Юрий Дьяков - У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
Обзор книги Юрий Дьяков - У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
© Редколлегия, 2012
© Исполком совета славянских народов (Международная организация). В. В. Федоров
© Издательство «Прометей», 2012
* * *Исследования
Национальный вопрос и российская цивилизация
Таджикистан, 1920‑е годы
Каршинская степь. Узбекистан 1926 г.
Концептуальная эволюция национальной политики в России[1] (В. А. Тишков)
За последние годы в отечественной и зарубежной литературе появилось большое число работ, посвященных природе этнического фактора и его политическим проекциям в современной истории России. В данном случае следует остановиться на доктринальной стороне вопроса или на том, что можно назвать политической концептуальностью. Политическая концептуальность – это своего рода система предписаний, которая вырабатывается учеными, политиками и публицистикой, чтобы через эти предписания, оформленные в доктрины, концепции и программы, утверждать свой статус, отправлять власть и управлять обществом.
Советская система, как всякая идеократия, была перегружена политической концептуальностью и разного рода предписаниями, без которых было бы невозможно жесткое регулирование представлений и поведения его членов.
В свое время представители марксистско-ленинской философии осуществили масштабную узурпацию в отношении этнологии и социально-культурной антропологии. Все, что касалось изучения и объяснения этнической политики, функционирования этнических общностей и их взаимодействий, определялось как «теория нации и национального вопроса». А научная дисциплина этнография вынуждена была самоограничивать себя преимущественно эмпирическими внутригрупповыми описаниями.
Концептуально-терминологический аспект теории нации приобрел особое значение, ибо он непосредственно проецировался на саму основу государственности и на характер взаимоотношений центра и периферии. В лексике ученых и политиков настолько прочно утвердились категории-демиурги, что выражение каких-либо сомнений насчет их адекватности реалиям вызывало неприятие даже в условиях идеологической либерализации.
Так, академик Ю. В. Бромлей отреагировал на предложение автора настоящей статьи пересмотреть понятие нации в пользу ее гражданского, а не этнического содержания почти паническим замечанием: «Ну, это тогда будет полный хаос!». Еще в период деятельности I-го съезда народных депутатов СССР настоящим автором была опубликована статья в газете «Правда», в которой подвергался сомнению сам принцип построения государства и его внутреннего устройства на этнической основе, и высказывалась мысль, что в условиях развития демократии и стремления к суверенитету советские республики в этом смысле не могут категоризироваться как «национальные» (читай – этнонациональные) государства, как это было определено Конституцией СССР 1977 г. и охотно поддерживалось элитами «коренных наций»[2]. О стойкой инерции мышления свидетельствовал, например, принятый в 1990 г. Съездом народных депутатов СССР закон «О свободном национальном развитии граждан СССР, проживающих за пределами своих национально-государственных образований или не имеющих развития их на территории СССР». Непонятно, что означало «национальное развитие граждан» (видимо, имелось в виду этнокультурное), а также выделение некой категории жителей страны без «своей» государственности – притом, что государственность на всех уровнях провозглашалась от имени всех граждан. Данный закон был малопрофессиональной попыткой через старую фразеологию найти ответ на новые проблемы. Понятно, что цель при этом преследовалась достойная, но только грамотно выразить ее правовым текстом прежний доктринальный багаж не позволил.
В ситуации инерционного догматизма того времени какие-либо серьезные переоценки были фактически невозможны. Однако кое-что в те годы все же удалось сделать. В резолюции по проблемам межнациональных отношений XXVII съезда КПСС (которую ночью 5 июля 1990 г. после заседания секции «Национальная политика КПСС» в кабинете заведующего отделом ЦК КПСС Вячеслава Михайлова мы писали вместе с эстонским академиком Виктором Пальме) термин «нация» вообще не был употреблен, а целью национальной политики впервые (вместо ритуальной фразы об укреплении дружбы народов и развитии интернационализма) определялось всяческое содействие и создание условий для свободного развития и обеспечения прав граждан, принадлежавших к национально-культурным общностям[3]. Это была первая попытка провести в официальном документе мысль, что права гражданина выше прав нации.
В «эпоху Горбачева» основные направления дискуссии задавались сторонниками радикального осуществления ленинско-вильсоновского самоопределения этнонаций. Вариант так называемого «упразднения империи» инициировался частью столичных интеллектуалов и почти всецело элитами большинства союзных республик. Этот вариант был поддержан академиком А. Д. Сахаровым, предложившим утопический проект конституции «Соединенных государств Европы и Азии», согласно которому все 53 национально-государственных образования должны были стать суверенными государствами. Веру в возможность упразднения «последней империи» поддерживало неверное прочтение международно-правовых документов о самоопределении народов. Как известно, поддержка национально-освободительных движений долгое время входила в арсенал советской внешней политики, хотя по сложившейся практике самоопределение допускается лишь в контексте деколонизации и только для народов территориальных, а не этнических общностей[4].
Именно под лозунгом «упразднения империи» произошли распад СССР и образование новых 15‑ти государств, в том числе и Российской Федерации. В доктринальном плане это был триумф, а точнее – последствия всей 70‑летней практики «национально-государственного строительства», важнейшим компонентом которой был этнический национализм, то есть представление о нации как о высшем типе этнической общности, на основе которой якобы только и может быть построена «нормальная» государственность»[5].
Со стороны политиков понятие нации как многоэтнической государствообразующей общности в момент распада СССР отсутствовало.
В России в сфере национальной политики «правили бал» импровизация и амбиции. Ответственная международная экспертиза этой сферы преобразований не была обеспечена: ситуация казалась уникальной и слишком деликатной для внешних советов. К тому же среди западных специалистов слишком привлекательными были формула «распадающейся империи» и искус закрепления победы либерализма через новые самоопределения. Мало кто из западных экспертов осмеливался высказываться по поводу опасностей растущего периферийного национализма в России, хотя почти все они жестко осуждали аналогичные явления в других постсоветских государствах, связывая их с деятельностью, так называемых пророссийских сил.
В Российской Федерации разработкой и осуществлением национальной политики занялись по преимуществу политики, а не ученые. Именно они столкнулись с неожиданным «парадом суверенитетов» и жестким торгом со стороны автономных республик за рассредоточение полномочий центральной власти в свою пользу. В свою очередь, в тот момент российское руководство во главе с Б. Ельциным делало им политические уступки, ибо исключительно желало укрепить собственную власть.
Именно поэтому и были предприняты конкретные шаги в сфере национальной политики, которые являлись более чем спорными с точки зрения утверждения в стране демократического порядка. В частности, преобразование автономных областей в республики (Адыгея, Горный Алтай, Карачаево-Черкесия и Хакасия) на территориях, где большинство жителей составляли русские, было сделано чисто по советской модели.
В 1991–1992 гг. наибольшую активность в сфере регулирования взаимоотношений Центра и республик проявлял Верховный Совет, в том числе его Палата национальностей. Это было связано с тем, что в его состав вошло большое число неноменклатурных этнолидеров, а также ряд активистов радикальных националистических движений.
Именно тогда, в апреле 1991 г., был принят закон «О реабилитации репрессированных народов», который хотя и исходил из благородных демократических порывов, но по своей идеологии остался ущербным и конфликтогенным. Закон сочиняли и лоббировали либо малосведущие в этнических и правовых материях люди, либо отчаянные активисты, которые использовали болезненную память народов и воспаляющую риторику для собственного политического утверждения. Закон пытался «примирить прошлое» за счет новых территориальных манипуляций. При этом никак не учитывался социальный статус граждан, который у многих представителей репрессированных народов был не ниже, а в ряде аспектов (жилье, материальный доход, образование) даже выше, чем у других групп местного населения. Закон не учитывал изменившуюся за послевоенные десятилетия демографическую, экономическую и политическую ситуацию на местах, не говоря о реальных возможностях государства в осуществлении провозглашенных компенсаций.
