Геомар Куликов - Юрьев день
— Смеёшься… — не поверил Тренька. — Разве можно человека на собаку сменять?
Однако по лицу Фёдора Богдановича понял: не шутит старый борзятник.
— Неужто такой закон есть? — растерялся.
— У князя и Рытова закон, что дышло — куда повернули, туда и вышло, хмуро заметил Фёдор Богданович. — Ты вот что, Терентий, поешь, да не глядя на поздний час — домой. Обо всём скажи деду и передай, чтобы он немедля ко мне шёл. Надежды мало из беды Димитрия вызволить, однако и наималейшую надобно использовать. И помни, ко мне прежде, не к князю.
Собрался мигом Тренька, ужинать не стал. И, всхлипывая и слёзы рукавом утирая, пустился бегом домой.
Заголосила мать, едва Тренька выпалил страшную весть. Бабушка, как и сам Тренька, поначалу не поверила:
— Будет пустое молоть!
Дед белее бороды сделался:
— Не путаешь ли чего?
— Всё как есть… — помотал головой Тренька.
Засуетился дед. Одёжку принялся надевать — в рукава не попадает.
— Может, мне с тобой? — встревожилась бабушка.
Дед от неё, ровно от назойливой мухи, отмахнулся. Забормотал, словно не в себе:
— Вестимо, после охоты хмелен был князь. Наговорил пустого да лишнего.
И, велев ждать его, ушёл в ночь, почитай, уже чёрную.
— Что же теперь будет? — растерянно спросил отец.
Бабушка за одёжку взялась.
— Не годится так, — молвила. — Одевайся, Яков. Надобно в Троицкое идти.
Глава 7
«Мы люди вольные…»
Деда привезли к вечеру.
По вере своей государю-батюшке Петру Васильевичу и характеру вспыльчивому, направился он не к старшему борзятнику, а прямёхонько в княжьи палаты. Попал в худую пору. Был жестоко бит по княжьему повелению. И теперь лежал на телеге под стареньким кожушком — глаза закрыты, борода в небо смотрит.
Жутко сделалось Треньке:
— Неужто помер?
— Живой, только слабый очень… — Бабушка поправила неподвижную дедову руку.
Кроме неё, возле телеги — отец, дядька Никола, видать, недавно подошедший, и чужой мужик в новом овчинном тулупе, опоясанном красным кушаком, и лисьей шапке с малиновым верхом. «Должно, рытовский», сообразил Тренька.
Отец с дядькой Николой перенесли деда в избу, бережно положили на лавку под образа.
Бабушка распорядилась:
— Яков, лошадь распряги, корму задай. Степанида, стол накрой. — И с поклоном к мужику чужому: — Откушай, батюшка, чем богаты.
Тот отказываться не стал:
— Спасибо, хозяйка. В лихой час свиделись. Ну, да бог милостив, глядишь, обойдётся.
Сначала не клеился разговор. Выпили винца — языки развязались.
Похрустывая солёным огурцом, осведомился дядька Никола у гостя:
— Звать как? Кем у господина своего служишь?
— Холоп я Ивана Матвеевича старинный и приказчик его, — степенно отвечал гость. — А зовут Трофимом.
— Однако, — прищурился дядька Никола. — С чего бы Ивану Матвеевичу посылать со стариком безвестным, князем наказанным, своего приказчика?
Бабушка сдвинула брови:
— Слышь, Николка, трезв вроде, а с гостем речь ведёшь грубую.
— Хитрит наш гостюшка, — продолжал дядька Никола. — Не из жалости велел ему Рытов деда привезти. Тому другая причина есть.
Трофим ясными глазами поглядел:
— Верно. Без причины, сказывают, и чирей не вскочит. Вот и Иван Матвеевич к князю пожаловал…
— Эва, сказал! — перебил дядька Никола. — Рытов на охоту в княжьи земли приехал. Господскую душеньку свою потешить. Вот те и вся причина.
Усмехнулся приказчик Трофим:
— Мужик ты неглупый. А тут — не угадал. Охотничьих угодий у Ивана Матвеевича, верно, поменее, чем у князя. Однако, слава богу, за чужими зайцами ездить не надобно. Своих хватает. И земель царь Иван Васильевич пожаловал Ивану Матвеевичу достаточно, хоть и в краю посуровее здешнего. А вот в чём Иван Матвеевич и впрямь нуждается, так это в крестьянах, чтобы те земли заселить и впусте не держать.
— Ловко! — воскликнул, не скрывая удивления, дядька Никола. — Я думал, Рытов случаем решил попользоваться. А он, стало быть, не на зайцев — на людей приехал охотиться. Так, что ли?
Рытовский приказчик ответил спокойно и рассудительно:
— На зайца охотятся — его сгубить хотят. Не по своей воле зайчишка под собак выходит в поле. А государь Иван Матвеевич насильно к себе никого не берёт. Живётся человеку на своём месте довольно и без обиды — слава богу. Ну, а коли крестьянин от господина своего терпит мытарства и уйти хочет, тут Иван Матвеевич милость готов оказать и на свою землю переселить. А ты — на людей охотиться…
— Ладно ли под Рытовым живёте? — пытал дядька Никола.
— Не ангел господен Иван Матвеевич, однако людей на собак не меняет. И стариков до полусмерти не порет.
— А молодых? — подковырнул дядька Никола.
Тут терпению гостя пришёл конец. Встал из-за стола, бабке поклонился:
— Спасибо за хлеб-соль. Пора мне. Думал добро сделать, помочь чем.
Однако верно говорят: насильно мил не будешь. Да и к чему?
Взялся за шапку.
— Постой, — впервые подал слабый голос дед, возле которого хлопотала бабка. — Постой, Трофим! Не серчай на Николу. Мужик он крепкий, работящий, а на язык и впрямь остёр. Да ведь дело не шутейное. Растолкуй-ка ты лучше, что за земли в тамошних краях? Велики ли господские работы?
Гость шапку на лавку положил, садиться не стал.
— Земли победнее здешних. Военными делами разорены. Однако живём на них, с голоду не помираем. Руки, известно, ко всему приложить надобно. Не пашут, не жнут, а сыты бывают одни птицы небесные.
— Да баре… — пробурчал, будто про себя, но так, что другие слышали, дядька Никола.
А гость, словно то не для него сказано, продолжал:
— Что ж до работ господских и иного, дорожит своими людьми Иван Матвеевич, потому барщиной и оброком сверх меры не давит.
Запустил дядька Никола пятерню в бороду.
— Как с князем, коли надумали бы уйти, рассчитываться будем?
— Не твоя забота. Все долги Иван Матвеевич заплатит.
— А коли не по душе у твоего господина придётся?
— Христос с тобой! — в сердцах не сдержался гость. — Оставайся с князем. Глядишь, и тебя на собаку али на козла вонючего сменяет. Может, тогда и поумнеешь. Не обессудьте, хозяева… — шагнул решительно к двери.
— Постой, — морщась от боли, простонал дед. — Не горячись. А ты, Никола, помолчи. Не о тебе ноне сказ.
Тихо стало в избе. Ровно на кладбище. Всхлипнула Тренькина мать, да под бабкиным взглядом тотчас и замерла.
А дед, отдышавшись малость, повёл такую речь, прерываясь чуть не на каждом слове:
— Я князю Петру Васильевичу ровно господу богу верил. И тому верил, что Митьку из холопства, как князем обещано, выкупим. И кабы кто сказал мне вчера ещё утром, что он моего внука на пса променяет, тому бы в глаза плюнул.
Бабка вытерла взмокший дедов лоб полотенцем:
— Что уж теперь, после драки-то…
— Нет, мать. Драка-то, похоже, только начинается. — И гостю: — Справно ли твой хозяин живёт?
— Попроще, нежели князь, однако жаловаться грех, — ответствовал с достоинством рытовский посланец.
— А отчего людей сманивает?
— Кто тебя, мил человек, сманивает? Сказано же, дадены царём Иваном Васильевичем верному слуге Ивану Матвеевичу земли немалые с угодьями лесными, лугами…
— Деревень, дворов много ли?
Помедлил рытовский приказчик, словно раздумывая: продолжать ли разговор аль закончить. Сказал-таки:
— Деревень да сёл — шесть. Дворов в них — более полуста. — И уколол, не стерпел: — Сколько курей да поросят в каждом дворе — не считал.
— Прости, государь, старика, — вступилась бабушка. — Отец его на этой земле родился. А кошка и та к своему месту привыкает.
Приказчик чуть голову наклонил: понимаю, дескать.
А дед, вновь глаза открыв, негромко, но внятно молвил:
— Трудно родные места покидать. Однако обманул меня, старика, князь жестоко. Нарушил своё слово. Да забыл, видать, что люди мы, слава богу, вольные. Потому передай Иван Матвеевичу, согласны мы, коли пожелает, переехать на его земли. Николе же, — в сторону родича глазами повёл, самому решать, с нами ехать, здесь ли оставаться.
Замолчал дед.
Тренькина мать в голос заплакала. Тренька носом шмыгнул: прав дед, не бросать же в беде Митьку, словно шелудивого пса, хоть и вправду на собаку менян был.
Дядька Никола сокрушённо головой покрутил.
— Куда же я вас одних отпущу…
Тренькина мать — брату в ноги. А тот:
— Эх, Степанида, не так мечталось. Из одного хомута в другой лезем. И будет ли он легче да свободнее?
Трофим, приказчик рытовский, тех слов ровно не слышал. Промолчал.
В окошко, за которым ранние сумерки сгущались, глядел.
Глава 8
Приехали!
Две семьи свёз Иван Матвеевич Рытов у князя Петра Васильевича Боровского на Юрьев день. Гневался тот, как никогда прежде. Ещё бы, ему, князю рода старинного и богатого, пришлось уступить худородному дворянину. Однако понимал князь — не следует наживать врага в человеке, что милостью пользуется у царя. Оттого с честью и ласкою проводил ненавистного Ивана Рытова. На прощание даже расцеловались троекратно хозяин с гостем. Друзья закадычные, да и только!
