Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси
Сигтуна основана, видимо, около 980 г., то есть в правление конунга Эрика Сёгерселя (Победоносного), и в период 970-1070 гг. формируются основные черты городской планировочной структуры в пределах «Черной Земли», культурного слоя мощностью до 2 м (Graslund 1989:39-40; Carlson 1989:16-19). Город возник на отроге скальной Уппландской озовой гряды, разделяющей внутреннюю, равнинную, и внешнюю, прибрежную часть Средней Швеции, прорезанную шхерами, заливами, озерами и реками. Сигтунский фьорд, точнее система фьордов Ullevitjordan (Ulle — одно из имен Одина, vi — святилище, что относится к Форнсигтуне и связанным с нею памятникам эпохи викингов и предшествующих столетий), уровень водного зеркала в то время держал на отметке +5 м выше современного уровня моря. Береговая линия более четко образовывала скальный полуостров, по основанию которого и пролегает Stora gatan, Главная улица Сигтуны, огибая просторную гавань, защищенную мысом «акрополя» с церковью Св. Гертруды. По скальным отрогам над городом цепочкою расположились в XII в. каменные храмы Св. Пера (Петра), Св. Николая, Св. Ларса (Лаврентия), Св. Олава и Церковь Марии; в романской архитектуре храмов и планировочной их структуре— отчетливое воздействие византийской традиции «крестово-купольной» схемы. Вершину скатьной гряды над храмами венчает Klockbacken, Колокольная Гора, где над языческим святилищем (который отмечен курганным могильником и внешне сходным с новгородскими каменным «жальником») поставлена колокольня, перестраивавшаяся вплоть до XVIII в. (Floderus 1953).
В округе Сигтуны появляются рунические камни, отображающие те же процессы, что и в Дании и в остальных областях Уппланда, с постепенной кристаллизацией военно-торгового слоя, выделяющего из стихии «викинга», торговых «фелаги», элиту военных предводителей, организаторов и участников «походов на Восток», где контингенты Ингвара или Якуна вливались в состав великокняжеских войск Киева (Sawyer 1989: 80-87; Jakobsson 1988:107-109). Серия сребренников Ярослава Мудрого и скандинавские подражания им указывают на то, что «Ярославле сребро» (эмиссия была вызвана непосредственно событиями 1018г. и необходимостью оплаты очередного варяжского контингента новгородским князем, вступившим в борьбу с братьями за киевский престол) вполне органично вписывалось в систему денежного обращения Северной Европы, переживавшую «переориентацию» на использование «датских даней» английского серебра (Sotnikova 1989: 305-309).
Шведские конунги Анунд-Якоб, Эймунд, Стенкиль и его преемники соперничали с создателями Датской державы Кнудом и Хардакнудом, в попытках добиться и политического доминирования, если не в Англии, то по крайней мере в Норвегии, и в утверждении христианства как легитимной основы королевской власти в Скандинавии; епископат Сигтуны претендовал на статус архиепископата (Hult 1989:49-51), однако Лунд, основанный в Сконе датскими королями, был в глазах римского Св. престола более весомым претендентом; уже в 1060 г. здесь был воздвигнут грандиозный деревянный собор — Церковь Господа, втрадиционной для Севера технике «ставкирки» (Нюлен 1986:163), и в 1104 г. учрежден архиепископский престол, единый для Северных стран (История Норвегии 1980:143).
Лунд в Сконе стал итогом и фактором хозяйственной интеграции Южной Скандинавии с восточно-датскими областями, островами архипелага Зунда и восточной Ютландией; общность природных условий, водных коммуникаций, динамики заселения в течение позднего железного века возрастает в поздней эпохе викингов. По материалам 78 сельских поселений Сконе можно проследить, что примерно половина из сельской селитьбы Южной Скандинавии оставалась стабильной с эпохи Великого переселения народов, в половине же случаев под конец эпохи викингов происходит смещение селитьбы (в ближней округе, в радиусе 0,5 км), уплотнение и усложнение структуры расселения, значительный подъем хозяйственного потенциала, что Ю. Кальмер объясняет внедрением двух- и трехпольной системы земледелия (Callmer 1986: 167-208; 1987: 429-443). Основание Лунда к 1000 г. завершает интеграцию; в конце XI столетия город датских конунгов, окруженный валом и рвом, с кафедральным собором, королевской резиденцией и монетным двором, рыночной площадью и сетью расходящихся от этого административно-идеологического и торгово-политического центра городских улиц, объединил черты «круглых крепостей» стопографическими принципами приморских «королевских городов», представляя собою вершину «урбанистической инициативы» северных конунгов (Randsborg 1991:183-185).
Основанные конунгами-викингами города и крепости становятся местом сосредоточения новых функций: административных, культовых, торговых, ремесленных, военных. Но при этом они защищают конунга и его дружину не столько от внешней, сколько от внутренней опасности, от сопротивления общинников-бондов; не случайно с таким трудом возрождается Нидарос в Трёндалаге: тренды не считают его своим городом, это — город конунга, и по крайней мере за пределами «датско-сконского очага» давней земледельческой оседлости, в областях, составлявших формирующиеся государственные территории северных стран на исходе эпохи викингов, прочной социальной базы у такого города, как и у его основателей, еще не было.
Социальной базой конунгов оставалось войско, отборное и противостоящее народному ополчению, прошедшее через фильтрацию дружин викингов и военно-торговой «руси», постепенно консолидирующееся в иерархию королевских вассалов, штурманов и командиров экипажей боевых кораблей и своей стабильностью противостоящее ледунгу-альменнингу, ополчению бондов. Узость и своеобразие этой базы, отразившей всю специфику содержания скандинавской эпохи викингов, объясняют шаткое, при всей энергичности и масштабности действий, положение конунгов-викингов. «Раздумывая об этом, он вспоминал, что в первые десять лет его правления все шло у него легко и удачно, а потом, что бы он ни делал, все давалось с трудом и все его благие начинания кончались неудачно» (Сага об Олаве Святом, CLXXXVII). Сила оружия, на которую опиралась власть конунгов-викингов, в конце концов так или иначе обращалась против них; может быть, первыми в мировой истории они столкнулись с печальною и труднопостижимою аксиомой, осознаваемой лишь в XX веке и заключающейся в том, что силой оружия можно уничтожить мир (или, по крайней мере, себя в нем), но нельзя сделать его лучше.
Конунгов-викингов периодически сменяли правители иного типа, конунги-конформисты. Времена решительных и кровавых реформ чередовались с мирными годами, которые «были урожайными и доходными и на суше и на море». Правители такой поры отличались склонностью к компромиссам, готовностью отказаться от некоторых достижений своих предшественников. Так, «Хакон начал свою речь с того, что он просит бондов дать ему сан конунга, а также оказать ему поддержку и помощь в том, чтобы удержать этот сан. В обмен он обещал вернуть им в собственность их отчины (одаль). Это обещание вызвало такое одобрение, что вся толпа бондов зашумела и закричала, что они хотят взять его в конунги… выбрали себе конунга, во всем похожего на Харальда Прекрасноволосого, с той только разницей, что Харальд весь народ в стране поработил и закабалил, а этот Хакон желает каждому добра и обещает бондам вернуть их отчины» (Сага о Хаконе Добром, VI). Нет в них и религиозной нетерпимости: «Хакон-конунг был хорошим христианином… Но так как вся страна была тогда языческой и жертвоприношения — в обычае, а в стране не было много влиятельных людей, он решил скрывать свое христианство. Пока он склонял к христианству только тех, кто был ему всего ближе. Из дружбы к нему многие тогда крестились, а некоторые даже оставили жертвоприношения» (Сага о Хаконе Добром, XIII). Эти неофиты — по крайней мере, самые радикальные из них — пошли в своем христианском рвении даже дальше конунга (отказавшись от жертвоприношений), потому что сам Хакон отнюдь не пренебрегал этой традиционной королевской сакральной обязанностью и торжественно приносил публичные языческие жертвы Одину и Тору.
При безусловной личной храбрости и других вполне викингских достоинствах, эти конунги в военном деле бывали осмотрительны и осторожны. Хакон раздумывает и советуется с ближними, «сражаться ли ему с сыновьями Эйрика, несмотря на их численное превосходство, или уходить на север, чтобы собрать больше войска» (Сага о Хаконе Добром, XXIII). Разительный контраст с призывом Олава: «Будем сразу же решительно наступать, тогда исход битвы может быстро решиться, даже если наши силы неравны» (Сага об Олаве Святом, CCXI). Именно в этом последнем сражении при Стиклестаде 31 августа 1030 г., в ответ на призыв Олава, в его войске родился боевой клич норвежцев:
Fram, fram,Kristmenn,Korsmenn,Kongamenn!
— «Вперед, вперед, люди Христа, люди креста, люди конунга [Олава]!» (Olavs saga ins helga, CCXXVI). Однако он превратился в этот, по сей день общенациональный, боевой клич только после того, как память об Олаве восстановил и сакральный авторитет его утвердил сын и наследник Магнус Добрый, как следует из тронного прозвища, один из конунгов-конформистов.
