Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
Через месяц Стед отправился в путь. В Париже он не смог встретиться с президентом Феликсом Фором, хотя ему удалось переговорить с Клемансо, который сказал лишь, что «ничего путного не выйдет из конференции», и до конца беседы оставался при этом мнении. Король Леопольд, кайзер и папа Лев XIII также не пожелали с ним встречаться. Но Николай II, помня об обещании, данном еще отцом Стеду десять лет назад, удостоил его не одной, а тремя аудиенциями. Императорское великодушие поразило Стеда. Журналист, не привыкший к придворным церемониям, посчитал обходительность свойством характера Николая II, хотя она была непременным атрибутом профессии монарха. Так или иначе, Стед решил сделать из него героя. Царь, сообщил он своим читателям, человек необычайно обаятельный, учтивый, обладающий живым и ясным умом, чувством юмора, чистосердечием, восхитительной скромностью, благородством, твердостью характера, великолепной памятью, исключительной способностью быстро схватывать суть проблемы, обширными познаниями и осведомленностью о невероятном многообразии фактов реальной действительности. Все эти качества исключительно важны для дела мира. Восхваления Стеда были настолько далеки от реальных намерений России, что поставили в неловкое положение самих русских министров, о чем стало известно и британскому правительству. Его статьи, однако, с восторгом читались активистами движения за мир. Вернувшись в Лондон, он начал издавать еженедельник War Against War («Война против войны»), организовал новую кампанию Международный крестовый поход за мир, убеждая общественность в том, что конференция непременно будет успешной.
Общественное мнение было далеко не едино в отношении к миру и войне. Если либералы – не все – разделяли энтузиазм Стеда, то консерваторам были совершенно чужды его мирные устремления. Многим из них, скорее, были присущи чувства, выраженные Уильямом Эрнестом Хенли: «Моя кровь бурлит жаждой битвы»38. Примерно то же самое в 1898 году говорил Ромен Роллан, ставший пацифистом: «Дайте мне битву!» Материализм, легкая жизнь, власть денег, умаление физической силы – все это вызывало отторжение и стремление к серьезным испытаниям, в поисках которых отправился молодой Теодор Рузвельт в Скалистые горы. Люди чувствовали тягу к проявлению благородства и отваги, находя такую возможность в преодолении опасностей, физическом противоборстве, самопожертвовании и даже в гибели на поле боя. Журналист Генри Невинсон ощутил боевой дух 39, когда послужил офицером волонтеров, ошеломив друзей-социалистов заявлением: «Я бы не хотел жить в мире без войн». Позднее он понял, что боевой дух у него возник отчасти вследствие незнания войны и отчасти под влиянием Киплинга и Хенли.
В некотором смысле Хенли был Стедом консерваторов, хотя ему недоставало стихийности и социального сознания Стеда. Ни один тевтонский оммаж высшей расе не может сравниться c панегириком Хенли «Англии, моей Англии», чья «покрытая броней рука» направляет судьбы смиренных, чье «могучее племя» не имеет себе равных в мире и чьи корабли «приводят в восторг буйное древнее море»:
Избранная дщерь Господа,
С древним мечом повенчанная.
Слово грозное
В песне твоих горнов,
Англия!
С небес трубят твои горны!
Это безумный патриотизм настроения души, а не человека. В таком же духе Альберт Беверидж наставлял американцев: «Мы нация завоевателей… Мы должны повиноваться зову нашей крови».
Подобные сантименты могли быть косвенным последствием самого судьбоносного после Колумба кругосветного вояжа Чарльза Дарвина на борту «Бигля». Изыскания Дарвина в «Происхождении видов», если применить их к человеческому сообществу, создают философский базис для теории о том, что воинственность – врожденное природное качество человека, как и любого живого существа. В войне выживает более сильная и совершенная раса, способствуя прогрессу цивилизации. Германские мыслители, историки, политики, военные теоретики, используя примеры выносливости мулов и свирепости бульдогов, превратили теорию в национальную догму. Хьюстон Стюарт Чемберлен, зять Вагнера, изложил свои расовые аргументы в труде Foundations of the Nineteenth Century («Основы XIX века»), изданном на немецком языке и доказывавшем, что арийцы превосходят других людей силой духа и тела и наделены правом управлять всем миром. Трейчке, со своей стороны, утверждал, что война, очищая и объединяя великий народ, является истинным источником патриотизма. Она служит и средством оздоровления нации, придания ей новых сил. Мир вызывает стагнацию, упадок общества, и упования на мир не только нереалистичны, но и аморальны. Война как средство облагораживания нации, по словам генералов фон дер Гольца и Бернгарди, есть насущная необходимость. Более благородная, сильная и совершенная раса не только имеет право, но и должна управлять неполноценными народами, которыми оказывалось, по германским понятиям, все остальное население мира. Другие теоретики могли иметь в виду колонии. Дарвинизм стал «бременем Белого Человека». Империализм нуждался в моральном императиве.
Идеи Дарвина вдохновили и капитана Мэхэна. «Честное противоборство» между нациями – «естественная закономерность прогресса», писал он в одной из статей в 1897–1899 годах, указывая американцам их предназначение. Эта статья называлась «Моральный аспект войны». В другой статье – «Взгляд на XX век» – он заявлял, что «нет ничего более опасного для нашей расы», чем современная тенденция не признавать в военной профессии – в войне – источник «героического идеала». В частном письме он утверждал: «Плохо, если цивилизованные нации перестанут готовиться к войне, а обратятся к средствам арбитража»40. Он был убежден в том, что великие дела в судьбе наций вершатся силой и войнами, а другие формы, как арбитраж, создают лишь иллюзии. Если подменить армии и флоты арбитражем, то европейская цивилизация не выживет, лишившись бойцовского духа и энергии. Все же Мэхэн верил в возможность совершенствования сознания человека в XX веке. Он говорил о позитивной роли силы с позиции веры в прогресс. Характер миропонимания Мэхэна нашел отражение на фотографии, где он представлен с женой и двумя взрослыми дочерьми. Мы видим четыре пары неподвижных глаз, смотрящих прямо в камеру; четыре прямых, как кили, носа; четыре твердо сжатых рта; строгие блузки, застегнутые на все пуговицы до самой шеи; шляпки на высоких копнах зачесанных вверх волос; все лица выражают непоколебимую уверенность в «несомненности определенных данностей»41. Такие типажи вскоре исчезли так же, как и Рибблсдейл.
Необходимость борьбы провозглашалась многими деятелями: Анри Бергсоном в теории élan vital [94], Бернардом Шоу – в концепции «жизненной силы», в магическом тарараме Ницше, вскоре заворожившем всю Европу. Ницше признавал ослабевающую роль религии в жизни людей, сформулировав свой вызов двумя словами «Бог умер». Взамен он предложил «сверхчеловека», но простому гражданину понятнее был «патриот». Вера в Бога улетучивалась под натиском науки, и любовь к родине начинала заполнять пустоты, образовывавшиеся в душах людей. Национализм набирал ту силу, которой раньше обладала религия. Если прежде человек мог пойти в бой за веру, то теперь он был готов отдать свою жизнь за отечество. Тема военного конфликта стала интересовать и поэтов. Йейтс, живший в 1895 году в Париже, однажды утром проснулся от жуткого видения 42:
Неведомые копья
Замелькали вдруг пред глазами, едва пробудившимися от сна,
Глухие удары о землю павших всадников и крики
Неведомых гибнущих армий зазвучали в ушах.
В том же году нечто подобное испытал и А. Э. Хаусмен:
У ручья, сбегавшего с кургана,
Прикорнув на теплом летнем пне,
Я услышал грохот барабана,
Будто он привиделся во сне.
То тихо, то громко, вблизи и вдали,
Отрада друзьям, а для пушек снедь,
По дорогам земли, в пыли
Солдаты шли на верную смерть…
Призывная песня горнов слышна,
Дудки им подпевают,
Алым шеренгам смерть не страшна:
Их еще нарожают.
Местом проведения конференции была избрана Гаага, столица небольшой нейтральной страны, а ее открытие назначили на 18 мая 1899 года. Уже предварительные приготовления разбередили прежние подозрения и раздоры, обострили новые разногласия. Только что закончили воевать Китай и Япония, Турция и Греция, Испания и Соединенные Штаты, но в любой момент могла начаться война Британии с Трансваалем. Голландия, принимающая сторона, поддерживавшая в то же время буров, чуть не сорвала конференцию, потребовав приглашений для Трансвааля и Оранжевого свободного государства. Турция возразила против участия Болгарии, а Италия пригрозила игнорировать ее, если участие Ватикана предполагает признание его как светской державы. Германия незамедлительно заподозрила, что Италия намеревается выйти из Тройственного союза, и пригрозила бойкотировать конференцию, если в ней не будет участвовать какая-либо из великих держав. Все эти проблемы были улажены, и правительства начали формировать делегации.
