Николай Шпанов - Старая тетрадь (рассказы)
Он походил по магазину, пощупал там и сям несколько шкурок и вышел со смешанным чувством гордости тем, что тут есть и его доля, и сожалея о том, что все это не принадлежит ему. Вот это действительно богатство! Двенадцать раз по двенадцати зим двенадцати таких охотников, как он и... да, и четыре зимы Свэна в придачу! Вот каков магазин господина Брандта, поставщика... и так дальше!..
Воспоминание о Свэне омрачило радостное настроение этого первого дня с чековой книжкой в кармане. Но за завтраком мысли о предстоящем благополучии вернулись и вытеснили все остальное.
Воображению Йенсена это благополучие рисовалось пока лишь в виде возможности иметь много, сколько угодно свободного времени, всегда, когда угодно, сидеть в теплой комнате и сколько угодно смотреть на огонь топящейся печки. У него еще не было в Бергене квартиры, и он еще не наслаждался как следует ни одной минутой свободного времени, но все это ожидало его впереди.
Дойдя до конца улицы, Йенсен остановился перед станцией фуникулера. Ему пришло в голову, что можно подняться на Флойен и весь день просидеть в ресторане, слушая музыку. Но сейчас же рядом с представлением о ресторане всплыла мысль о том, что это, вероятно, чертовски дорого. Нет никакого смысла выбрасывать деньги, когда можно получить то же самое гораздо дешевле. Он вспомнил про фру Хильму Бунсен.
"Покойник Свэн, пожалуй, был прав, – подумал Йенсен, – у Хильмы вовсе неплохая аквавит".
Поколебавшись минуту, Йенсен свернул к автобусной остановке и покатил на окраину. Там в скромной, маленькой вилле помещалось заведение фру Хильмы.
6Утром Йенсен проснулся с удивлением. Его вытянутая рука вместо теплого женского тела встретила шершавую поверхность стены. Закрыв глаза, он попытался восстановить в памяти события ночи. Но это оказалось не легко. Все было настолько необычно, так не похоже на двенадцать шпицбергенских зимовок, что Кнут не сразу привел воспоминания в порядок. А приведя их в некоторую последовательность, потянулся к чековой книжке и с ругательством разобрал в голубом корешке собственную корявую запись: "70 крон фру Хильме".
Он уже положил было книжку на место, как вдруг заметил, что из-под верхнего корешка выглядывает неровный, оборванный край следующего. С трудом разлепил листки, склеившиеся от пролитого на них ликера, и с искренним удивлением увидел вторую запись: "Фрекен Грете 20 крон".
Это было не только неожиданно, но и непонятно. Лишь тогда, когда удалось час за часом восстановить все происходившее накануне, он понял смысл того, что скрывалось за корешками чеков. Он сочно выругался и решил, что этого больше никогда не случится. Стакан-другой вина – против этого никто ничего не скажет. Но остальное?.. Черта с два! Не для того он отсидел на Свальбарде двенадцать зим!
Людям городским, всю жизнь проведшим в теплых домах, пившим утренний кофе с подогретыми сливками, каждый день обедавшим и ежевечерне укладывавшимся спать под теплое одеяло, в теплую постель, рядом с теплой женой, не стоит даже и объяснять того, что произошло с Йенсеном и почему это произошло. А так как большинство читателей состоит из такого именно рода людей, то мы стали бы напрасно тратить чернила на попытки объяснить им, что же случилось с Йенсеном – человеком, уверенным в том, что кто-кто, а уж он-то сумеет распорядиться денежками, добытыми за двенадцать своих зимовок и за четыре зимовки Яльмара Свэна.
А тот, кто провел на Норд-Остланде не двенадцать, а хотя бы только две охотничьи зимовки без перерыва, без друзей, без женщин, без газет, без радио, без солнца, – тот поймет все и без объяснений.
Вечером, хотя и позже, чем накануне, Йенсен снова оказался у фру Хильмы. К этому времени он был уже сильно навеселе. А там его заставили еще выпить. Пьяно подмигнув хозяйке, он неуверенной, отвыкшей от пера рукой снова выписал чек. Но никакие уговоры, ни скандальные крики девицы не заставили его выписать второй. Он упрямо мотал головой, и невозможно было оторвать его руку от грудного кармана, где лежала чековая книжка.
Впрочем, наутро, придя в себя, он и из-за этого одного чека ругался больше, чем накануне из-за двух.
Каждое утро, рассматривая чековую книжку, он решал покончить с тем, что поначалу называл "необходимостью проветриться". Он давал себе слово начать упорядоченную жизнь делового человека: сходить к меховщикам, побывать на бирже и посоветоваться насчет наиболее выгодного помещения капитала. При этом он делал вид, будто не замечает, что в самом этом капитале ночная жизнь проделала уже солидную брешь.
В дни просветления он солидно усаживался за общий стол в своем скромном пансионе на Христиесгаде и затевал неуклюжий разговор с хозяйкой фру Диной Леваас. Но после завтрака начинались мучения: радиоприемник "болтал чепуху", в газетах не было ни слова ни об охоте, ни о Свальбарде, ни о погоде, предстоящей на этот сезон на Норд-Остланде. Книг Йенсен читать не умел. Он потихоньку, сам от себя скрывая истинный смысл того, что делал, брал в прихожей шляпу и, как бы на минутку, чтобы только подышать воздухом, выходил на Христиесгаде. Делая вид, будто любуется музеем, в который упиралась улица, он немного прохаживался по ней. Отвыкшие от ходьбы ноги были как деревянные. В голове, еще мутной от вчерашнего, тяжело ворочались мысли. Он останавливался и тупо смотрел на деревья, окружающие музей.
С Пудефиорда тянуло свежестью моря. Оттуда же через крышу музея доносился характерный шум доков – пронзительный стук клепальных молотков, свистки кранов. Это было совсем не то, чего хотелось Йенсену. Он оглядывался вправо, влево, несколько мгновений смотрел на зеленые купы Нигардспарка и решительно поворачивал туда. Он продолжал сам перед собою разыгрывать любителя зелени, любующегося деревьями. В действительности же привлекательным для него был тот ресторанчик, где выпивалась первая рюмка аквавит для освежения.
– Первая и последняя сегодня, – говорил он молоденькой барменше, но та, не спросясь, наливала вторую, и он выпивал ее, "чтобы не обидеть" девицу. Так, как казалось Йенсену – помимо его воли, начинался день, а, раз начавшись, он неизбежно, опять-таки, "вопреки его воле", заканчивался у фру Хильмы.
К концу месяца Йенсен покинул пансион на Христиесгаде и снял комнату рядом с домиком фру Хильмы. Чеки выписывал сразу за несколько дней. Таким образом ему удалось сэкономить несколько голубых листков. А это стало навязчивой идеей: беречь листки чековой книжки. По роковой ошибке мышления они ассоциировались у него с богатством. Замутненный алкоголем с утра до вечера мозг уже работал по каким-то ложным путям, может быть и понятным психиатрам, изучающим последствия алкоголизма, но совершенно не поддающимся управлению со стороны людей, собственной распущенностью доводящих себя до скотского состояния существ, неспособных управлять своими поступками.
Для Йенсена было совершенной неожиданностью, когда однажды, при наличии еще по крайней мере половины чековой книжки, банк отказался оплатить его очередной чек.
Хильма очень вежливо, но решительно дала Йенсену понять, что до восстановления кредита ему придется расплачиваться наличными или прекратить посещения ее виллы.
После нескольких дней мучительной вынужденной трезвости впервые за два месяца Йенсен понял, что двенадцать зимовок – это вовсе еще не гарантия пожизненного благополучия. Он побывал в банке и убедился в том, что счет опустошен. Оставшиеся крохи не могли покрыть даже долга за комнату.
Впервые за двенадцать лет и два месяца Йенсен растерялся.
Теперь, шагая по граниту бергенских тротуаров, Йеисен с полной отчетливостью понимал, что на этой твердой поверхности улиц большого города он гораздо более беспомощен, нежели на скользком покрове шпицбергенских ледников.
Однажды на Торвет-Альменинген его внимание снова привлекла выставка мехового магазина Брандта. Йенсен долго стоял перед заманчиво разложенными шкурками песцов. Он думал о том, как хорошо он умел управляться с этими зверьками и какой реальной ценностью были белоснежные комочки в его руках. Он никак не мог сообразить – почему же все это так вышло? В течение двенадцати лет, ни разу не побывав на материке, он как никто умел вести свое меховое хозяйство, а стоило ему только ступить на родную почву, как он сразу потерял представление о ценности добытых им сокровищ.
Йенсену казалось, будто он понял: это произошло потому, что вместо привычных шкурок он получил в руки непривычную чековую книжку.
Не нужно было брать ее, нужно было самому распоряжаться добытыми меховыми богатствами! Если бы в руках у него были эти шкурки!..
Йенсен нерешительно потянул дверь магазина..,
– Покажите мне шкурку лучшего шпицбергенского песца, – буркнул он, не глядя на продавщицу.
Он с наслаждением погрузил руку в пушистый мех. Пальцы сводила жадная судорога. Да, ему не следовало выпускать это из рук!
