Елена Прудникова - Последний бой Лаврентия Берии
…На этот раз Руденко не было. Допрос вел Цареградский, предельно корректный и сдержанный, даже немного участливый. Он велел снять наручники и протянул пенсне.
– Сегодня у меня для вас неприятные известия.
– А что, когда-то были приятные? – пожал плечами Берия.
– Читайте.
Это был протокол допроса Серго, причем, судя по всему, подлинный.
«Вопрос: Дайте показания о преступной деятельности врага народа Берия Л.
Ответ: Утверждаю, что о преступной деятельности Берия Л. П. мне не было известно. Я знал, что он аморальный, развратный человек, подло поступил по отношению к матери и меня. Мне было известно, что Берия Л. П. вел развратный образ жизни, имел вторую семью, о чем я узнал от Саркисова. Я не знал всех подробностей о развратном образе жизни Берия Л. П., но и то, что я узнал от Саркисова, дало мне основание считать Берия Л. П. морально разложившимся человеком.
Вопрос: Ваш отец – Берия Л. П. разоблачен как враг народа, агент международного империализма. Потеряв облик коммуниста, став буржуазным перерожденцем, авантюрист Берия Л.П. вынашивал планы захвата руководства партией и страной в целях реставрации капитализма в нашей стране. Рассказывайте о преступной деятельности Берия Л. П.
Ответ: Для меня теперь ясно и понятно, что мой отец Берия Л. П. разоблачен как враг народа и кроме ненависти я к нему ничего не имею. Вместе с тем я вновь утверждаю, что о своей преступной деятельности, о преступных намерениях и целях, а также о преступных путях, которыми враг народа Берия шел к своей преступной цели, – он мне не говорил. Проживая с ним в одном доме, но в разных квартирах, я знал, что он ведет развратный образ жизни, что он аморальный человек. Теперь для меня ясно, что развратный образ жизни это лишь одна отвратительная черта врага народа Берия Л. П. Однако у меня не появлялось тогда мысли, что он может предать интересы Родины. Очевидно, проживая с нами, враг народа Берия Л. П. маскировался под государственного деятеля, а мы в семье этому верили…»
Берия отложил протокол в сторону, усмехнулся.
– По всей видимости, ему дали прочитать материалы пленума? Ничего удивительного, что он им поверил. Я не считал нужным объяснять сыну, какая сволочь сидит у нас в ЦК – возможно, зря. Хотел вырастить мальчика честным коммунистом. Ах да, еще с Саркисовым, небось, очную ставку провели…
– А может быть, все было не так? Саркисов еще раньше рассказал Серго о ваших похождениях, и за это вы его уволили? – поинтересовался Цареградский.
– Нет. Если бы я узнал, что начальник охраны рассказывает моему сыну такие вещи, я бы не уволил его, я бы его убил!
– Неужто действительно убили бы? – недоверчиво спросил Цареградский. – Лаврентий Павлович, я ведь о вас не на пленуме данные собирал…
– Ну… морду бы набил, это уж поверьте. Второй семьи не было никогда, семья у меня одна. А о том, что я имею дочь, Серго узнал от меня. Что вас еще интересует? Протокол, подписанный Ниной, можете не доставать, не поверю. О чем вы дальше намерены говорить? О том, что их жизнь зависит от моих показаний?
– Я же знаю, это бесполезно. Ваши жена и сын в тюрьме, невестка и дети на свободе, их не тронули. К сожалению, Лаврентий Павлович, это не все на сегодня. Есть крайне неприятные документы, которые вам придется прочесть.
– Кто там еще у вас остался? Из Богдана гадости на меня наконец выбили?
– Вы имеете в виду Кобулова? Не из него, и не выбили, поскольку автор этого письма находится на свободе. Читайте.
Он положил на стол несколько листочков бумаги. Почерк Берия узнал сразу. Меркулов.
«Я знал Берия почти тридцать лет. И не только знал, но в отдельные годы этого периода был близок к нему…»
Лаврентий читал письмо, и ему было смешно и грустно одновременно. Смешно потому, что это писал не Всеволод. Почерк его, да – но этот длинный косноязычный рассказ о каких-то мелких наблюдениях и не менее мелких обидах… Всеволод всегда выражал свои мысли кратко и четко, а разных шероховатостей в общении попросту не помнил. «В отдельные годы этого периода…» – надо же родить такое жуткое выражение! Подделка, причем странная: чрезвычайно искусная по исполнению и нарочито небрежная по сути, с самого начала множество фактических неточностей, опять же совершенно не в духе Всеволода.
И все же Берия, заинтригованный сочетанием почти ювелирной подделки почерка и грубейших фактических несообразностей, да и в силу старой привычки никогда не бросать документ на полдороге, продолжал чтение. Тем более спешить ему было совершенно некуда, бункер – не то место, куда хочется возвращаться. И все-таки к тому, что его ожидало, он был не готов. Побледнев, Берия читал и перечитывал страницу письма.
– Лаврентий Павлович! – услышал он голос Цареградского. – Что с вами? Выпейте воды. Если вам плохо, бросьте вы эту…
– Нет! – поднял он голову. – Отчего же? Я хочу прочитать до конца. А воды, если можно, дайте…
…Допрос закончился только к вечеру. После писем ему дали еще протоколы допросов, под которыми стояли подписи Кобулова, Деканозова, Мешика. Наконец Берия прочел все, вернул Цареградскому последний лист и усмехнулся:
– Ну, закончили свой парад фальшивок?
– Почему вы считаете это фальшивками?
– Послушайте, гражданин прокурор, вы задаете просто неприличные вопросы. Вы сами читали тот бред, который содержится в этих, с позволения сказать, показаниях? – он взял лист с протоколом, поднес к лицу. – Показания Влодзимирского. Читаю.
«В июле или в августе 1939 г. меня, Церетели и Миронова (начальника внутренней тюрьмы) вызвал к себе Берия. Берия поручил нам троим выполнить строго секретную операцию по уничтожению двух лиц, которые являются шпионами. Старшим группы был назначен Церетели». Обратите внимание, никого ниже по должности, чем начальники следственной части по ОВД,[100] контрразведки и внутренней тюрьмы, у нас в НКВД для такой работы, конечно же, не было. Но это еще мелочи. Читаю дальше: «Согласно этому плану, мы получили вагон с салоном. Начальник внутренней тюрьмы привез двоих арестованных, мужа и жену, которые были помещены в разные купе. Двери этих купе держали приоткрытыми и я, Церетели и Миронов поочередно сторожили арестованных в коридоре. В этом вагоне мы следовали с поездом из Москвы в Тбилиси, а затем далее на Батуми». Ладно, то, что прямой железной дороги из Москвы на Тбилиси тогда не существовало, это мелочи, ради такого дела ее можно за одну ночь построить. «В пути на одном из перегонов за Тбилиси Миронов и Церетели убили арестованных ударами молотков по затылку. На одном из полустанков на рассвете нас встретил с двумя автомашинами Рапава…» Своя логика тут есть: если ликвидаторами работают три московских высоких начальника, то нарком внутренних дел Грузии, собственноручно прячущий трупы, – это нормально. «Мы вынесли трупы и, поместив их в одну из машин, отвезли на дорогу к обрыву у крутого поворота дороги. Шофер на ходу выскочил, а машина с трупами свалилась в обрыв и разбилась. После этого мы уехали с места происшествия и все остальное по инсценировке автомобильной катастрофы и ее расследование организовал Рапава». Кстати, тут еще и Шалико Церетели показания дал: «Я помню, что вагон был необычным, в вагоне был даже салон, всего нас в вагоне было пять человек – нас трое и мужчина с женщиной, последние ехали в разных купе. Не доезжая г. Кутаиси, мы ликвидировали этих лиц. Влодзимирский молотком убил женщину, а я молотком ударил по голове мужчину, которого затем третий наш сотрудник придушил. Этот же сотрудник сложил затем тела в мешки и мы переложили их в автомашину». Вам самому-то не смешно?
– Да… забавно, – усмехнулся Цареградский.
– А вот это… это просто сказка! Гульст показывает…
– Кто?
– Стало быть, вы протоколов все-таки не читали?
Цареградский поморщился и махнул рукой.
– Тогда поясняю. Гульст, заместитель начальника охраны правительства, показывает: «В 1940 году меня вызвал к себе Берия. Когда я явился к нему, он задал мне вопрос: знаю ли я жену Кулика? На мой утвердительный ответ Берия заявил: „Кишки выну, кожу сдеру, язык отрежу, если кому-то скажешь то, о чем услышишь!“» Слог-то какой, оценили, гражданин прокурор? Абрек, да? Нет, князь абреков! «Затем Берия сказал: „Надо украсть жену Кулика, в помощь даю Церетели и Влодзимирского, но надо украсть так, чтобы она была одна“». Бедные Лева и Шалико, я понимаю, шпиона по голове молотком бить, но две недели в засаде куликовскую бабу караулить?!
– Две недели? – Цареградский пытался быть серьезным, но получалось это у него все меньше и меньше.
– Вот, в показаниях изложено: «В районе улицы Воровского в течение двух недель мы держали засаду, но жена Кулика одна не выходила. Каждую ночь к нам приезжал Меркулов проверять пост, он поторапливал нас и ругал, почему мы медлим…»[101] Простите, гражданин прокурор, не могу, это ж никакой выдержки не хватит… – Берия уронил лист и согнулся от хохота, вытирая невольные слезы, и Цареградский, тоже не в силах больше сдерживаться, последовал его примеру.
