Шейла Фицпатрик - Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России
Такое слияние ясно показывает, что советская литература о плутах тоже имела подрывной аспект, тенденцию переворачивать с ног на голову общепризнанные иерархии и ценности и высмеивать официальные дискурсы, характерную для данного жанра. Но это еще не все: советские мошенники, виртуозы самосотворения, занимали свое место в великом революционном и сталинском проекте перековки человека и общества. Конечно, в строгом смысле слова Бендера вряд ли можно назвать Новым Советским Человеком — но кто был таковым в обществе Старых Досоветских Людей, старавшихся пересотворить себя? Находя скучным строить социализм{650}, Бендер и его собратья-мошенники демонстрировали примеры строительства своего «Я». И это заставляет нас внимательнее присмотреться к самой метафоре строительства, ключевой для довоенного сталинизма. Не являлось ли притворство, специальность мошенников, ее оборотной стороной?
ГЛАВА 14.
ЖУЛИК-ЕВРЕЙ[254]
В очерках о мошенниках, которыми изобиловали советские газеты 1930-х гг., вопрос об их национальной принадлежности не поднимался. Иногда тот или иной мошенник носил русскую или украинскую фамилию, иногда — еврейскую или грузинскую, но репортеры редко заостряли внимание на их национальности и никогда (во всяком случае в статьях, которые я читала) — если речь шла о еврее (или о ком-то похожем на еврея)[255]. Однако мы не можем на этом основании предположить, что русские читатели не усматривали никакой связи между «жуликоватостью» и еврейством. Литературная традиция изображения евреев-мошенников (главным образом еврейскими писателями) существовала с 1920-х гг. Например, Каверин прямо называет своего вымышленного героя-налетчика Барабана евреем{651}. В реальной жизни также попадались известные мошенники еврейской национальности, стоит вспомнить историю Громова, урожденного Гриншпана (не освещавшуюся в прессе тех лет). И прежде всего был Остап Бендер, герой двух самых популярных литературных произведений довоенной советской эпохи. У Ильфа и Петрова о нем говорится только, что он «сын турецко-подданного», но читатели, как правило, считали его одесским евреем; вероятно, таковым он представлялся и самим авторам[256].
Исследование вопроса о национальности Остапа Бендера могло бы остаться не более чем интересным примечанием к рассказу о мошенниках в сталинскую эпоху, если бы не тот факт, что после войны, в обстановке роста официального и народного антисемитизма, вылившегося в «дело врачей», тема еврейства не зазвучала под сурдинку в официальных сообщениях о мошенниках, в частности во время кампании против «ротозеев» в советском аппарате, которая была развернута одновременно с «делом врачей» в начале 1953 г. Притворство — основной прием мошенников, подразумевал новый дискурс, характерно и для евреев; евреи умнее русских, и именно русские обычно становятся жертвами двуличности мошенника/еврея. В этой главе я постараюсь нащупать точку соприкосновения сюжета о советском мошеннике с антисемитизмом в послевоенные годы.
Самозванство и мошенничество в послевоенный период
Учитывая, какой хаос произвела война, расцвет всевозможного жульничества, мошенничества и самозванства после ее окончания был практически неизбежен. За годы войны пропало или погибло множество личных документов, в том числе целые собрания городских записей о рождениях, смертях и браках. В архивах прокуратуры и милиции содержится немало донесений о поддельных паспортах и прописках или о настоящих документах, полученных в соответствующих инстанциях за взятку{652}. Привычные с довоенного периода формы жульничества и самозванства в первые послевоенные годы получили широчайшее распространение, однако произошло некоторое явное смещение акцентов, появились новые темы. Чаще, чем до войны, стали подделываться дипломы об образовании, махинации на стыке официальной и неофициальной экономик также переживали очевидный подъем. Самозванцы освоили новый жанр, прикидываясь героями и инвалидами войны.
Популярность афер с использованием фальшивых дипломов в послевоенный период, несомненно, связана с тем, что квалификация любого рода резко повысилась в цене и возрос престиж университетского образования[257]. Мошенники регулярно выдавали себя за инженеров{653}, врачей{654} и других специалистов{655}. Разумеется, подобное явление существовало и до войны, о чем свидетельствует дело Громова, — но тогда в промышленности трудилось столько инженеров-«практиков», что прикинуться инженером, как поступал Громов, было достаточно легко, не беспокоясь о приобретении фальшивого диплома[258]. После войны поддельный документ начинает играть главную роль, поскольку работодатели, по всей видимости, стали настойчивее требовать официальных дипломов.
Подача просьб и ходатайств, лично или в письменной форме, была прочно укоренившейся социальной практикой и до, и после войны[259]. Случайно или нет, но в послевоенные годы мы находим больше сообщений о мошенничестве, связанном с личным ходатайством — когда проситель сам приходит изложить свое дело в государственное учреждение или посылает кого-то вместо себя. Депутаты Верховного Совета регулярно получали просьбы от граждан, и им вменялось в обязанность решать проблемы своих избирателей вместе с соответствующими ведомствами. В 1947 г. предприимчивый жулик З. Д. Лаврентьев увидел возможность извлечь выгоду из этого обычая. Представляясь депутатом Верховного Совета РСФСР, Лаврентьев давал понять, что может — за определенную плату — помочь гражданам подать жалобу и добиться удовлетворения их претензий в советских инстанциях. Его арестовали, когда он в сопровождении своих клиентов явился в приемную заместителя прокурора г. Москвы и потребовал пересмотреть уголовные дела против них, размахивая депутатским значком (не в силах, однако, каким-либо иным образом подтвердить свои полномочия){656}.
Блат, неформальная система взаимных одолжений, благодаря которой граждане получали дефицитные товары и услуги, — еще одна довоенная практика, продолжавшая процветать и после войны{657}: журнал «Крокодил» ядовито превозносил в сатирических стихах «незаменимого» «блатмейстера» Антона Фомича, который «поднимет трубку, позвонит — / Любая база / Без отказа / Ему на помощь поспешит». «Вот, говорят, он плут отменный, — замечал один почтенный гражданин другому. — Да, это так. Он плут… но ценный!»{658} Если антоны фомичи в реальной жизни и были махинаторами, то они, по крайней мере, действительно доставляли людям товары, в отличие от жуликов, выступавших в подобной роли. В Новосибирске в 1953 г. было, например, совершено мошенничество, которое основывалось не только на присвоении официального статуса, но и на убежденности жертв, что должностные лица могут по собственному произволу распоряжаться товарами, находящимися в их ведении, и что дефицитные товары чаще всего можно достать только через торговые точки, закрытые для широкой публики. Элегантно одетый человек, представлявшийся работником новосибирского управления розничной торговли, ходил по квартирам местной элиты, предлагая заказать свежие фрукты. Он собрал не одну тысячу рублей с доверчивых академиков, деятелей культуры, высокопоставленных хозяйственников и управленцев{659}.[260]
Обманщики, рассказывавшие лживые байки о своей военной службе и ранениях, встречались повсюду — по той простой причине, что статус ветерана войны (особенно имеющего награды) или инвалида войны обеспечивал особые привилегии в получении товаров и работы, а также социальный престиж. Типичный пример — дело Александра Ивановича Рыбальченко, который в 1945 г., в возрасте 22 лет, раздобыл фальшивые документы и военную форму и начал притворяться фронтовиком-орденоносцем, удостоенным звания «Героя Советского Союза». Он жил тем, что разъезжал по Иркутской области, выступая с рассказами о своих боевых подвигах по приглашениям местных партийных комитетов, вдохновленных восторженными заметками в областной прессе. Ему как «герою» оказывали материальную помощь продуктами и другими товарами, дарили подарки восхищенные женщины{660}.
Несмотря на повсеместный расцвет мошенничества, литературный «великий комбинатор» Остап Бендер переживал не лучшие времена. Первые признаки грядущих неприятностей появились в 1946 г., когда издательству «Советский писатель» посоветовали «тщательно пересмотреть» произведения (в том числе Ильфа и Петрова), планируемые к переизданию в серии «Избранные произведения советской литературы»{661}. Год спустя отдел пропаганды и агитации ЦК рекомендовал тому же издательству убрать романы Ильфа и Петрова из серии (хотя оно, судя по всему, рекомендации не последовало){662}. Затем в конце 1948 г. «Советский писатель» подвергся суровому осуждению за новое издание двух романов об Остапе Бендере тиражом в 75 000 экземпляров. В итоге романы Ильфа и Петрова было запрещено переиздавать, и запрет оставался в силе до 1956 года{663}.
