Евгений Белаш - Мифы Первой мировой
В тот же день, когда Ленину пришла в голову идея «немецкого вагона», в Берне состоялось частное совещание российских партийных центров, и на нем лидер меньшевиков–интернационалистов Л. Мартов предложил план проезда эмигрантов через Германию в обмен на интернированных в России немцев. И Ленин немедленно воспользовался этой идеей.
Допустим, что Ленин — немецкий шпион, т. к. воспользовался услугами германских властей. Но тогда чей же шпион Троцкий, вернувшийся в Россию из Канады с ведома властей британских? По его же словам, «дорога от Галифакса до Петрограда прошла незаметно, как туннель. Это и был туннель — в революцию». А после группы Ленина через Германию проехали еще две, организованные Цюрихским комитетом по эвакуации русских эмигрантов. Эти группы состояли, главным образом, из социал–демократов, меньшевиков и социалистов–революционсров.
Юрий Бахурин приводит отрывок телеграммы от 21 апреля 1917 г. из германского Генерального штаба в МИД: «Lenin Eintritt in Russland geglückt. Er arbeitet völlig nach Wunsch». То есть «Въезд Ленина в Россию удался. Он действует в полном соответствии с тем, к чему стремился», но никак не «…Он действует как нельзя лучше», или «…Он работает точно так, как мы этого хотели». Ни в немецких документах, ни в последующих мемуарах не прослеживается, во–первых, хотя бы осведомленность высших руководителей германской армии и разведки о деталях личности и деятельности Ленина до его прихода к власти, во–вторых, свидетельства «работы» Ленина на благо Германии. Как мы увидим ниже, немецкие оценки деятельности большевиков будут скорее отрицательными.
«ИСТОЩЕННАЯ» ГЕРМАНИЯФевральская революция фактически довершила развал армии, уже к началу года, как мы видели в предыдущей главе, находившейся на грани полного распада.
Характерны выдержки из анализа Митавской операции — декабря 1916 г. и января 1917 г.: «Нами применялся шаблонный, по западному образцу, с сильной артиллерийской подготовкой, способ прорыва, но так как главная позиция противника была не уязвима для артиллерии, то наше движение замирало само собой, не имея технических средств для прорыва линий блокгаузов. Орудий ближнего боя у нас почти совсем не было и техника ближнего боя пехоты за точки местности не была усвоена… При подготовке Митавской операции и при выборе направлений, главным образом, учитывалось, что мы никогда не можем быть настолько богаты артиллерийскими средствами, чтобы огнем действительно пробить достаточной ширины брешь в позициях противника для развития в дальнейшем маневра… Кадровые армии, по существу, уже обратились в милицию… почти полное отсутствие горячей пищи в частях, ведущих бой [и это зимой! — Е. Б.]… Более сильные участки позиций неприятеля снабжены большим количеством убежищ такой сопротивляемости, что гарнизон их легко может вынести нашу бомбардировку. Только большие калибры (8 дм и выше), и притом прямыми попаданиями, могут разрушить такие убежища, по такие попадания исключительны. Главный же калибр нашей тяжелой артиллерии (6 дм) разрушает лишь окопы». По данным Изместьева, в декабре войска питались исключительно консервами.
В результате, несмотря на сосредоточение 82 батальонов против 19, тщательную подготовку штурмовых групп, комбинирование внезапных ночных и обычных (с артподготовкой) атак и хороший моральный дух, фактор внезапности был потерян, каждую пядь земли приходилось методично брать с боем. Удалось взять 1000 пленных, 2 тяжелых и 11 легких орудий, заплатив убитыми, ранеными и без вести пропавшими до 23 000, из них без вести пропавших насчитывалось до 9000.
В некоторых корпусах насчитывалось по 5 кадровых офицеров на полк. По статистике, приводимой Зайончковским, из 28 дивизий 10–й армии 7 вовсе не имело полевой артиллерии, 4 имели только по одному дивизиону, а тяжелых орудий набиралось в общей сложности 203. К марту на Северном фронте запасов оставалось на два дня, на Западном перешли на консервы и сухарный запас, для Юго–Западно–го фронта на Карпатах выдавали по одной селедке в день, а на Румынском фронте положение было еще хуже.
«Приказ №1», принятый 1 (14) марта 1917 г. Петросоветом, предлагал всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота немедленно выбрать в частях от роты, батареи и выше комитеты из выборных представителей от нижних чинов. Во всех действиях войска должны были подчиняться Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам, оружие также переходило под контроль комитетов и ни в коем случае не выдавалось офицерам. Отменялось титулование офицеров, воспрещалось обращение к солдатам на «ты», о всех случаях «грубого обращения» и «недоразумений» солдаты обязаны были доводить до сведения ротных комитетов. То есть армия как таковая фактически перестала существовать.
К тому же 5 марта телеграммой князя Львова распускалась полиция и отрешались от должности все губернаторы и вице–губернаторы с передачей их обязанностей председателям губернских земских управ. Приказом Керенского отменялась смертная казнь, он же как военный министр 9 (22) мая подписал «Декларацию прав солдата».
На возражения Верцинского «об ужасных последствиях, которые будет иметь приказ N9 1, и о том, как неумно разрушать все гражданское управление страны, сменяя огульно всех губернаторов… мне отвечали, что влияние приказа № 1 я крайне преувеличиваю, что он относится только до города Петрограда, а что касается увольнения губернаторов, то так полагается по теории всех революций. Подобная теоретичность взглядов была широко распространена».
По мартовским докладам нового Верховного главнокомандующего Алексеева в связи с развалом Балтийского флота германцы, оперируя на суше и одновременно высаживая десант в Финляндии и на южном побережье Финского залива, могли заставить совершенно очистить направление на Петроград и в июне при удаче достигнуть столицы. На полк едва имелось 8 пулеметов.
26 марта в дневнике С. Л. Маркова был отмечен отказ солдат 2–й Кавказской гренадерской дивизии заступить на позицию. 29 марта командующий 5–й армией А. М. Драгомиров пишет главнокомандующему армиями Северного фронта Н. В. Рузскому: «Три дня ко мне подряд приходили полки, стоявшие в резерве, с изъявлением своей готовности вести войну до конца, выражали готовность идти куда угодно и сложить головы за родину, а наряду с этим крайне неохотно отзываются на каждый приказ идти в окопы, а на какое‑либо боевое предприятие, даже на самый простой поиск, охотников не находится, и нет никакой возможности заставить кого‑либо выйти из окопов… Настроение падает неудержимо до такой степени, что простая смена одной частью другою на позиции составляет уже рискованную операцию, ибо никто неуверен, что заступающая часть в последнюю минуту не откажется становиться на позицию, как то было 28 марта с [70–м] Ряжским [пехотным] полком (который после уговоров на позицию встал)». Ленин в это время еще был в Швейцарии.
То есть уже к апрелю армия в значительной степени была не способна к наступлению.
Неудивительно, что после Февраля «заболеваемость» выросла в армии в 2,5 раза, а явное дезертирство — в 4—5. Верховный главнокомандующий М. В. Алексеев 16 апреля писал военному министру А. И. Гучкову о 7688 дезертирах Западного и Северного фронтов только с 1 по 7 апреля, причем эта цифра признавалась явно и значительно преуменьшенной. По оценке H. H. Головина, к осени 1917 г., т. е. моменту прихода большевиков к власти, численность дезертиров достигла 2 млн человек, т. е. на каждых трех солдат действующей армии приходился один дезертир. «Этот повальный уход в тыл нельзя назвать иначе, как стихийно начавшейся демобилизацией».
Уже с 28 февраля в Петрограде начались смещения с должностей, аресты и убийства командного состава армии — чистка армии шла как «сверху», так и «снизу». К маю воинскую службу вынуждены были оставить более 120 высших должностных лиц, в том числе 75 начальников дивизий, 35 командиров корпусов, 2 главнокомандующих армиями фронтов и 1 помощник главнокомандующего, 8 командующих армиями, 5 начальников штабов фронтов и армий. В мае были зафиксированы убийства генералов на фронте — Я. Я. Любицкого и П. А. Носкова. Командующие фронтами и Алексеев докладывают, что «дисциплинированных войск нет… армия накануне разложения… армия на краю гибели». Однако, по мнению ряда генералов, наступление являлось единственным способом спасения армии от гибели. К лету в запасном батальоне Московского гвардейского полка из 75 офицеров на службе остались 21 — в основном, прапорщики и подпоручики, заявившие о своих симпатиях к новому строю.
3 июня офицер 1–го гвардейского корпуса писал родным с Юго–Западного фронта: «Мы назначены для развития удара… К самой идее наступления я отношусь отрицательно. Я не верю, что с такой армией можно победить. Если же наступление будет неудачно, то правительство и весь командный состав полетит к чорту. Они играют опасную игру. По–моему, наступление — легкомысленная авантюра, неудача которого погубит Керенского». 11 июня командир того же корпуса докладывал о полках, в которых прибывшие пополнения составляют 60—80 % боевого состава рот, что крайне неблагоприятно отразилось на боеспособности. «В настоящее время настроение полков не дает возможности поручиться, что таковое выдвижение [в первую линию] будет выполнено».
