Шейла Фицпатрик - Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России
Одна из самых странных историй с участием мнимых «уполномоченных» произошла в 1927 г. в Джетысуйской области Казахстана, где коммунист по фамилии Мухаровский объявил себя уполномоченным «московского центра» партийной оппозиции. Мухаровский, по-видимому, действительно принадлежал к небольшой группе местных сторонников оппозиции (за что был исключен из партии), а также мошенником, вытянувшим у казахских организаций 9 000 рублей и новую пишущую машинку. Однако роль представителя «московского центра» он, скорее всего, играл в попытке шантажировать местных руководителей промышленности, поскольку от имени этого «центра» передавал им требование скрывать, из тактических соображений, их предполагаемые симпатии к оппозиции, но поддерживать ее дело, помогая деньгами исключенным оппозиционерам, в частности самому Мухаровскому{637}.[245]
Большой популярностью у жуликов пользовалась личина сотрудника ОГПУ/НКВД. Громов, как известно, носил форму ОГПУ{638}. Газеты часто сообщали о ворах, которые проникали в квартиры под видом оперативников органов внутренних дел, проводили там обыск и «конфисковали» все ценное{639}.[246] Один предприимчивый жулик, назвавшись сотрудником НКВД, убедил ряд московских коммерческих магазинов позволить ему «обыскивать» покупателей под предлогом проверки документов{640}. Иногда к такого рода притворству прибегали по другим мотивам, например, чтобы завоевать престиж в местном сообществе. Один крестьянин со Средней Волги объявил себя агентом НКВД и сказал другим колхозникам, что, «если у кого есть жалобы, пусть ему отдадут, а он их пустит в ход»{641}.[247]
Литературному Остапу Бендеру однажды довелось изображать журналиста, то же самое делали и реальные мошенники{642}. Еще одна проделка, аналогичная бендеровской, которая имела место в действительности и попала в газеты, — выступление в роли шахматного гроссмейстера (в «Двенадцати стульях» Бендер таким путем выманил у жителей деревни Васюки 50 рублей{643}). В 1934 г. «Известия» сообщили, что бывший заключенный по фамилии Шкрябков (в отличие от Бендера, хорошо игравший в шахматы) написал себе рекомендательные письма на бланках шахматного журнала и под именем хорошо известного в стране шахматиста ездил по Советскому Союзу, проводя сеансы одновременной игры{644}.
Приписывание себе несуществующей квалификации с целью получить работу было в 1920-1930-е гг. настолько распространено, что его даже вряд ли стоит называть мошенничеством. Засилье в промышленности «практиков» (т. е. инженеров без специального диплома) и обычай поощрять работников учиться без отрыва от производства придавали этому явлению некую «пограничную» легитимность{645}. Тем не менее среди массы инженеров-практиков в советской промышленности 1930-х гг. попадались и настоящие мошенники. В качестве самозваного инженера и начальника строительства на промышленных новостройках в отдаленных районах СССР начал свою карьеру афериста Громов, и спустя некоторое время он, подобно многим другим, почувствовал, что сжился со своей ролью: «Если я… и присвоил звание инженера, не имея на то права, то почти за шестьдесят лет я приобрел опыт в области строительства»{646}. Это замечание напоминает нам, что профессиональные мошенники во многих отношениях представляли лишь часть гораздо более широкой группы людей, которых революция заставила пересотворять себя. Так же как Громов, ощутивший, что стал более или менее настоящим инженером, обычный, не связанный с преступным миром гражданин, скрывающий нежелательное социальное происхождение, мог сказать, что «начал чувствовать себя именно тем, кем притворялся»{647}.
В глазах властей переодевание также являлось формой самозванства, имеющего жульнические цели (во всяком случае это явствует из всех сообщений, которые я читала)[248]. В Донбассе одна женщина по фамилии Заварыкина четыре года выдавала себя за мужчину, чтобы (как пишет газета) «жениться» на разных женщинах и обирать их: «За четыре года Заварыкина, щеголяя в мужском костюме, “женилась” 9 раз. И каждый раз она в первый же день спаивала своих “жен” до бесчувствия, а затем скрывалась, забирая с собою их вещи. Судебно-медицинской экспертизой установлено, что Заварыкина — вполне нормальная женщина. Совершив очередную аферу, она сбрасывала мужской костюм и таким образом сбивала со следа работников Уголовного розыска»{648}. В другом случае женщина, переодевшись мужчиной, под именем А. Иудушкина работала ночным сторожем в кооперативном ресторане и таскала оттуда деньги. То, что Иудушкин был женщиной, открылось только после ареста и признания воровки. У читателя может возникнуть вопрос, зачем, собственно, ей понадобилось переодеваться, но в официальном сообщении без тени сомнения говорится: «Переодевание в мужской костюм и даже фиктивная “женитьба” на одной из знакомых — все это проделывалось аферисткой для того, чтобы успешно обрабатывать кооперативных простофиль»{649}.
* * *Глядя на многообразие мошеннических трюков в 1920-1930-е гг., можно найти у них некоторые общие черты, заслуживающие комментария. В первую очередь следует отметить, что множество афер совершались по одной схеме: мошенник приезжал в отдаленный провинциальный город — на черноморское побережье, Дальний Восток, в Среднюю Азию, Поволжье или в один из тех безымянных маленьких городков центральной России, где так часто действовал Бендер, — проворачивал свои дела и мгновенно скрывался. Как показывают похождения Бендера, в провинции мошенничество легче сходило с рук, а стремительное бегство с места преступления служило наилучшим способом замести следы. Единственный недостаток российской провинции заключался в том, что она была слишком бедна и даже удачное жульничество там приносило весьма скудную поживу.
Что касается общих уроков, которые можно извлечь, исследуя тему мошенников сталинской эпохи, то сатирический характер имеющихся текстов не позволяет замахнуться на что-нибудь чересчур многозначительное и высокопарное. В работах, посвященных советскому обществу слова о том, что такие-то и такие-то социальные явления несовместимы с тоталитарной моделью, уже превратились в клише; тем не менее в данном случае это клише не мешает повторить, поскольку, хоть Остап Бендер и аттестовал себя как «идейного борца»[249], трудно усмотреть эффективную тоталитарную мобилизацию и контроль в обществе, где до такой степени процветают мошенничество и самозванство. Советское государство, которое водили за нос реальные бендеры, отличалось не столько тоталитарным контролем, сколько плохими коммуникациями, отсутствием эффективной отчетности, институциональными традициями накопления «про запас» и «внебюджетного» распределения, легковерием и необразованностью чиновников, повсеместной привычкой полагаться на личные связи.
Когда речь идет о советских мошенниках, самым примечательным, помимо их проницательности в качестве наблюдателей социальных практик и ловкости в манипулировании этими практиками, мне кажется то, как на них реагировали остальные люди. В 1920-1930-е гг. фигура афериста, судя по всему, необычайно занимала воображение населения СССР. Мало того, что из всех советских литературных героев Остап Бендер пользовался у читателей самой большой популярностью (хотя значение этого факта тоже не стоит недооценивать), — но и похождения реальных мошенников привлекали большое внимание, часто с оттенком восхищения, со стороны журналистов и даже официальных лиц[250]. Граница, которая, по идее, должна четко отделять мошенников от писателей, журналистов и других предположительно законопослушных граждан, стала странно расплывчатой. Журналист Гарри прикидывался жуликом; писатель Паустовский вел себя как аферист. С другой стороны, Ильф и Петров не только заставили своего Бендера в «Золотом теленке» изображать писателя, но и всячески постарались показать, что он владел советскими газетными штампами лучше профессионалов[251], а реальный мошенник Громов в завершение своей карьеры притворился (или действительно стал?) писателем и на этом основании просил о смягчении наказания[252]. Как будто в сознании и писателей, и мошенников манипулятор человеческими душами (специальность мошенника) оказался неотличим от «инженера человеческих душ» (задача советского писателя)[253].
Такое слияние ясно показывает, что советская литература о плутах тоже имела подрывной аспект, тенденцию переворачивать с ног на голову общепризнанные иерархии и ценности и высмеивать официальные дискурсы, характерную для данного жанра. Но это еще не все: советские мошенники, виртуозы самосотворения, занимали свое место в великом революционном и сталинском проекте перековки человека и общества. Конечно, в строгом смысле слова Бендера вряд ли можно назвать Новым Советским Человеком — но кто был таковым в обществе Старых Досоветских Людей, старавшихся пересотворить себя? Находя скучным строить социализм{650}, Бендер и его собратья-мошенники демонстрировали примеры строительства своего «Я». И это заставляет нас внимательнее присмотреться к самой метафоре строительства, ключевой для довоенного сталинизма. Не являлось ли притворство, специальность мошенников, ее оборотной стороной?
