Елена Криштоф - Сто рассказов о Крыме
И вот еще подробность, тоже запечатленная летописью: ее маленький сын был единственным, уцелевшим после взятия Мангупа, потомком княжеского рода.
О мальчике этом известно: когда он вырос в Турции, султан послал его ко двору Московского великого князя (уже Василия III) в качестве дипломата с сохранением титула князя Мангупского. О матери же его подробностей мы не знаем, была — и все.
Стоит посреди полуострова мертвый город, больше всего похожий на памятник самому себе… И, может быть, моя догадка насчет царицы наивна, лишена достоверности, но всегда думаю о ней, только услышу: Мангуп. И еще думаю: стены Кафы были тоже высоки, да, видно, не в высоте стен дело. Для генуэзцев родина все-таки была за морем, а для феодоритов единственная — здесь.
Родственник Грозного
В мае пещерные города Мангуп-Кале и Чуфут-Кале в белых, тяжелых от росы цветах боярышника. Боярышник на воле пахнет тонко, нежно и печально. А куст, устремленный ветром к обрыву, похож на большое крыло вот-вот готовой улететь птицы.
Если по высокой траве, скрывшей старые тропинки и старые фундаменты, подойти к остаткам крепостной стены и глянуть вниз — дух захватит: так широко видны окрестные холмы, поросшие лесом, приютные долины и синие ущелья, так далеко внизу вьется узенький шнурок дороги, раздваивается, уходит и вас зовет. Словно это и не связь всего-навсего между селами или перевалами, а некий символ, призыв, против которого нет сил устоять. Но вы и в самом деле можете спуститься вниз и запылить на «москвиче» или «газике» в любую сторону, прочь от бурых ракушечниковых стен. А представьте, как смотрел на дорогу пленник, за которого то ли дадут выкуп, то ли нет; то ли разменяют его на Донце на знатного мурзу, то ли так вот и гнить ему в сырой яме, вытесанной в толще ракушечника. Не одна такая яма сохранилась до наших дней, но сегодня все захвачено дерезой, шиповником, смотрится весело. Экскурсовод останавливает идущих за ним, говорит об удивительной жизни Афанасия Нагого, родственника Ивана Грозного, иногда путает, приплетая к его биографии еще и то, что случилось с царским воеводой Шереметевым сто лет спустя…
Афанасий Нагой прибыл в Бахчисарай, ставший к тому времени столицей Крымского ханства, первым послом окрепшего государства русского. Однако очередной из быстро сменявшихся ханов Гиреев этой силы еще не осознал. Стал по обычаю торговаться:
— Король польский мне дает казну ежегодно, а твой государь со мною бранится. Пусть шлет казну — будем говорить.
— Государь наш дружбы не покупает, — уже так мог сказать посол, и ногу мог смело выставить вперед, и шубой с царского плеча тряхнуть. Не свой гонор показывая, а помня: за ним стоит государство, набравшее силу.
— А я люблю того, кто больше денег дает…
Не один день прикидывал хан и так и этак: кому обещать мир — Польше или России? Лучше, пожалуй, с Польшей напасть на Москву. Авось удастся отбить Казань и Астрахань? Хотя нет, вряд ли отобьешь, да и попутная добыча не верна. И тем более она не верна, что поход затеян султаном турецким, а крымцы ему нужны лишь как живая сила. Велел султан приготовить оружие и телеги под добычу. Но повезут добычу на тех телегах в Кафу, чтоб переправить за море.
Однако все равно, верна добыча или не верна, уплывет в Турцию или осядет в нарядном городе Бахчисарае, готовиться надо. Султан велел.
Послу, разумеется, о походе на Москву не говорят. Посол в это время сидит в яме, в колодках, рассуждает по свободному времени об участи своей и своего отечества.
Надо сказать, что и в обычной, более спокойной обстановке посла не балуют. Гирей охоч на всякие унизительные процедуры, без коих в его покои не взойдешь. Кроме того, разрешает унижать посла любому: дворцовой страже, просто всаднику на улице, который обдаст грязью из-под копыт коня, прошипит: "У, нечистый, собака. Зачем сидишь здесь? Не нужен — если Астрахань с Казанью для нас у своего государя выпросить не можешь".
На что Нагой по повелению Ивана Грозного отвечал: "Когда то ведется, чтоб, взявши города, отдавать их?"
А вообще, что за характер был у этого облеченного властью царского родственника! Его и в колодки забивали, и взашей грозились выгнать из Крыма — он все терпел, понимая, как может помочь родине. Ходил по чудному городу Бахчисараю, прислушивался к пестрой, разноязыкой толпе, поил "для вестей" турецкого агу и прочих. Всю обстановку знал чуть ли не лучше хана. Однако, как ни старался внушить хану, что с сильным соседом задираться не стоит, не все от его уговоров зависело. 17 000 турецкого войска прибыло в Кафу, к ним присоединилось 50 000 крымцев, и все это двинулось по Дону на каторгах. А каторгами назывались всего лишь гребные суда, где прикованными к скамьям сидели рабы, пленники, и среди них много русских, даже и послы в качестве гребцов-каторжан встречались. Нагого участь подобная миновала, а других — нет…
Что же касается Казани и Астрахани, в том походе они вовсе взяты не были, и хан попросил эти два ханства за Нагого, в момент из посла превратившегося в пленника. Попросил на авось, отлично понимая, что никто их ему не отдаст. Не та, как сейчас говорят, ситуация.
Хотя почему — не та? Три года сряду на Руси неурожай. А теперь еще и мор. Ослабела Русь — бери ее голыми руками. И весной 1571 года в самом деле набежали крымцы на Москву, сожгли ее предместья и ограбили. Добраться до Москвы без боя хану помогли бояре-изменники. В тот раз в полон взяли много русских, говорят — до ста пятидесяти тысяч. То-то был рынок в Кафе! Красавиц продавали в турецкие гаремы, русских мамок — в далекий Египет. Считалось — нет кормилицы лучше: будет она жалеть и чужое дитя как свое. Продавали молодых мужчин на каторги всех морских держав, включая Испанию. И ее армады не на этой ли мускульной тяге, не на этих ли живых моторах ходили к чужим берегам, когда не случалось ветра?..
Я брожу по Бахчисараю поздней весной, цветет боярышник; сильно — жизнью, солнцем пахнет молодая трава, и даже разогретые камни тоже пахнут, — в расселинах их проклюнулся чабрец. Пытаюсь представить, что чувствовал Афанасий Нагой в мае 1571 года, глядя вот на это цветение, на эти минареты, на эти нарядные кровли, на чужую, но в чем-то уже привычную жизнь? Что испытывал он, когда в город пригнали пленных? И что, когда узнал об измене, указавшей открытую дорогу к стенам Москвы?
"Чайки" в Кафе
Почему это возле крепостей земля похожа на пепел, а рано засохшая мусорная трава покрывает склоны холмов, как ржавчина? Во всяком случае, в Судаке так и здесь, в Феодосии, у Карантина так. И одинаково тут и там растет куст сурепки на крыше старого храма, цветет низкорослая, обтрепанная персидская ромашка.
Башня Климента и вторая Угловая, и та, что у нынешнего рыбацкого причала, стоят рыжими, шершавыми громадами, сложенные из побуревших плит известняка. А где подходили к городу «чайки» гетмана Сагайдачного, завернув сюда после взятия Синопы и Трапезунда, точно сейчас никто не скажет.
Может быть, некоторые из них уперлись носами в песок вот здесь, где стоят четыре моторные фелюги? А может быть, казаки, опьяненные веселой удачей у турецких берегов, подгребли ночью прямо к подножию холма, на котором стоит Угловая?
Операция Сагайдачного — это был десант в самом прямом смысле слова: подошли на судах с моря, высадили войско, прокрались под покровом ночи к цитадели… Через триста шестьдесят лет никаких следов не могло сохраниться и не сохранилось от набега, кроме упоминания в летописях и песнях. А стены — стоят. Всюду на мелководье дотлевают железные останки другого десанта, тысяча девятьсот сорок первого года. Белые птицы обсели ржавое железо. Штиль такой, что отчетливо розовеет на шелковой воде слабая радужная полоса мазута. Тишина.
Обыкновенно в таких случаях говорят: закрой глаза и увидишь… Сколько ни закрываю, не могу увидеть, как берут эти стены люди, вооруженные только пищалями да легкими пушками. Так же, как не могу представить те тридцать тысяч невольников, которые томились за стенами Кафы, ожидая своей участи. Единовременно — тридцать тысяч. Одних продавали, других пригоняли на их место…
Зажурилась Україна, що ніде прожитии,
Витоптала орда кіньми маленькії діти…
Так поют те, кто остался дома, в сожженном селе, а других гонят далеко, уже и из глаз пропали. Пахнет степь полынью и тоской, бредут пленники «связкой»: руки скручены сыромятными ремнями, сквозь ремни продеты деревянные шесты; так и на базар выведут в Кафе, проклятом городе.
Татарам хорошо, под ними крепкие кони, на одном едешь, два других отдыхают. Всадники предвкушают, как будут делить ясырь, продать выкликая: "Вот новые, простые, самые не хитрые рабы, зубы белые, крепкие, мышцы — канаты, гнали их из-под басурманского города Тернополя, ни один не пал…"
![Айн (http://marsexxx.com, [email protected]) - Источник](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
