Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
- Мундир у барина готов? - спросил Горчаков у Прошки, который вошел следом за Андрюшей.
- Все тут, на ем,- ответил Прошка.
- Почему не взяли?
- Сами они не хотели Я положил, так выкинуть изволили! - недовольно покосился на барина Прошка.
- К царю надо одеться по форме.
- Я помещик, а не фельдмаршал. Что у меня есть, в том и явлюсь!
- Дядюшка, да вы меня погубите! - не выдержал Андрюша.
-Нет, ты меня с этим погубишь! Меня уже погубили! - сверкнул глазами Суворов.
Груша подбежала к двери, закрыла ее плотнее. Через секунду Александр Васильевич спросил спокойнее:
- А в каком же надо?
- В общеармейском.
- Андрюша, дядюшке твой мундир будет впору,- подошла сестра Груша.
- Вот примерьте, дядюшка. А ордена и звезды мы нашьем.
Общими усилиями уговорили старика примерить мундир Андрюши: он был почти впору.
V
И наутро настроение у дядюшки не улучшилось. Он дал себя выбрить, надел Андрюшин мундир, на который нашили ордена и звезды, но во дворец к царю отправлялся мрачнее тучи.
Андрюша повез дядюшку на простой паре лошадей. Суворов ехал по знакомым улицам, озираясь с любопытством вокруг.
Город приобрел совершенно иной вид, чем был раньше. Все напоминало Пруссию: вон торчит полосатая будка, вон такой же, выкрашенный в черно-белый цвет забор, полосатые ставни, двери; мальчишка бежит в лавчонку - в одной руке бутылка, другой придерживает на голове дрянную треуголку, косичка трепыхается; ямщики - курносые, бородатые, русские - не в круглых шапках и кафтанах в сборку, как испокон веков положено, а тоже в дурацком каком-то подобии прусского мундира и в сплюснутой треуголке.
Суворов только крутил головой да недовольно хмыкал.
На площади перед Зимним, готовясь с самого раннего утра к вахтпараду, ровнялись взводы разных полков, которые сегодня заступали в караул. Вахтпарад у Павла был существенным делом, главной заботой всего дня. Здесь, при разводе, он отдавал приказы, здесь он карал и миловал.
На вахтпарадах должны были присутствовать все гвардейские офицеры.
Увидя войска, одетые в уродливую прусскую форму, унтер-офицеров с допотопными, никчемными алебардами, офицеров с такими же эспонтонами, Суворов выразительно плюнул и отвернулся.
Горчаков с тревогой наблюдал за дядюшкой: суворовское настроение не радовало его.
"Найдет коса на камень",- думал он.
Зимний тоже был другой, чем при матушке Екатерине. Вместо лакеев в шелковых чулках и золоченой ливрее всюду мелькали треуголки и ружья часовых, по паркету стучали офицерские трости, звенели шпоры. Вместо пышного роскошества дворца получилась холодная суровость казармы.
Андрюша провожал дядюшку до приемной залы. Войдя в приемную, Суворов сразу оживился. Его всегда румяные щеки еще больше порозовели, глаза заблестели.
Увидев Кутайсова, царского брадобрея, турка по национальности, которого Павел пожаловал "в рассуждении долговременной и усердной его службы, в гардеробмейстеры 5-го класса", Суворов приветствовал его по-турецки:
- Хош гельдюн! Кейфиниз насыл? (Здравствуйте, как ваше самочувствие?)
Сконфуженный Кутайсов нехотя ответил:
- Пэк эйи! (Хорошо!).
Навстречу Суворову шел, ссутулясь, высокий угреватый граф Мусин-Пушкин. Он был одним из тех генералов, которых Павел I произвел вдруг в фельдмаршалы. В руках Мусин-Пушкин держал трость, как полагалось по уставу.
- Что, Валентин Платонович, бить меня собрался, с палкой идешь? усмехнулся Суворов.
- Так полагается - раз при ботфортах и в мундире. Ежели б я в башмаках, тогда другое дело...
- А какое ж дело, ежели в башмаках? Что значит?
- Значит: собираюсь куртизировать дам.
- А в ботфортах уже не сможешь? Ой ли... (Мусин-Пушкин до старости был ловеласом.)
- Вы все шалите, Александр Васильевич.
-Мои шалости известны: Рымник, Измаил, Прага... Я фельдмаршал в поле, а не при пароле!
- А-а, вашему высокопревосходительству, Николаю Петровичу! поздоровался он с петербургским генерал-губернатором Архаровым.- Ну как, пожары-то все упредили?
- Какие пожары? - удивился Архаров.
- А сказывают, ваш обер-полицеймейстер велел, чтобы владельцы домов извещали за три дня, когда у них в доме имеет быть пожар!
И так шел он по залу от одного к другому - желчный, ядовитый, прямой.
В приемной было много врагов - все эти старинные Салтыковы, Безбородки, Мусины-Пушкины и новые - Аракчеевы, Ростопчины, Архаровы.
Они сейчас радуются, видя Суворова поверженным в прах, униженным. Но Суворов, верный своей всегдашней тактике в бою и в жизни - идти вперед навстречу опасности, кидался в атаку сам, не ожидая нападения.
Горчаков не видал больше, с кем еще говорил дядюшка. Андрюша поспешил, на крыльцо ожидать царя, который поехал на утреннюю прогулку по городу.
К девяти часам Павел, как всегда, вернулся с прогулки. Слезая со своего высокого Фрипона, он окликнул Горчакова:
- Дядюшка здесь?
- Здесь, ваше величество!
Павел I вошел во дворец.
Вмиг в нем все замерло. Только слышался крик караульных офицеров на постах: "Вон!", что означало: к оружию!
Император вошел в приемную и остановился, глядя на собравшихся. Маленький, в громадных грубых ботфортах, в тесном темно-зеленом мундире, в плоской треуголке, из-под которой глядели упрямые глаза и смешной, нелепо вздернутый нос.
Среди застывших в низком поклоне посетителей он увидал тщедушную фигуру Суворова.
Павел подошел к нему, взял под руку и увел к себе в кабинет.
В приемной зашушукались.
Случилось невероятное, небывалое: пробило десять часов - время начинаться вахтпараду, а царь еще не выходил из кабинета.
Продрогшие в одних, мундирах на морозе офицеры топали у подъезда, ждали. Спрашивали:
- Государь где?
- В кабинете.
- С кем?
- С Суворовым.
- Кричит?
- Нет. Наоборот, там тихо.
- В чем же дело?
Наконец в приемной ясно услышали голос царя:
- Пойдемте, граф, посмотрим войска!
Генералы, участвовавшие в разводе, кинулись по лестнице вниз:
- Идет!..
VI
Участники вахтпарада и многочисленные зрители - военные и статские,которые собирались к разводу по обязанности, а не по пристрастию к прусской экзерциции, были поражены. Сегодняшний вахтпарад Павел I проводил иначе, чем обычно: батальонное ученье делал скорым шагом, бросал взводы друг против друга в штыки, чего не практиковалось никогда. Всем было ясно, что государь хочет угодить Суворову, неумело подражает его "сквозным атакам".
Суворов стоял тут же, безмолвный и бесправный.
Можно было бы думать, что Суворов обрадуется таким знакам царского внимания к нему, но на его исхудалом старческом лице, кроме скуки и презрения, не было написано ничего.
Суворов отворачивался от лихо маршировавших взводов или довольно громко бросал ироническое:
- Не спеши, букля оторвется.
Ходил взад и вперед, нюхал табак, зевая поглядывал куда-то вбок, на Адмиралтейство.
А потом вдруг подошел к Андрюше Горчакову, стоявшему тут же, в нескольких шагах от императора, и сказал:
- Нет, больше не могу, уйду!
Андрюша вспыхнул, задвигал своими густыми бровями, что-то зашептал, с опаской оглядываясь на стоявшего невдалеке императора.
Суворов отошел, пропустил мимо себя еще один взвод, покачал головой, сказал:
- Комедия, помилуй бог!
И опять подбежал к племяннику:
- Довольно, не могу!
Андрюша Горчаков готов был провалиться сквозь землю.
Но Павел, казалось, не слыхал и не видал ничего.
Когда же офицеры, проходя мимо царя, стали салютовать эспонтонами, припрыгивая и покачиваясь на тихом шагу, Суворов схватился за живот и беззвучно засмеялся.
Потом, опомнившись, он махнул рукой и быстрыми шагами пошел через площадь по направлению к недостроенной церкви Исаакия Далматского.
Народ, глазевший на вахтпарад, почтительно расступался перед Суворовым.
- Объясните же мне, сударь, почему граф уехал? - строго спросил Павел у бледного от страха Андрюши Горчакова, когда они вошли в кабинет.
- Дядюшка нездоров.
Павел отдувался и пыхтел - верный признак того, что был сильно зол.
- Я все время намекал ему, чтобы он попросился в службу, а он знай рассказывает о штурме Измаила. Рассказывал больше получаса. Я не перебивал. Чуть он остановится, я снова намекаю ему. Глядь, а мы уже после Измаила очутились в Праге. Так до вахтпарада дотянул, а тут убежал. Что это такое? Извольте, сударь, ехать к вашему дяде и спросить у него самого объяснение. И тотчас же привезите мне ответ. До тех пор я и за стол не сяду!
- Слушаюсь, ваше величество!
Горчаков повернулся налево кругом и с радостью выскочил из кабинета.
Сбегая по лестнице, он посмотрел на часы: мать пресвятая богородица! Начало двенадцатого, а в час государь уже садится за стол.
- Ильюшка, гони вовсю к Хвостовым! - крикнул он ямщику, прыгая в сани.
...У Хвостовых стояла тишина. Груша и Димитрий Иванович ходили на цыпочках, словно в доме был тяжело больной.
