Федор Раззаков - Дело, взорвавшее СССР
— Я читал все выступления и считаю обвинения в адрес Узбекистана тенденциозными, необоснованными. Хлопок у нас хороший, никто не имеет права предъявлять нам претензии.
Отпустив Ильхамову, мы с Рашидовым остались вдвоем. Вот тут-то он впервые довольно откровенно поделился со мной своими переживаниями, сказал, что на него давят со всех сторон, что союзная печать регулярно публикует критические материалы по Узбекистану, а в самой республике — не все благополучно. Люди перестали чувствовать ответственность, и он одинок.
Я спросил, соответствует ли действительности то, о чем пишет пресса, заметив при этом, что все материалы в общем-то из Узбекистана. Он ответил:
— В таких масштабах и формах— нет. Кое-где есть приписки, снижение качества хлопка, выявлены также факты взяточничества. Но все это, повторяю, не в таких размерах, как изображается в центральной прессе.
— Что же вы собираетесь делать? — спросил я у него.
— Честно говоря, не знаю, — сказал Шараф Рашидович. — Хотел бы, дорогой друг, посоветоваться с вами. Со мной, скажу вам доверительно, недавно беседовали руководители ЦК в Москве. Разговор был острый. Мне дали понять, что пора уходить. Я сказал, что пришлю из Ташкента заявление об уходе.
Вернувшись из Москвы, — продолжил он, — побывал на местах. Впечатление такое, что будет хороший урожай, план хлопкозаготовок перевыполним. Поэтому настроился подать заявление по завершении года.
В ответ я сказал:
— Все, о чем пишется и говорится по поводу вопиющих фактов в Узбекистане, беспокоит и тревожит многих. Думаю, будет неплохо, если вы лично проявите инициативу о созыве совещания, сессии Верховного Совета или Пленума ЦК, где откровенно, по партийному, самокритично доложите обо всем, что происходит, следует откровенно поговорить с членами ЦК, руководителями республики, областей, районов и вместе решить, как продуманными действиями положить конец нарушениям. Разобраться с конкретными фактами, действуя строго по закону, а главное — разработать и осуществить меры.
Рашидов долго молчал, отрешенно глядя куда-то, затем сказал:
— Подумаю. — И неожиданно добавил: — Возвращайтесь, Нуритдин Акрамович. Будем работать вместе.
Я ответил:
— Дорогой Шараф Рашидович, в прошлый раз (речь идет о событиях 1977 года. — Ф. Р.) вы уже настаивали на этом. Я дал согласие и с радостью хотел вернуться на родину, работать с вами. Сказал об этом Брежневу. Он поддержал. По моей просьбе меня освободили от должности посла. Но наши договоренности остались нереализованными.
— Дорогой друг, — заметил Шараф Рашидович, — и в Ташкенте, и в Москве есть люди, которые не хотят, чтобы мы с вами вместе работали…
— Но не они же должны делать политику, — возразил я. — Что касается моего возвращения, то я бы с радостью. Но самое лучшее сейчас — поднять народ, чтобы поправить положение в хозяйстве, экономике, улучшить политическую работу.
— А вы не могли бы приехать и принять участие, если мы созовем Пленум или собрание актива?
— Это неудобно. По-разному может быть истолковано. После собрания я готов приехать и работать с вами…»
Так вышло, но Мухитдинову тогда не суждено было вернуться на работу в Узбекистан. И это было вполне закономерно, поскольку, как правильно выразился Рашидов, и в Ташкенте, и в Москве были люди, которые не хотели этого — они понимали, что объединение с Мухитдиновым (а он, как мы помним, был «ташкентцем») могло укрепить позиции Рашидова. Поэтому делалось все, чтобы союзников у него не прибавлялось, а, наоборот, оставалось как можно меньше. В то же время шел обратный процесс — в большую политику возвращались его недавние оппоненты. Так, например, вышло с Владимиром Ломоносовым.
Как мы помним, тот с 1963 года занимал руководящие должности в Узбекистане: сначала был председателем Среднеазиатского бюро, а потом в течение 11 лет (1965–1976) трудился на посту 2-го секретаря ЦК КП Узбекистана. В конце этого срока у него испортились отношения с Рашидовым и он был отозван в Москву на должность председателя Государственного комитета СССР по труду и социальным вопросам. Однако в 1983 году, в разгар атаки на Узбекистан, Ломоносов был возвращен в аппарат ЦК КПСС: судя по всему, для того, чтобы помогать «андроповскому десанту» советами (ведь Ломоносов знал очень много о расстановке сил в узбекистанской элите).
Тем временем 14–15 июня в Москве прошел Пленум ЦК КПСС, посвященный решению вопросов идеологической и массово-политической работы. На нем Андропов заметно усилил свои позиции, приведя во власть своих сторонников. Так, секретарем ЦК стал член Политбюро Г. Романов (ему доверили курировать оборонный комплекс), кандидат в члены Политбюро М. Соломенцев был назначен председателем Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, а В. Воротников был избран кандидатом в члены Политбюро.
Из кандидатов ЦК в его члены были переведены два силовика: 1-й заместитель начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР С. Ахромеев и заместитель министра обороны СССР В. Шабанов; а также ряд других лиц.
Был поставлен крест на партийных карьерах двух недавних руководителей, принадлежавших к брежневскому клану: министра внутренних дел СССР Н. Щелокова и 1-го секретаря Краснодарского обкома С. Медунова — их вывели из состава ЦК с формулировкой «за допущенные ошибки» (в кулуарах Пленума все прекрасно знали, что следственные органы уже во всю «шьют дела» на этих руководителей).
Отметим, что Щелоков в те дни был полностью деморализован и раздавлен, находясь под спудом той трагедии, которая произошла в его семье четыре месяца назад — 19 февраля. В тот день покончила с собой его жена Светлана — она застрелилась из небольшого подарочного пистолета, именуемого на профессиональном жаргоне «солянкой»: боек у него был от одного пистолета, корпус от другого, ствол от третьего. Судя по всему, главным побудительным мотивом этого самоубийства был не только страх перед публичным разоблачением, но и чувство отчаяния и бессилия от того, что в качестве судей будут выступать люди, о которых Щелоковы знали много нелицеприятных вещей и что при другом раскладе не они, а эти люди могли бы оказаться в качестве жертв.
Между тем июньский Пленум стал толчком для проведения аналогичных форумов во всех союзных республиках, в том числе и в Узбекистане. Таковой там состоялся 4 июля и его повестка была озаглавлена следующим образом: «О задачах республиканской партийной организации по выполнению решений июньского Пленума ЦК КПСС». Как и московский форум, узбекистанский Пленум вывел из состава ЦК (с той же формулировкой «за допущенные ошибки») двух человек: Н. Хикматова и Б. Эльбаева.
Незадолго до этого Пленума в Узбекистане произошли и другие кадровые рокировки. Так, в конце мая от должности 2-го секретаря республиканского ЦК был освобожден Л. Греков и на его место пришел Т. Осетров, который до этого трудился на посту 1-го заместителя Председателя Совета Министров республики. Был заменен и министр финансов Вали Муратходжаев, который трудился на этом посту 27 лет (!) и был посвящен во многие детали финансовых взаимоотношений Узбекистана и Москвы. Новым министром финансов был назначен заместитель Муратходжаева самаркандец Ислам Каримов (нынешний Президент Узбекистана).
Позднее он будет вспоминать, как порой сбивался с ног, бегая из кабинета в кабинет и выбивая в Москве нужные для республики фонды. Результат был разным: иной раз удавалось добиться положительного результата, иной раз и нет. Особенно тяжело было в середине 80-х в разгар «узбекского дела». Закавказским республикам в этом отношении было, видимо, легче, поскольку у них в министерстве финансов СССР сидел свой человек: заместителем министра (а эту должность с мая I960 года занимал Василий Гарбузов) был армянин Степан Ситарян (с 1974 года). Ничего не имею против профессиональных качеств этого специалиста (а он закончил МГУ и одно время работал директором Научно-исследовательского финансового института), но задаюсь невольным вопросом: если бы, к примеру, Минфин стоял перед дилеммой, кому выделить больше средств — Узбекистану или Армении — на чью мельницу лил бы воду Ситарян? На узбекистанскую, где проживало всего 0,2 % армян или на мельницу Армении, которая считалась самой моноэтнической республикой в составе СССР (там, согласно переписи 1979 года, проживало 89,7 % армян)? Думаю, ответ очевиден. Кстати, в годы горбачевской перестройки Ситарян дослужится до должности 1-го заместителя Председателя Госплана СССР и станет одним из экономических советников Горбачева. Но это так, к слову.
Однако вернемся к событиям 1983 года.
На июльском Пленуме с большой речью выступил Рашидов. В его докладе не было даже намека на то беспокойство, которое царило в высшем руководстве республики в связи с действиями «андроповского десанта» в их вотчине. Хотя на душе у самого Рашидова наверняка было неспокойно. Он даже отложил до лучших времен литературную деятельность — работу над завершающей частью трилогии, начатой книгами «Победители» и «Сильнее бури». Более того, Рашидов отозвал заявку на экранизацию двух первых книг, которая должна была осуществиться на главной киностудии страны «Мосфильме». В своем письме на имя генерального директора киностудии Николая Сизова Рашидов так объяснил свои мотивы:
