре военных действий до осени.
В Германии только естественный износ орудий и разрывы их стволов унесли 7—9000 легких полевых орудий за 1917—1918 гг Во Франции с июля 1917 г. по сентябрь 1918 г. потребовалась замена стволов почти у всех 75–мм полевых пушек. У англичан за 1917 пришлось заменить свыше 3000 18–фунтовок, 860 4,5–дм, более 1000 9,2–дм и 60 12–дм гаубиц. Т. е. при обеспеченности боеприпасами и продолжении интенсивных боев износ и русских орудий, не говоря уже о боевых потерях, был бы выше, чем в реальности, что и стало ясным уже в начале войны.
В авиации ситуация тоже была тяжелой — 99–я английская эскадрилья за полгода трижды обновила состав, потеряв свыше 150 % летчиков. Весной 1917 г. средняя продолжительность жизни в полете для британских летчиков составляла 17—18 часов, и столько же временами составлял учебный налет. По оценке англичан, потери авиачастей составляли 20 % еженедельно. Во время битвы у Камбре потери частей, атаковавших наземные цели, составляли порядка 30 % в день. 20 ноября 1917 г. из 40 самолетов RFC 9 не вернулось, 4 разбилось, и 13 настолько повреждены огнем с земли, что требовали ремонта. И это не считая потерь при обучении — более половины от общих. Типичная эскадрилья DH-4 из 18 машин требовала для возмещения убыли 56 самолетов в год. По словам коммодора Брук–Попхэма (Brooke‑Popham), за последние полтора года войны приходилось полностью обновлять парк машин раз в 2 месяца или 6 раз в год, причем потери от противника, даже с учетом пропавших без вести, вряд ли превышали треть. С марта 1918 по конец войны одна из эскадрилий штурмовиков теряла примерно 75 % офицеров ежемесячно, чуть менее половины — убитыми. Когда лейтенант Уилкинс 22 марта 1918 г. попал в эскадрилью «Хендли Пейджей», его одиночный налет на этом самолете составлял 9 часов 38 минут, из них ночью — 6 часов 30 минут. У бомбардировщиков на сто летных часов летом 1918 г. приходилось от 1,55 («Хендли Пейдж») до 1,93 (FE2s) аварии. Для дальних бомбардировщиков на три члена экипажа, убитых в бою, приходилось десять разбившихся. Лапчинский сообщает об уничтожении 17 июня 1918 г. семи отрядов самолетов. В июле, по данным Анощенко, французы потеряли 518, а немцы — 129 самолетов. 18 июля союзники, по заявкам немцев, за несколько часов потеряют 35 самолетов. 8 августа было сбито 45 и выведено из строя 52—53 самолета (из них 70 — до четверти сил, задействованных в бомбардировке и штурмовке). По воспоминаниям летчика английской 107–й эскадрильи, за два дня они потеряли 14 человек из 27(и 9 бомбардировщиков из 14 за день).
Петену только для поддержания силы французской армии требовалось более миллиона солдат в 1918 г., дефицит составил бы 200 000 человек. На деле даже с призывом 1919 г. весной 1918 г. французы получили бы всего 750 000 Англичане урезали дивизии с 12 до 9 батальонов, вместо не менее, чем 19–летних, на фронт посылали уже в 18,5 лет, но все равно численность «штыков» сокращалась, как и количество частей. Фред Моубрей (Mowbray, по Пеглеру) вспоминал, что в 1918 попал на фронт в возрасте 18 лет, сделав всего 10 выстрелов во время обучения. Правда, ему после показа «меткости» выдали ручной пулемет.
А кто восполнял бы такие потери в России?
Еще 6 июля 1917 г. Деникин заявил: «У нас нет армии. И необходимо немедленно во что бы то ни стало создать ее… Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики — лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма».
И барон Будберг, также убежденный антибольшевик, при всей неприязни к Ленину и большевикам отмечал в октябре: «Уже июньское наступление достаточно ярко показало, что по боевой части мы безнадежно больны и что никакие наступления для нас уже немыслимы… Июньско–июльские опыты Главковерха из адвокатов помогли немцам не менее, чем Ленин со «товарищи»… Товарищ Керенский вообразил, что армии можно поднять на подвиг истерическими визгами и навинчиванием толпы пустопорожними резолюциями; он так привык к словесным победам над слабыми головами русских судей, над настроением публики больших политических процессов путем многоглаголания и сбивания всмятку мозгов у слушающих, что считал, что эти методы применимы и при воздействии на те вооруженные толпы–массы, который именовались армией…»
Характерна его оценка возможностей наступления: «Быть может, в окопах мы еще как‑нибудь отсидимся, но мечтать сейчас о наступлении могут только совершенно безумные люди. Четыре месяца тому назад моя 70–я дивизия была еще способна на порыв и на наступление, а теперь нельзя об этом и заикнуться; о таких же отбросах, как 120–я и 121–я дивизии, и говорить нечего. Малейший разговор даже о подготовке к каким‑нибудь наступательным действиям сразу швырнет войска в руки тех, которые им говорят, что продолжение войны нужно начальству, чтобы получать побольше денег и побольше наград, и сделает нас для наших солдат врагом бесконечно более опасным и ненавистным, чем сидящие в окопах немцы».
