ЕВА. История эволюции женского тела. История человечества - Бохэннон Кэт

От нуля до тысячи за три года

Ровно ноль человеческих младенцев рождается со способностью говорить, но к языку они готовы. Уникальные человеческие гены запрограммировали наш мозг на способность, даже жажду к изучению языка. Однако в обучении речи задействовано множество данных. Оно предполагает кучу правил, требует невероятного количества конкретных и молниеносных решений. Ничего из этого в ДНК нет.

Чтобы научиться говорить, нужно человеческое детство. Чтобы язык развивался и сохранялся, древним младенцам, пока их мозг рос, требовалось постоянное общение с другим пользователем языка. На протяжении всей предыстории человечества, начиная с истоков самого языка, люди учились говорить, прежде всего общаясь со своими матерями [210].

Таким образом, теория об эволюции человеческого языка через мужчин упускает главное. Язык – это не противопоставленные большие пальцы или плоские лица – черты, которые эволюция записала в гены. Наша способность к обучению и инновациям в языке является врожденной, но тем не менее для того, чтобы достижения в общении сохранялись, каждое поколение должно скрупулезно передавать язык следующему с помощью интерактивного обучения и управляемого развития. Другими словами, язык – это то, что матери и дети создают вместе, и он зависит от отношений между ними в первые критические три-пять лет человеческой жизни. Длинная, непрерывная цепочка матерей и потомков, пытающихся общаться друг с другом, – вот что с самого начала поддерживало язык [211]. Хотя сейчас вы уже не помните, но и вы прошли через эту кривую изучения языка.

Способность новорожденного изучать и использовать речь минимальна. Потребуется добрых шесть месяцев, прежде чем он сможет хотя бы отдаленно понять, о чем там щебечет гигантский молочный зверь, и еще около шести, чтобы произнести свое первое слово. Тем не менее мозг развивается с феноменальной скоростью. И хотя младенец еще не может ни говорить, ни по-настоящему понимать, ему удается общаться с матерью, в основном плачем.

В первые три месяца жизни вы быстро понимаете разницу между человеческими голосами и нечеловеческими звуками и уделяете больше внимания первым (отчасти потому, что они часто сопровождают прием пищи или удаление неприятной влаги, которая часто обволакивает ягодицы). Вы также начинаете подражать музыкальным качествам окружающего вас языка, чему, вероятно, научились еще в утробе матери. Например, новорожденные французские младенцы плачут нарастающей мелодией, что является типичным образом речи французов: тон имеет тенденцию немного повышаться в конце слов или фраз. Тем временем немецкие новорожденные плачут понижающимся тоном – это типичная немецкая речевая модель.

К концу этих трех месяцев вы многому научитесь. Скорее всего, ваше зрение и слух станут полностью работоспособны. Вы также сможете издавать более широкий спектр криков: одни сигнализируют о влажности, другие о голоде, а третьи значат «о боже, мне так скучно». Ваша мать, вероятно, даже научилась по большей части выполнять ваши желания.

Даже не прося о чем-то, вы будете лепетать, проверяя случайные последовательности звуков и слогов. Поначалу легче произносить звуки «пу», «бу» и «му», которые не задействуют язык [212]. Иногда вы лепечете, чтобы привлечь внимание. Иногда пытаетесь имитировать шумы вокруг вас. Иногда просто приятно услышать человеческий голос, и вы наполняете воздух своим. Вы болтаете, когда счастливы, и болтаете, когда расстроены. Когда мать улыбается, вы улыбаетесь в ответ и лепечете с ней. Кажется, ей это нравится. И когда она счастлива, вы тоже счастливы. И ее молоко немного слаще [213].

Прожив хотя бы шесть или семь месяцев, вы наконец начинаете понимать, что странная цепочка шумов, издаваемых людьми вокруг вас, – это отдельные слова. По крайней мере часть из них. Ребенок начинает с нуля, без какой-либо точки отсчета, и ему требуется время, чтобы понять: «ма» не имеет смысла, а «мама» – имеет.

Когда младенцы лепечут, они проверяют свой голосовой аппарат, чтобы понять, какие звуки могут издавать. Они также проверяют языковые способности своего мозга – смотрят, как люди вокруг них реагируют на тот или иной звук. Представьте, что вы изучаете музыкальный инструмент еще до того, как у вас появится представление о музыке. Вы играете одну-две ноты, слушаете, решаете, нравится ли вам, смотрите, нравится ли вашей аудитории, а затем играете еще. Просто этот инструмент находится у вас в груди, горле и голове. Тем временем ваш мозг перепрограммирует себя с помощью простых правил общения, уделяя пристальное внимание тому, как с вами разговаривает ваш основной опекун. Чтобы по-настоящему свободно говорить на родном языке, мозгу необходимо языковое воздействие уже в первые шесть-семь месяцев жизни. Младенцы, которые по той или иной причине такого воздействия не получают, всю оставшуюся жизнь имеют проблемы с такими вещами, как синтаксис [214]. Шесть-семь месяцев – это очень рано, младенец еще даже не ползает. Еще до обретения мобильности мозг уже определяет строительные блоки языка.

И если ваша жизнь чем-то похожа на жизнь большинства людей за последние 200 000 лет, то голос вашей матери – это главный голос, который вы слышите. Ее лицо – главное из всех, что вы видите. Без нее вы бы не выжили. Она определяет большую часть вашей общественной жизни. Если и есть в мире человек, с которым вам просто необходимо научиться общаться, то это она. В конце концов, вы готовились к этому еще до того, как стали собой: новорожденные узнают (и предпочитают реагировать на) голос своей матери, который они слушают с тех пор, как в утробе у них выросли уши [215].

Если вы научитесь сообщать о своих потребностях тому, кто за вами ухаживает, и доживете до своего первого дня рождения, то вы наконец сможете произнести свое первое слово. Некоторым младенцам – обычно мальчикам – требуется немного больше времени. Но вы начнете узнавать слова прежде, чем сможете их произнести. Вы даже сможете (если вы в настроении) реагировать на базовые просьбы, например «прекрати» или «иди сюда». Языковые области мозга достигают пиковой плотности примерно на третьем году жизни, и именно тогда словарный запас резко расширяется. Раньше у вас было всего несколько десятков слов. Теперь вы быстро учите сотни. Тысячи. Грамматика тоже становится сложнее. Длина предложений увеличивается с двух-трех слов до десяти и более. К трем-четырем годам у вас будет слово практически для всего, что вас окружает. А если не знаете названия вещи? Сами дадите имя, смело шагая по миру, как Адам по саду, не задумываясь и выкрикивая новые названия. И лучше всего то, что мать понимает, о чем вы, и чаще всего не станет поправлять.

Обе стороны мотивированы. В конце концов, если вашей маме потребуется слишком много времени, чтобы понять, чего вы хотите, вы можете устроить истерику: из-за плотности синаптических связей в возрасте от двух до четырех лет ребенку очень трудно разобраться в сильных эмоциях, которые он испытывает. Но если эмоционально нестабильный детский мозг помогает вам лучше изучать язык, преимущества могут перевесить истерики. Растущий мозг занимается совершенно особым видом когнитивного развития – созданием коммуникационного механизма внутри узкого окна развития, когда ваш мозг достаточно пластичен и в состоянии подключиться к работе.

Похоже, в человеческом мозге есть отсек для такой связи. Если учить новый язык после полового созревания, истинной беглости не достичь. Вы сможете на нем говорить. Но мы не птицы, и ни один американец не будет говорить по-французски достаточно хорошо, чтобы сойти за парижанина. Вы, конечно, можете заставить старый мозг запомнить новые правила грамматики. Но есть что-то в том, как мозг изучает язык в молодом возрасте, чего мозг постарше просто не может сделать. Для свободного владения вторым языком порог варьируется от десяти до семнадцати лет, в зависимости от того, кого спрашивать.