Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Разумеется, при жизни Юрия сделать это было невозможно. Но Андрей ждал своего часа недолго. Смерть Юрия развязала ему руки. Предоставив другим хоронить тело отца, сын занялся похоронами его политики.
Выше уже отмечалось, что Долгорукий предназначал своих сыновей от первого брака для княжения в южнорусских волостях; Ростов же и Суздаль он незадолго перед смертью передал двум своим малолетним сыновьям от второго брака — Михаилу (Михалку) и Всеволоду (об этом сообщает более поздняя летописная статья под 1174/75 г.), причем жители этих городов целовали крест «ко Юргю князю на менших детех, на Михалце и на брате его». Андрей одним махом разрушил эту династическую схему. Он не только не поехал в Киев добиваться для себя великого княжения, но даже никак не отреагировал на разграбление киевлянами Юрьева двора и избиение ими «суздальцев», то есть отцовской дружины. Равнодушие Андрея к безобразному надругательству над памятью об его отце, по всей видимости, можно объяснить только тем, что под конец жизни Долгорукого его конфликт со старшим сыном принял еще более острый характер; едва ли будет преувеличением сказать, что отец и сын смертельно разругались между собой[361]. В том же 1157 г., — вероятно, сразу после получения известия о смерти Юрия, — Андрей нарушил и отцовское распоряжение относительно распределения столов в Ростово-Суздальской волости. Крестная клятва, которую ростовцы и суздальцы совсем недавно принесли Юрию на его «менших детях», была забыта, и по решению веча всей «земли» Андрей был провозглашен князем, — причем не какого-то одного города, а всей волости. «Том же лете, — читаем в Киевской летописи под 1157 г., — сдумавши ростовци и суждальци и володимирци вси, пояша Андрея, сына Дюргева стареишаго, и посадиша и [его] на отни столе Ростове, и Суждали, и Володимири». Этот успех Андрея летописец объясняет его чрезвычайной популярностью в народе: «Зане бе прилюбим всим за премногую его добродетель, юже имеяше преже к Богу и к всим сущим под ним». И поскольку, как мы теперь знаем, Андреева «любовь» к Богу была не просто благочестивым чувством верующего, а несла в себе также мощный идеологический посыл политика-новатора, который стремился превратить родное Залесье в Святую землю, находящуюся под особым покровительством небесных сил, то правомерно заключить, что именно эта сторона его «боголюбия» привлекла к нему симпатии широких слоев населения Ростово-Суздальской земли и решающим образом повлияла на вечевой приговор.
Успенский собор во ВладимиреПрограмма Андрея по возвеличиванию своей отчины отличалась исключительной широтой замысла и замечательной многогранностью, что делало ее самым выдающимся явлением древнерусской политики со времен Ярослава Мудрого. Источники позволяют различить в этой программе три главных раздела, на которых следует остановиться особо. Это — масштабное государственно-культурное строительство, вышедшее далеко за областные рамки; драматическая борьба за церковную независимость от Киева и напряженная литературно-идеологическая деятельность, призванная наполнить политические шаги княжеской власти идейным содержанием. Рассмотрим их по порядку.
Андрей создавал свой новый Киев во Владимире-на-Клязьме, а не в более старых городах — Ростове и Суздале. По сообщению Никоновской летописи, он некоторое время колебался, какой из трех городов лучше всего подходит на эту роль, но в конце концов остановил свой выбор на Владимире — городе без сильной родовой аристократии и древних вечевых традиций: «Хощу бо сей град обновити митропольею, да будет сей град великое княжение и глава всем». Молодое вино, как известно, не вливают в старые мехи. В 1158—1165 гг. грандиозные строительные работы совершенно преобразили облик Владимира. Пояса новых крепостных валов придали городу вид треугольника с острым восточным углом, вклинившимся в узкое междуречье Лыбеди и Клязьмы. Внутреннее городское пространство получило трехчастное деление. Старый Владимир, выросший вокруг Мономахова детинца, стал теперь всего лишь одним из городских районов — Средним, или «Печерним», городом (в подражание киевскому Печерску). К востоку от него в черте городских стен располагался торгово-ремесленный посад, а с западной стороны к нему примыкал укрепленный «новый город», где по соседству с двором князя Юрия вырос княжеский двор Андрея. Семикилометровый пояс стен и валов обновленного Владимира намного превзошел оборонительные линии Киева (4 км) и Новгорода (6 км){199}.
Золотые ворота во Владимире-на-КлязьмеСреди построек этого времени наибольшее значение имели две — Успенский собор и Золотые ворота, напрямую отсылавшие к столичной, «киевской» символике.
Обширный белокаменный собор Успения Пресвятой Богородицы был заложен в 1158 г., на территории детинца, и полностью завершен два года спустя. По недостатку собственных мастеров строительство велось усилиями иноземных зодчих и каменщиков; как сказано в Лаврентьевской летописи, «приведе ему [Андрею] Бог из всех земель [в других списках: «из многих земель»] все мастеры», — то есть мастеров всех специальностей, большинство из которых прибыло, по всей видимости, из Германии[362]. Златоверхий Успенский собор, украшенный «паче инех церквей» «многоразличными иконами и драгим каменьем бещисла и сосудами церковными», должен был стать центральным храмом города, оплотом будущей Владимирской митрополии, независимой от киевских духовных властей. По примеру своего великого предка, крестителя Руси князя Владимира Святославича, Андрей пожаловал Успенскому собору «слободы купленные и с даньми и села лепшая», а также десятую часть княжеских доходов, чем уподобил его древнейшему кафедральному собору Киева — Десятинной (тоже Успенской) церкви.
Монументальные Золотые ворота с белокаменной надвратной башней, увенчанной небольшой церковью Положения риз Богородицы, были возведены в 1164 г. В отличие от Успенского собора над ними трудились местные мастера[363]. Предназначение Золотых ворот было двойным: оборонительным и парадно-декоративным. Этот участок крепостной стены был самым укрепленным местом города. С обеих сторон к башне Золотых ворот примыкали деревянные крепостные стены, стоявшие на 9-метровых земляных валах. Снаружи их прикрывал ров глубиной более 8 метров и шириной до 22 метров. Парадное значение Золотых ворот было подчеркнуто нарядным, торжественным видом высокой белокаменной башни, сиявшей листами золоченой меди, которыми были обшиты дубовые воротные створы[364], и самим их местоположением — при въезде с юго-запада на главную улицу Владимира, выводившую к эффектному дворцово-храмовому ансамблю в южной части города. Эта топографическая особенность была глубоко символичной, ибо подобная организация городского пространства, восходящая к богословско-мистическим представлениям об идеальном Небесном Граде, являлась отличительной чертой двух столиц, претендовавших на роль Нового Иерусалима: Константинополя, чьи Золотые ворота открывали въезд на центральную улицу, ведущую к Августейону[365], и Киева, в котором дорога, пролегавшая через Золотые ворота, упиралась в Софийский собор{200}. Ставя свой стольный город в тот же ряд, Андрей Боголюбский на языке архитектуры возвещал, что обновленный Владимир должен заступить место «матери городов русских», больше не способной, по мнению владимирского князя, выполнять миссию Божьего Града в Русской земле.
Впрочем, Андрей не довольствовался одной только проповедью в камне. В эти годы близкие к князю владимирские книжники[366] создали ряд литературных произведений, призванных прославить новую Святую землю и ее столицу. В них получила развитие идея о провиденциальном характере возвышения Владимира, и было обосновано общерусское и даже шире, общехристианское значение культа Владимирской иконы Божьей Матери: «Яко бо солнце створи Бог, не на едином месте постави, егда светить, обходя всю вселеную, лучами освещаеть, тако же и сии образ Пресвятыя Владычица нашея Богородица Присно девы Мария не на едином месте чюдеса и дары исцелениа истачаеть, но обьходящи вся страны и мира просвещаеть и от недуг различьных избавляет» («Сказание о чудесах Владимирской иконы Богоматери»). В связи с обретением в 1160 г. мощей первого местного святого — ростовского епископа Леонтия, убитого язычниками в начале 70-х гг. XI в., было написано его житие с начатками собственной «священной истории» Ростово-Суздальского Залесья. Здесь, в частности, получили официальное признание легенды о крещении края самим святым князем Владимиром Святославичем и об основании им же, а не Владимиром Мономахом города Владимира.
