Николай Шпанов - Старая тетрадь (рассказы)
Свэн долго смотрел снизу на Кнута. Словно не мог понять, кто перед ним. Сознание не сразу отразилось в его мутных глазах. Наконец он прохрипел:
– Кнут?
– Как это тебя угораздило?
Свэн, видимо, собирался с мыслями, потом так же хрипло, с трудом ответил:
– В темноте... Спешил домой.
– Как же теперь быть? – спросил Кнут.
– Ты... вытащишь... меня...
– Я из-за тебя уже потерял столько времени. И теперь еще потеряю, – сказал Кнут.
Яльмар молчал.
Кнут спросил:
– Почему ты не попробовал вылезти сам? Тут не глубоко.
– Кажется, у меня сломана нога.
– Эдак ты мог и замерзнуть.
– Я знал... ты придешь.
Кнут усмехнулся.
– Я и так потерял много времени, – повторил он свое.
Яльмар попробовал повернуться и застонал.
– Вытащи меня скорей.
Кнут подумал.
– Придется идти на базу за веревкой.
– Свяжи постромки.
Кнут снова помолчал. Потом, как будто невзначай, спросил:
– Слушай, сколько у тебя собрано за этот год?
– Не знаю.
– Я потерял из-за тебя много времени. Быть может, пропали мои песцы в капканах...
– Вытащи меня скорей.
– Тебе придется со мной рассчитываться.
– Рассчитаемся...
– Хорошо, я сейчас вернусь.
Кнут отполз от края трещины и, размахивая бичом, погнал собак к базе. Он торопился. С удовольствием прислушивался к весело поскрипывающим полозьям саней. В избушке он принялся рыться в вещах Свэна. Банки с консервами, одежда, снаряжение, патроны – все летело из-под рук. Попался моток горной веревки. Он машинально вытащил его, но сейчас же отбросил в сторону. Наконец удовлетворенно крякнул: в руке у него была записная книжка Свэна.
Примостившись у ящика, вырвал чистый листок из этой книжки и, старательно помусолив карандаш, как делают люди, которым редко приходится писать, принялся за подсчеты. Проставив несколько цифр, задумался и вслух пересчитал:
– Песцов шестьдесят два, оленей четыре, медведь один.
Потом подумал и вычеркнул слово "медведь". Выругавшись, разорвал листок и переписал наново, без медведя.
С прежней поспешностью он вернулся к месту, где оставил Свэна. Забыв предосторожность, подошел к трещине.
– Свэн!.. А Свэн!
Ответа не было. Кнут испуганно опустился на колени на краю пропасти:
– Эй, Яльмар!
– Давай веревку, – послышалось снизу.
– Сначала распишись.
Свэн, видно, не понял. Йенсен повторил:
– Сначала распишись. Когда я тебя вытащу, ты не захочешь со мной рассчитываться за потерянное время.
– Давай же веревку!
– Сначала дай расписку.
– Вытаскивай. Я дам расписку.
– Подожди.
Йенсен привязал свою бумажку и карандаш к веревке и стал спускать в трещину. Потом, спохватившись, поспешно вытащил ее обратно, отыскал самую тонкую бечевку, какой была увязана его поклажа, и, привязав к ней карандаш и бумажку, спустил Свэну. Тот с трудом дотянулся до записки, с трудом прочел и отпустил конец бечевки.
– Это же все, что у меня есть! – прохрипел он.
Йенсен смотрел сверху на качающийся на бечевке карандаш. Свэн смотрел на этот же карандаш снизу. Карандаш, медленно покачиваясь, ударялся об лед. В царившей вокруг тишине был слышен слабый скулеж собак.
– Нет, – сказал Свэн.
– Хочешь оставаться там?
– Ты не...
Яльмар не договорил. Всмотревшись в лицо Кнута красными, воспаленными глазами, он понял все, молча притянул к себе листок и, положив его на лед, расписался.
Кнут, быстро вытянул бечеву. Подозревая какую-нибудь фальшь, он долго, внимательно разглядывал расписку, оценивая правдоподобность в глазах властей того, что Свэн уступил ему свои меха. Прищурив один глаз, словно прицеливаясь, он глядел на подпись. Смешно, конечно, но ведь до сих пор ему не доводилось видеть, как расписывается Свэн! А что, если он расписался тут не так, как нужно?.. Нет, едва ли. Этому простаку такая мысль небось и в голову не придет. Не то что ему, Кнуту Йенсену! Ого, доведись ему самому попасть в такую ловушку, в какой нынче очутился Свэн, уж он обвел бы вокруг пальца того, кто спросил бы с него плату за спасение. "Эдакий скот, потребовать весь зимний улов за то, что всякий в этих местах должен сделать и сделал бы из простого чувства товарищества! Экий, право, негодяй! Другой на его месте еще хвалился бы потом целое лето тем, что ему привелось спасти соседа, а он... заплатил ему за спасение жизни!.."
Йенсен и не замечал, что его справедливое негодование направлено против него же самого. Это негодование было естественной, почти инстинктивной реакцией полярного охотника на проявление подлости, которой не было примеров в этих краях. Мысли Йенсена текли каким-то вторым, вневолевым руслом, ничуть не затрагивая его собственного отношения к тому, что происходило тут, на краю этой трещины, с ним самим. Кнутом Йенсеном, и с его товарищем Яльмаром Свэном. Словно это были совершенно различные категории событий – совершавшееся с лежащим в пропасти Свэном и то, что могло бы совершиться, попади в такое положение он, Йенсен. Одно было чистой теорией, маловероятной отвлеченностью, пожалуй единственной, на какую был способен грубый мозг Йенсена, другое было действительностью, практикой прозаической жизни. В отвлеченности он, Йенсен, был прямой страдающей стороной. А тут, в действительной жизни, ему чудилось, что он сможет считать себя пострадавшим, если не использует счастливого случая, посланного судьбой, – не получит со Свэна всего, что может получить. То есть всего, что есть у Свэна.
Если бы он сам, Йенсен, сыграл такого дурака, всю жизнь совесть не дала бы ему покоя!..
Он в последний раз глянул на расписку, делавшую его на четыре зимы богаче, чем он был, и стал ее бережно складывать. Пришлось для этого сбросить рукавицу. Мороз сразу прихватил пальцы. Йенсен подышал на них, чтобы вернуть им гибкость, но дыхание оседало инеем на меховом рукаве, а пальцам делалось еще холоднее. Пришлось сунуть руку за пазуху. Под мышкой стало сразу холодно, несмотря на фланель рубашки, зато пальцы отошли. Он поспешно сложил расписку и спрятал в нагрудный карман.
– Где твоя веревка?! – крикнул снизу Свэн.
– Сейчас... Не торопись, – ответил Йенсен со своего места, не показываясь над трещиной. Он не спешил распутать моток. Веревка лежала у него на коленях. Он оперся на нее локтем и подпер подбородок так, что рыжая борода торчала прямо вперед. Она быстро поседела от оседающего на ней дыхания.
Йенсен сидел неподвижно, не замечая усилившегося скулежа собак. Он думал о том, достаточно ли полученной от Свэна расписки, чтобы люди поверили в их сделку? Ведь растяпа Яльмар наверняка начнет ныть, что у него вынудили эту расписку. Чего доброго он еще пожалуется губернатору. Начнется глупейшая судебная канитель с признанием действительности или недействительности такой сделки. А кто их знает, этих судей? С материковых крыс станется: распустят слюни и скажут, что Йенсен не должен был принуждать Свэна к подобной расписке. Прошли времена, когда охотники решали споры собственным судом мужчин. Теперь в ход пошли законы и всяческое крючкотворство. Тут можно ждать любой пакости...
И что же, что следует из этого?..
А прежде всего то, что Свэн не должен иметь возможности оспаривать эту вполне справедливую сделку.
С этой мыслью Йенсен подошел к краю трещины.
– Послушай, Яльмар, – сказал он насколько мог дружески, – ты должен дать мне слово, что не станешь оспаривать эту расписку.
Сквозь донесшееся снизу всхлипывание Йенсен едва разобрал:
– Ты человек или нет?.. Дай веревку.
"Ишь хитрец, – подумал Йенсен, – ответа ведь не дал". И он крикнул:
– Ты меня не проведешь! Я должен знать, что ты не станешь хитрить, когда я тебя вытащу.
Ответом ему был плач утратившего власть над собой Свэна.
Йенсен в раздумье постоял над пропастью. Ведь если этот недотепа распустил нюни и хитрит уже сейчас, когда его жизнь в его, Йенсена, руках, то стоит ему почувствовать себя в безопасности...
– Не валяй дурака, Яльмар, – крикнул Йенсен. – Скажи только, что ты обещаешь быть честным.
Рыдание внизу прекратилось.
Казалось, Яльмар не слышал того, что говорил Кнут, и видел только его глаза. Он приподнялся на руках, и из его перекошенного рта вырвался нечленораздельный крик.
– Ты... ты... – это было единственным, что разобрал Иенсен.
Свэн вскинул кулак, чтобы погрозить Йенсену. Испуганные этим движением собаки Свэна метнулись и соскользнули с уступа. Грохотом, гулом и воплями преисподней брызнула ледяная пропасть в лицо Йенсена. Почва поползла у него из-под ног. С шевелящимися от животного ужаса волосами он бросился прочь от трещины.
Прочь! Прочь!.. Как можно дальше!
Уже сидя в избушке, он ясно представил себе, как, увлекаемые собаками, скользнули в пропасть и сани. А за санями... Да, конечно, за санями и Яльмар...
