Сергей Шокарев - Тайны российской аристократии
Без правды боярской царь бога прогневит
Бояре, или «старшие мужи» княжеской дружины, упоминаются в «Повести временных лет» уже в IX в. Вероятно, самые доверенные и влиятельные советники князя были не только выходцами из дружинной среды, но и представителями верхушки древнеславянского общества.
Само слово «боярин», скорее всего, происходит от славянского «болий», т. е. «большой». Бояре действительно были большими, влиятельными людьми, в отличие от рядовых дружинников («детских», «отроков») или дворянства XV– XVII вв. («детей боярских»).
Принадлежность к боярской среде уже в первое столетие существования Древнерусского государства являлась наследственной. «Повесть временных лет» прослеживает деятельность трех поколений видных бояр. Остромир был новгородским посадником (наместником) при князе Ярославе Мудром. Известна великолепная рукопись выполненного по его заказу Евангелия («Остромирово Евангелие»). Его сын Вышата являлся киевским тысяцким, т. е. главой городского ополчения, а внук – Ян Вышатич – также тысяцким. При Ярославе Изяславиче Ян в 1060-е гг. был наместником на Белоозере и подавил там мятеж, вызванный волхвами, которых захватил в плен и приказал казнить. Умер Ян уже при князе Владимире Мономахе в 1106 г., достигнув девяноста лет.
В эпоху возвышения Москвы и дальнейшего объединения вокруг нее русских земель, московское боярство формировалось из «выходцев» разных земель – Новгорода, Южной Руси, Владимира, Костромы, Твери и даже Золотой Орды. Его костяк составили не более двух десятков крупнейших родов, потомки которых в течение трех столетий занимали боярские должности, выполняя важнейшие поручения военного, дипломатического и административного характера. Эти роды в литературе принято называть старомосковскими. Они тесно связали свою судьбу с возвышающимся Московским княжеством, породнились с самими князьями московского дома, приобрели значительные земельные богатства и влиятельное положение. Любопытно, но среди старомосковских родов лишь единицы (например, Протасьевичи-Вельяминовы или потомки дружинника Александра Невского Гаврилы Алексича) возводили свою родословную к боярским и дружинническим родам домонгольской эпохи.
Вторая половина XV в. вносит определенные изменения в генеалогический состав московского боярства. Двор великих князей активно пополняется потомками удельных Рюриковичей – княжатами, которые оставляли оскудевшие родовые гнезда и искали счастья на великокняжеской службе. Ко времени завершения процесса объединения русских земель вокруг Москвы, в составе московского боярства оказались потомки бывших удельных ярославских, тверских, суздальских, стародубских, рязанских князей, а также потомки князей Верховских княжеств. Значительное место занимали выехавшие из Литвы Гедиминовичи – князья Патрикеевы, Мстиславские, Бельские; а также другие литовские выходцы – князья Глинские. Старомосковские роды были вынуждены потесниться перед знатными пришельцами, получавшими богатые пожалования от государей.
Характерно описание одного из первых подобных столкновений. При Василии I на Русь «выехал» князь Юрий Патрикеевич, правнук великого князя литовского Гедимина. Великий князь принял знатного литовца с особым почетом, пожаловал в бояре, выдал за него дочь Анну и упросил «старых» бояр уступить зятю первое место. Делать было нечего, и бояре подвинулись. Но когда брат князя Юрия Федор попытался было «пересесть» боярина Федора Сабура, указывая на высокое положение родича, тот отвечал: «У того Бог в кике, а у тебя Бога в кике нет», и не уступил. Намек Федора Сабура был довольно прозрачен: кика, или кичка, – головной убор замужней женщины и высокое положение князя Юрия Патрикеевича он объяснял не происхождением, а родством с правящей династией. Примечательно, что потомки князя Федора Патрикеевича, князья Хованские, не добились таких успехов при дворе, как потомки князя Юрия Патрикеевича, и выдвигаются только в XVII в. Как можно видеть, в первой половине XV в. старомосковские роды еще могли успешно держать оборону от «выходцев»-княжат, но при Иване III, когда число потомков Рюрика и Гедимина при московском дворе достигло нескольких десятков, «старые бояре» уступили.
Историки конца XIX – начала XX в. (В. О. Ключевский и С. Ф. Платонов) полагали, что такая аристократическая Боярская дума стремилась к ограничению верховной власти и пыталась опереться на свои прежние владельческие права. Против этой силы, как считал С. Ф. Платонов, и была направлена опричнина Ивана Грозного. Это объяснение опричнины принято называть антибоярской концепцией. Исследования С. Б. Веселовского и его последователей доказали, что борьба боярств против централизации – это миф. Уже в XV в. многие бояре-княжата, потеряв земли в родовом уделе, приобрели их в других областях. Возврат к удельным временам ставил их интересы под угрозу.
Знаменитый спор Ивана Грозного и бывшего сподвижника царя, а затем беглеца в Литву князя Андрея Михайловича Курбского шел не о централизации России, а о путях развития этого процесса. Царь писал, что имеет наследственное право действовать по своему произволу – «А жаловать есмя своих холопей вольны, а и казнить вольны же», – писал Иван Грозный. Курбский же был сторонником прежних традиций, свойственных политике московских князей XIV в. – уважения к боярству, деятельного и совещательного участия бояр в управлении, которые противопоставлял безжалостному и беспричинному террору Грозного.
В то же время нельзя говорить о боярстве как о безынициативной и слабой социальной группе, интересы которой ограничивались несением государевой службы и ожиданием пожалований. Активная роль бояр в управлении Московским княжеством, пик которой приходится на период малолетства Дмитрия Донского, выработала у боярства определенные представления о своей роли в политической иерархии государства. Политическое самосознание «сильных в Израили» (выражение Курбского) тесно связано с идеями государевой службы, значение которой было обусловлено представлениями о священном характере власти монарха. Давнее сотрудничество бояр с государями выработало ряд традиций, через которые не могла переступить даже воля монарха. Одна из них – местничество. Сложнее обстояло дело с другими правами московского боярства, уходившими корнями в начальные этапы его формирования. Так, традиционное для XIV в. право «отъезда» бояр и слуг, т. е. перемены ими государя, стало рассматриваться Иваном III во второй половине XV в. как измена. Уходила в прошлое и практика смелого, открытого диалога между боярами и государем.
Итогом ломки прежних отношений между государем и боярством стала ситуация, обрисованная австрийским послом ко двору Василия III бароном Сигизмундом Герберштейном: «Все они называют себя холопами, т. е. рабами своего государя». И все же отношения между государем и боярством, несмотря на укрепление абсолютистских тенденций при Иване III, Василии III и особенно Иване IV, продолжали сдерживаться традицией, посягнуть на грубое нарушение не могли и государи. Традиция предполагала в том числе и защиту бояр от необоснованных опал и казней. Этим объясняется та усиленная деятельность Ивана Грозного по созданию видимости «справедливого суда» над изменниками, который сопутствовал опричным опалам и казням.
Опричнина Ивана Грозного нанесла жестокий удар по боярству, пожалуй, наибольший, нежели по другим социальным слоям Российского государства. По подозрению в измене уничтожались выдающиеся деятели, чьи успехи и достижения вызывали ревность и гнев царя. Итогом ее стала политическая деградация боярства. В Смутное время, получив в свои руки государственную власть, боярское правительство (Семибоярщина) не сумело справиться с этой ношей и поспешило сдаться перед польской интервенцией.
После опричнины Ивана Грозного и событий Смутного времени большинство «сильных» родов попросту вымерли. Их места занимали представители провинциального дворянства, родичи царских жен и видные выдвиженцы, лишь волею государя вознесенные из «худородства» в состав Боярской думы. Таким образом, генеалогический состав боярства постепенно изменялся в сторону преобладания «худородных» по меркам XVI в. фамилий. Одновременно с этим, укрепление российского абсолютизма при царе Алексее Михайловиче все более и более превращало Боярскую думу в рабочий аппарат управления, лишая ее какой бы то ни было самостоятельности. Однако по-прежнему боярство вплоть до петровской ломки государственного уклада Российского государства являлось ведущей политической силой, без которой царь не мог вести гражданское управление или военные действия.
Занимая высшие ступени в государственной иерархии, боярство стремилось извлечь из своего положения максимальную пользу. Не случайно в XVII в. бояр называли «сильными людьми» и безуспешно жаловались государю, что на «сильных людей» нет управы. Имея в руках рычаги управления страной (возглавляя приказы, управляя городами и осуществляя суд), бояре имели возможность бесконтрольного обогащения. Лишь самые богатые или, напротив, религиозные и совестливые могли позволить себе не брать «посулов», взяток, подношений и т. д. Например, владелец огромных вотчин (9083 крестьянских двора) князь Михаил Яковлевич Черкасский славился своей неподкупностью и в 1697 г. был отправлен воеводой в Тобольск. Царь был уверен, что боярин не разорит сибиряков поборами. Современник Черкасского, боярин князь Никита Семенович Урусов, обладавший гораздо меньшим состоянием, напротив, активно использовал воеводство на Двине. Поборы воеводы в фантастическую по тем временам сумму в 1500 рублей с уезда и 550 рублей с города в год были не по силам даже богатым двинянам. Характерно, что в ответ на злоупотребления воеводы (а Урусов не только грабил двинян, но и приказывал недовольных избивать батогами) царь лишь запретил ему брать чрезмерные поборы, но никакого наказания не возложил. Для русского Средневековья практика, когда воевода кормился поборами с местных жителей, была обыденной, и часто царь определял отличившихся бояр или служилых людей на «хлебные» воеводства в качестве награды.
