Ростислав Фадеев - Кавказская война.
В геополитике Фадеев, как ни странно, использовал методологию системного анализа, разработанную к этому времени его врагом Милютиным. Должно быть, годы службы под начальством Дмитрия Алексеевича были для него не только годами совместной работы, но и годами ученичества у отца российской геополитики. И, как мы могли видеть, ученичество оказалось плодотворным. Из всей плеяды российских геополитиков, воспитанных в милютинской школе, Фадеев оказался не только самым первым, но и самым ярким, талантливым и самобытным.
* * *Социология, одно из излюбленных научных поприщ Ростислава Андреевича, разрабатывается уже в его первых трудах — в частности, в «Шестьдесят лет Кавказской войны». Он хочет уяснить сам и разъяснить читателю природу кавказского мюридизма и в результате уходит с головой в религиоведческий очерк, детально разбирая сложное явление ислама, и в особенности влияние западной цивилизационной модели на исламский мир.
Нельзя сказать, что все его мнения верны. Так, например, в «Кавказских письмах» он решительно отрицает наличие живых общественных сил в Азии, не предвидя ни появления панисламизма, ни «исламской революции», начало которой было положено как раз во время написания Фадеевым его трудов. Но в рамках своего понимания он делает поразительно верные наблюдения о поглощении исламом национального начала, которое наш генерал (поначалу, скорее всего, интуитивно) считает единственным реальным источником развития. Отсюда вывод, что для мусульманина государство — иностранное или свое — всегда чуждая сила. И другой вывод очень важный для нашего времени, в котором мы переживаем наступление очередной исламской секты (ваххабизма): «мюриды <…> грозят страшными потрясениями, разумеется, совершенно бесплодными в результате, как все внутренние движения исламизма». И Фадеев предсказал подобное явление — да и трудно было не предсказать при подобном понимании социологической сущности ислама.
Там же, в «Кавказских письмах», он достаточно верно предсказывает и будущее азиатских обществ: «азиатский деспотизм, хотя несостоятельный для действительного управления, тем не менее располагает материальными силами страны. Когда европейцы налагают руку на такое правительство, они становятся неограниченными повелителями государства, могут организовать его силы на его же счет и распоряжаться им произвольно».
Но он видит достаточно ясно под исламским покровом и собственно горское общество (если оно заслуживает такого названия) и сразу же указывает на его главный устой — работорговлю, низведшую «понятия горца на последнюю степень растления». В «Кавказских письмах» читаем: «Треть народа была в рабстве <…> Богатство значительных фамилий мерилось исключительно числом рабов». Отбрасывать это мнение не приходится, поскольку работорговля процветает в кавказских ущельях и до нынешних дней. Фадеев же заявляет, что хищничество вошло горцам в кровь, «образовало из них хищную породу, почти в зоологическом смысле слова». Отсюда и главная особенность горца — автоматическое определение всего мира, кроме собственной долины, законной добычей. Отсюда же и характеристика кавказского общества, как сборища отдельных лиц, которые терпят друг друга только из страха кровной мести. И в то же время он напоминает, что под покровом этого растления скрывается богато одаренная яфетическая (арийская) натура, которая и обусловила весь тот пламень, самоотвержение, религиозность, проявленные в годы мюридизма, спаявшего горское общество единой идеей.
«Религиозный заговор» — так определяет Фадеев начало кавказского мюридизма. Фактически мюридизм — один из многочисленных толков ортодоксального ислама, которыми основатели этих толков приспособляли универсальное учение к племенным психологическим основам (то же мы видим и в христианстве). Фадеев описывает, как мюридизм произвел революцию в горах, со всеми сопутствующими явлениями — вплоть до истребления традиционной элиты. Сущность мюридизма — именно революция, общественный переворот, возглавляемый крайними максималистами, своего рода исламский большевизм. Как всегда, революция высвободила скрытые энергии племен и людей и, израсходовав их в бурном взрыве газавата, ушла, оставив после себя прах и пепел. «И теперь еще, проезжая по Дагестану, видишь всюду каменные остовы деревень самой прочной, вековой постройки, совершенно пустые…» Фадеев внимательно прослеживает этапы преобразования идеологического учения в государство и делает вывод о превращении населения Восточного Кавказа в воинствующий мусульманский орден.
Он только бегло касается причин разрушения теократического государства Шамиля, но главное ясно — оно рухнуло потому, что потребовало от народа непосильного напряжения. Нам на собственном опыте знаком феномен распада государства, использующего свое население как инструмент достижения некоей сверхзадачи, и мы вспоминаем август 1991 года, когда ни одна рука не поднялась в защиту власти КПСС, читая у Фадеева: «Общества спешили принести покорность, чтобы избавиться от погрома и опеки бывших начальников… Из нескольких тысяч горцев, занимавших берега Койсу, только несколько десятков человек последовали за Шамилем… Каратинцы, несмотря на свою крепкую местность, отказались защищаться. Все средства сопротивления разом иссякли для Шамиля». И, наконец, как в 1990–1991 годах известный секретарь обкома, против Шамиля начинает сражаться один из его наибов, его честолюбивый соперник Кибит-Магома.
Конечно, социологией и политологией Кавказа невозможно было ограничиться при системном рассмотрении событий. Первый свой опыт исследования российского общества Фадеев дает именно в труде «Шестьдесят лет Кавказской войны». Разбирая причины возникновения мюридизма, он приходит к выводу, кажущемуся парадоксальным — первопричина возникновения и успехов мюридизма лежит в действиях русской администрации на Кавказе (что вполне укладывается в известную концепцию «вызова-ответа»). Именно ломка самобытных общественных учреждений Кавказских гор, фактическая отмена адата (система исконных местных обычаев) и введение шариата, как судебного права в туземных обществах, и создали условия для складывания мюридизма в том виде, в каком он явился в 1830-х годах. И, напротив, введение судопроизводства по адату способствовало закреплению успехов и успокоению края в период наступления князя Барятинского.
Нас, русских, часто ставила в тяжелое положение наша знаменитая национальная толерантность. При Екатерине II, например, было заведено печатание в Казани Корана для снабжения степных народов — и сейчас мы имеем исламизированный Казахстан. В XIX веке доходило до того, что полиция пресекала миссионерскую деятельность подвижников христианства в землях мусульман и языческих народцев. А разве история советской власти в Средней Азии и Закавказье, да и в тех же горских землях, не напоминает этой истории о том, как русские власти повсеместным введением шариата создали поле деятельности исламских фанатиков? И разве в наши дни проводится другая политика?
Несомненный вред бюрократической унификации, ликвидирующей местные особенности управления, выработанные веками и тысячелетиями, — вообще любимая тема в фадеевских социологических этюдах. В «Кавказских письмах» он возвращается к этой теме и настоятельно рекомендует сохранять на Востоке туземную администрацию (к сожалению, в советские времена это понималось как комплектование централизованных административных структур туземцами). Он обосновывает это, между прочим, тем, что такая администрация будет соответствовать финансовым возможностям управляемых территорий, а администрация европейского образца — чрезмерно дорога и сделает управление финансово убыточным. Так оно и было. Для Фадеева это просто непонятно, он пишет: «Разве найдется такой филантропический европейский народ, который <…> захочет питать своею кровью чужих птенцов». Европейский ли, нет ли, но народ такой нам, увы, известен…
И тем не менее Фадеев сетует на незнание азиатской ситуации российским обществом, настаивает на ее изучении и сам снова и снова — до конца жизни — возвращается к положению на Кавказе в своих многочисленных докладных записках, подаваемых им на высочайшее имя. Одна из таких записок помещена в настоящем издании, и в ней он требует не допускать такого положения, при котором азиатские владения составляли бы бремя для России, предупреждает о неустойчивости наших границ в Азии, показывает недопустимость того, что налоговое бремя закавказского туземца составляет четверть, а в Средней Азии — пятую часть общероссийского размера, предупреждает о будущих «больших бунтах». Он предсказывает, что степные районы Средней Азии станут территорией русского заселения, но предупреждает, что Закавказье и Туркестан не смогут вместить его в массовом порядке, и сравнивает финансовый дефицит этих территорий с данью, которую русский народ высылал в Золотую орду. Фадеев прямо требует прекращения всяких расходов на «просветительную миссию». К сожалению, никто его не услышал…
