Влад Виленов - Тайны Императрицы Марии
При этом не следует исключить и то, что обвинения в адрес гальванера были необоснованными и, будучи не в силах, доказать обратное, Вороваев и решился на трагический шаг.
В. Я. Крестьянинов и С. В. Молодцов в книге «Крейсер «Аскольд»» пишут: «После проведенных обысков на корабле воцарилась атмосфера подозрительности и недоверия. Достаточно было быть на хорошем счету у кого-нибудь из офицеров, чтобы попасть в шпионы и провокаторы. Так, Быстроумов очень ценил старшего гальванера С. Воробьева, который был прекрасным специалистом. Старший офицер приказал ему заниматься чисткой оптических приборов в своей каюте. Это дало повод считать Воробьева шпионом. Позднее, когда крейсер стоял в Англии, Воробьев застрелился, оставив письмо команде».
При изучении материалов следствия версия об офицерском заговоре не выдерживает серьезной критики. Во-первых, хочется обратить внимание на то, что в соответствии с организацией службы на кораблях русского (и вообще любого) флота, старший офицер без ведома и санкции командира ничего подобного произвести не мог, да еще в условиях военного времени. Даже в случае благополучного исхода «провокации» ни один уважающий себя командир не счел бы возможным продолжение службы с такими подчиненными, которые могут себе позволить такое опасное самоуправство. Могла ли «провокация» готовиться под руководством и с ведома капитана 1-го ранга С.А Иванова? Мне кажется это просто невероятным Иванов — командир крейсера, заслужившего в боях и походах прекрасную репутацию, о нем пишут газеты и журналы мира. Взрыв на крейсере — происшествие чрезвычайное, свидетельствует о низкой организации службы, наносит ущерб престижу корабля, офицеров, а в первую очередь авторитету командира и старшего офицера, отвечающих за порядок на корабле. После даже имитации взрыва на крейсере на карьере Иванова (да и старшего офицера) можно было бы навсегда поставить крест. Кроме этого такое происшествие значительно уронило бы престиж российских моряков в глазах союзников, а к данному вопросу на этот момент в Морском министерстве относились особенно щепетильно. А если бы при организации инсценировки что-то бы пошло не так и на «Аскольде» действительно бы прозвучал настоящий взрыв? Мог ли позволить уважающий себя командир (да и остальные офицеры) рисковать боевой единицей в годы войны, когда нашему флоту и так катастрофически не хватало кораблей?
Ради чего, собственно, командование крейсера могло пойти на риск взрыва в погребе под своими собственными каютами? По версии «провокационного взрыва», это делалось для того, чтобы получить повод для расправы над революционно настроенными матросами. Но гораздо более логичным было бы для этого после сообщений Ряполова и Виндинг-Гарина обратиться по команде и списать подозреваемых неблагонадежных матросов без ущерба для карьеры самого командира. Это можно было сделать без огласки под предлогом предоставления отдыха. Отметим и то, что фискальство и провокации еще со времен обучения в Морском корпусе считались нетерпимыми среди офицеров флота.
По мнению нового командира крейсера, некоторых офицеров можно было смело назвать выдающимися как по знаниям, так и по нравственным качествам. Старшего офицера крейсера, капитана 2-го ранга Бысгроумова, штурмана, артиллерист Кетлинский считал прекрасным морским офицером, человеком с высоким чувством долга, всегда говорящим правду, хотя бы и во вред себе. Требовательный к себе и другим, Быстроумов имел тяжелый характер, не признавал чужого мнения, никогда никого не хвалил, даже если человек этого и заслуживал Служить с ним было тяжело не только матросам, но и офицерам Приступив к исполнению обязанностей старшего офицера в середине июня 1916 года, Быстроумов прилагал все силы для ускорения ремонта, старался личным примером подавать пример экипажу. Приходил раньше всех к месту развода на работы и уходил, когда матросы уже мылись. Это был человек долга. Обвинять его в затягивании ремонта было просто несправедливо.
Несмотря на то что связь многих матросов с революционерами была доказана, капитан 2-го ранга Быстроумов все же увеличил отпуска на берег, так как считал, что раз офицеры находились в дружеских отношениях с русскими эмигрантами, то нельзя и команду наказывать за такое знакомство. В соответствии с уставом и принятым в 1911–1912 годах на Балтийском флоте порядком он разделил команду по поведению на четыре разряда. Первый разряд пользовался наибольшими льготами: мог ходить ежедневно после работы на берег. Почти такие же права были и у второго разряда. Третий и четвертый разряды пользовались только отпусками, как ими пользовалась вся команда до введения разрядов. Команда заметно стала лучше работать. Процент матросов, повышенных в разрядах по поведению, был больше, чем пониженных. Ни капитан 2-го ранга Быстроумов, ни приехавшая к нему жена не говорили по-французски, томились пребыванием в Тулоне и мечтали о Севере, куда госпожа Быстроумова собиралась отправиться вслед за мужем Будучи по убеждению монархистом, Быстроумов после Февральской революции не сразу и с трудом воспринял новое мировоззрение. Много размышляя по этому поводу, он как-то в разговоре с Кетлинским сказал: «Глупо воевать из-за жупелов. Ведь служим-то мы народу, а не отдельным лицам».
Что касается обвинения капитана 2-го ранга Быстроумова в организации на крейсере взрыва, то, не говоря уже о моральной стороне дела, сама версия провокационного взрыва кажется смехотворной. Достаточно представить, что взрыв патрона произошел в артиллерийском погребе, начиненном боевыми припасами, чтобы понять абсурдность этого обвинения. При этом, как известно, «организаторы взрыва» находились в своих каютах как раз над артиллерийским погребом На крейсере находился полный боезапас, и можно было выбрать любой другой погреб или по крайней мере уйти с корабля. Даже при самом точном расчете могли произойти любые случайности. В самом деле, осколки разорвавшегося патрона могли вызвать воспламенение других патронов. В беседках были повреждены 9 патронов, причем один так сильно, что из него торчал порох. Кто мог дать гарантию, что удастся справиться с пожаром в погребе? Ведь кингстон затопления погреба оказался засоренным и вода практически не поступала После этого случая крейсер поставили в док и прочистили все кингстоны.
Привлеченный в качестве эксперта по делу о взрыве старший минный офицер крейсера лейтенант Маслов пояснил, что вылетевший из патрона снаряд взорваться не мог, так как для его взрыва требовалось два удара большой силы. Детонации других снарядов и патронов также произойти не могло: ни тол, ни русский бездымный порох не детонировали сами собой, а требовали специальных детонаторов. А вот в результате пожара, по мнению Маслова, погреб мог вполне взорваться.
Подводя итог третьей версии, напрашивается вывод; она самая маловероятная и даже где-то абсурдная. В свое время эта версия была «запущена» в исторический оборот лишь с одной целью — облагородить беспорядки на «Аскольде», придать им характер справедливого возмущения хороших матросов плохими офицерами, повысить революционность матросов и выставить казненных диверсантов невинными жертвами некоей офицерской провокации.
ПОСЛЕДНИЙ АККОРДТулонские события на «Аскольде» наложили достаточно серьезный отпечаток на характер перехода власти к Советам на всем Русском Севере. После прихода крейсера в Мурман, 8 октября 1917 года его командир, капитан 1-го ранга Кетлинский был назначен главноначальствующим Мурманским районом, или, как тогда говорили, Главномуром. Новый Главномур Кетлинский обладал всей полнотой военной и гражданской власти на Мурмане вплоть до станции Званка (ныне Волхов). Вскоре Кетлинский получил чин контр-адмирала Дальнейшая судьба бывшего командира «Аскольда» сложилась трагически и оставила немало загадок.
В отечественной исторической литературе убийцами К. Ф. Кетлинского обычно называются некие «неизвестные в матросской одежде». Поэтому вполне вероятно, что данный случай стоит в одном ряду самосудов над офицерами 1917 года.
Вспомним, что на Балтийском флоте волна самосудов имела место в февральско-мартовские дни 1917 года, а на Черноморском — в декабре 1917 года и в феврале 1918 года В отличие от Балтийского и Черноморского флотов большевизация военно-морских баз Севера прошла без массовых самосудов над офицерами. Здесь не было крупных очагов контрреволюции, да и взаимоотношения между офицерами и матросами на самом краю империи были более близкими, чем в других местах. Кроме этого, Главномур К. Ф. Кетлинский признал власть большевиков уже на следующий день после Октябрьского восстания, 26 октября 1917 года. Казалось бы, что все на Севере должно было бы быть хорошо. Именно поэтому убийство Кетлинским явилось неожиданным для многих. Однако убийство имело все же какие-то причины и, по мнению ряда историков, было связано с причастностью К. Ф. Кетлинского к смертной казни четырех матросов, обвиненных в попытке взрыва крейсера «Аскольд» во время ремонта его в Тулоне в 1916 году. Демонстративная попытка взрыва была результатом грубой провокации, в которой существовала заинтересованность ряда лиц как со стороны нижних чинов, так и командования. По Мурманску долго ходили слухи, что на мертвом теле контр-адмирала якобы нашли подкинутую записку: «Один за четырех. Тулон — Мурманск». Но это совершенно ничего не доказывает. Во-первых, записки могло не быть вообще, и написанное было лишь фантазия обывателей. Во-вторых, записку могли специально подкинуть, чтобы сбить со следа тех, кто будет расследовать убийство, которое, кстати, никто толком и так и не расследовал.
