Иван Калинин - Русская Вандея
На другой день я и ген. Петров представлялись ген. Ронжину, главе военно-судебного ведомства и главному военному прокурору Доброволии. Управление ген. Ронжина за год разрослось до старорежимных размеров. Начальники отделений, столоначальники, секретари, у всех по полдюжине помощников. Но коренных военных юристов, наших коллег, было не так много. Они встретили нас в месте своего канцелярского священнодействия не весьма дружелюбно. Помощник Ронжина, ген. Шабунин, один из моих ближайших приятелей, сделал вид, что не замечает меня. Почтенному и довольно грузному генерал-лейтенанту Петрову не сочли нужным даже предложить стул и заставили стоять на ногах добрых полчаса.
— Если это так теперь, — с грустью сказал старик, — то что может ожидать служащих окраин, когда Добровольческая армия осилит большевиков?
Зато сам ген. Ронжин рассыпался в любезностях, точно желая подчеркнуть правоту пословицы: милует царь, да не милует псарь.
— Я слышал, слышал про ваш процесс… Как хорошо сделали, что оправдали. Давно надо было бы ликвидировать это дело. А на Кубани, слышали, какое несчастье? Убили Лукина. Приняты все меры, чтобы разыскать убийц. Авось они не избегнут заслуженной кары. Бедный Лукин! Он за два-три дня до смерти приезжал ко мне в Ростов и жаловался, что самостийники не дают ему житья, и просил дать ему должность в Добровольческой армии.
— Лукина, наверно, не так встречали в здешнем управлении, как нас, — сказал мне ген. Петров при выходе. — Этот был, кажется, истинно русским человеком и больше занимался политикой, чем судебным делом, не то, что мы грешные.
Ген. Петров, выходец из низов, как и я, и служака до мозга костей, в душе ненавидел черносотенцев и политических подхалимов.
После процесса я остался в Ростове еще на несколько дней.
Однажды заглянул в «Палас-Отель», к своему знакомому помощнику ростовского генерал-губернатора А. Я. Беляеву. Мы пили чай.
Вдруг в дверях на минуту показалось бородатое, старческое лицо и быстро скрылось, точно кого-то испугавшись.
Попадались и другие типы.
— Нет у белых чего-то, — ораторствовал предо мною другой мой товарищ, полк. В. С. В-ий, приехавший с Украины «реабилитироваться», как и ген. Звонников, — оторванность какая-то от народа чувствуется. Добровольцы, в первую минуту, когда заняли Киев, показались мне выходцами с того света. Эта форма, — погоны, кокарды, самые слова: «ваше благородие», «ваше превосходительство», — так теперь чужды России. Думали, все это погребено навеки. Ждали обновления, но добровольцы воскрешают худшие времена царского режима.
Через месяц, однако, после «реабилитации» он от голоду поступил в Доброволию военным следователем.
XXII
ЕКАТЕРИНОДАРСКОЕ ДЕЙСТВО
В половине октября начали обнаруживаться действия 1-й Конной. Как бы в ответ на мамонтовский рейд, красное командование сосредоточило против центра колоссальнейшего белого фронта большие массы конницы.
Шкуро, ощутив нажим красных, требовал пополнений. Кавказская Добровольческая армия тоже обезлюдела.
— Людей, людей и людей! — неслись требования с фронта.
Дон выставил, что мог. Кубань имела неисчерпаемый запас живой силы. Но правительство ничего не могло сделать с подданными.
— Мы хотим держать нейтралитет! — порою заявляли распропагандированные Радой казаки.
«Хведералисты» всегда так неистово ругали Доброволию, выставляли ее таким врагом казачьих вольностей, что станичники делали отсюда логический вывод о бессмысленности воевать под ее знаменами.
Агенты Освага и контр-разведка подробно доносили в штаб Деникина об истинном настроении кубанских станиц и о работе «апостолов разложения казачества», особенно усилившейся после убийства Рябовола.
Энергичное наступление Буденного, вызывая потребность в пополнениях с Кубани, ускорило развязку той борьбы, которая длилась пятнадцать месяцев. Ближайший же повод подала парижская делегация, все еще спасавшая Кубань и Россию на задворках версальской мирной конференции в контакте с эс-эрами.
В первой половине октября из Парижа вернулся в Екатеринодар Алексей Иванович Калабухов, верный сподвижник Л. Л. Быча, как говорили, поп-растрига. Тогда же стало известно, что в Париже кубанская и горская делегации заключили так называемый «договор дружбы между правительством Кубани и меджилисом республики горцев Кавказа».
Горскую делегацию составляли разные авантюристы, еще летом 1918 года мечтавшие создать самостоятельное горское государство под протекторатом Турции. Сущность «договора дружбы» сводилась к следующему:
1. Правительства Кубани и республики горских народов признают взаимную независимость.
2. Границы устанавливаются особым договором.
3. Стороны обязываются не предпринимать шагов к умалению суверенитета Кубани и горской республики ни самостоятельно, ни в форме соучастия.
Договор подписали со стороны кубанцев Л. Л. Быч, Б. Савицкий, А. Калабухов; со стороны горцев — Чер-моев, Гайдаров, Г. Бамматов, X. Хадзагаров.
Линейцы возмущались действиями парижской делегации, предпринимавшей такие шаги без ведома Рады. «Единонеделимцы» смело начали называть федералистов изменниками.
Калабухов поспешил прислать в редакцию «Вольной Кубани» письмо, в котором разъяснял, что в Париже был заключен лишь проект договора, притом не произвольно, а на точном основании постановления Краевой Рады от и ноября 1918 года, где говорится, что образование суверенного кубанского государства и ему подобных на территории России было актом неизбежным и что на предстоящей мирной конференции необходима организация единого представительства от южно-русских государственных образований. Кроме того, он ссылался на то, что в 1917 году Краевая Рада заключила аналогичный договор с Доном, Тереком и горцами об образовании южно-русского союза.
— В настоящее время, — добавлял А. Калабухов, — горы Кавказа обагряются казачьей кровью в виду неправильной политики особого совещания.[242] Посему делегации в Париже решили добиться прекращения бессмысленной резни путем взаимного признания суверенитета Кубани и республики горцев. Проект договора передан Раде и правительству для обсуждения, так что говорить о реальных последствиях этого акта покамест не приходится.[243]
Вместе с тем Калабухов дал волю и своему языку, который приучился в Париже безнаказанно трезвонить, что вздумается. На заседании Законодательной Рады 17 октября он изумлялся:
— Как это так случилось, что Кубань, освободившаяся от большевиков год тому назад, вновь окружена большевиками, только справа. Кубань не должна допустить, чтобы по ней проехала победная колесница генерал-губернатора. Под влиянием монархических идей, как констатируют некоторые члены Рады, население не верит в земельный закон, так как монархические агитаторы заявляют им: «Пишите, пишите, а собирать-то не будете!»
Такая тревожная речь Калабухова была вызвана разнесшимися по Екатеринодару слухами о том, что готовится разгон Рады.
Депутаты нервничали. Для защиты собственных персон они имели в своем распоряжении крошечный караул.
Филимонов, верный агент Деникина, всячески тормозил формирование Кубанской армии. Атаман, пожалуй, делал разумно. Эта армия при тогдашней обстановке или перебила бы Раду, или вступила бы в бой с добровольцами.
Заседание 17 октября прошло очень бурно.
— Наши домашние «недовольные», лишившиеся своих привилегий после революции, соединились с пришлыми противниками кубанской демократии и пытаются свергнуть краевую демократическую власть, чтобы восстановить монархию, — ораторствовал некий Подтопельный.
— Мы играем в демократизм. Но нельзя применять принципы демократии чистой воды к тем, кто ее не предает, — вторил ему Гудзь.
— Только на Кубани появилась истинная демократическая сила. Кубанская демократия создала цитадель народоправства, которая возродит Россию на новых демократических началах, — гордо заявлял Калабухов.
Манжула напал на правительство:
— Только щиростью казачества можно объяснить непрекратившееся еще существование клеветнической агитации. Мы приказываем правительству закрыть всякие Осваги, а правительство ничего не делает. Будь я министр внутренних дел, я бы в двадцать четыре часа искоренил все прокламации до единой. Ничего не делается, потому что большинство служащих в правительственных учреждениях, особенно высших, занимаются только критикой и постоянным дискредитированием власти, на службе которой они находятся.
Резолюция гласила:
«Потребовать от правительства энергичной борьбы с агитацией против Рады и уволить правительственных служащих, дискредитирующих краевую власть».
25 октября собралась Краевая (Чрезвычайная) Рада, созвать которую было постановлено вслед за убийством Рябовола. Законодательная Рада, стоявшая над душой правительства, влилась в Краевую.
