Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Герцль написал «Еврейское государство» в тридцать шесть лет. Восемь лет спустя он умер, измученный сверхчеловеческой задачей вывести свой народ из рабства к свободе. Хотя его и предупреждали, что у него слабое сердце, он не мог отдыхать. Лающие гончие загоняли своих жертв. Ужасающее ощущение того, что время на исходе, заставляло его идти вперед, невзирая на разочарования, обструкционизм, бесконечную страсть к полемике и конфликтам, с какой он сталкивался среди евреев, и отсрочкам, проволочкам, разочарованиям и поражениям, с которыми он сталкивался в остальном мире. Моисей сносил эти тяготы сорок лет и наконец привел свой народ на границу Земли обетованной, но Моисей был, говоря словами Библии, столпом дыма в свете дня и столпом огня в ночи. Когда враги нагоняли его, Господь открыл перед ним Красное море; когда его народ роптал и восставал, Господь посылал громы и молнии; когда народ голодал, Он посылал манну в пустыне. Но никакая сверхчеловеческая поддержка не была оказана евреям, решившим вернуть себе Землю обетованную в конце XIX в. Герцль объявил себя лидером — и без подспорья в виде неопалимой купины. У движения имелись более глубокие, чем он, мыслители, люди, более мудрые и более стойкие, и много было таких до и после него, кто равно посвятил себя великой цели. Но Герцль обладал дополнительным качеством, отличающим истинного вождя, — сознанием собственной миссии и своего предназначения. С таким родился Наполеон; Герцль обрел его, когда осознал свою цель. Моисей, медлительный, склонный к проволочкам и самоуничижению, не обладал им, пока ему не явился Господь, не обратился к нему и его не наставил. Герцль не был Моисеем в том смысле, что не оказал формирующего влияния на человечество. Он был, так сказать, наполовину Моисеем — той его половиной, которая представляла Исход, но не Десять заповедей.
Ни Моисей, ни он не вышли из рядов страждущих, чтобы вывести их из рабства. Моисей воспитывался при дворе фараона, Герцль — в сравнительно комфортной среде эмансипированных и просвещенных евреев Вены. Возможно, именно поэтому и тот и другой смогли стать во главе. Про Герцля часто говорили, что если бы он лучше знал евреев, то никогда не нашел бы в себе смелости для выполнения задачи, которую на себя возложил. Один его оппонент Менахем Уссишкин однажды сказал, что Герцль был самым подходящим человеком на роль сионистского движения как раз потому, что не знал ни евреев, ни Палестины, ни Турции, и добавил: «Ему нельзя открывать глаза; тогда его вера будет велика»1. Герцль действительно прозрел, и его вера действительно ослабла, но не его решимость. Никакое препятствие не могло его устрашить. Он никогда не опускал рук, никогда не останавливался, пока не остановилось его сердце. Его имя и личность настолько доминировали в том мире, что трудно представить себе, что срок его активной деятельности в движении менее девяти лет, тогда как, например, Хаим Вейцман, первый президент Израиля, вел свою деятельность на протяжении шестидесяти.
Герцль увидел только начало. Моисея побудила действовать картина того, как египтянин избивает израильтянина. Для Герцля таким катализатором стала жестокая книга Евгения Дюринга, призывающая лишить евреев гражданских прав и вернуть их в гетто. Он прочел ее в двадцать два года и следующие двенадцать лет мучился «еврейским вопросом». «Еврейский вопрос» преследовал его, проникал в темы его романов и пьес, отравил радость успеха как самого восхваляемого автора самой восхваляемой газеты Центральной Европы — «Новой свободной прессы». Он верил в кредо оптимизма XIX в., что прогресс избавит от несправедливости, что со временем люди станут настолько цивилизованными, что не допустят существования антисемитизма. Но он читал Гобино, он читал «La France Juive» Дюмона[97]. Он стал свидетелем антисемитской агитации в Австрии и Германии. Прогресс почему-то катился вспять. Надежда понемногу умирала, оборачиваясь пустой иллюзией. В 1890 г. русский указ, вводящий Майские законы, воспретил евреям проживать в ряде сельских областей, владеть сельскохозяйственными угодьями, поступать в университеты, заниматься рядом профессий и состоять на государственной службе. Но не зрелище того, как задыхаются еврейские гетто, перевернуло с ног на голову жизнь Герцля, сколько нападки на эмансипированных евреев в Австро-Венгрии, в Германии и даже — самое горькое разочарование из всех — во Франции, столице разума.
Герцль был парижским корреспондентом своей газеты, когда вся Франция была потрясена яростью парламентских дебатов вокруг Панамского скандала, в котором были замешаны евреи. Затем наступил черед дела Дрейфуса. Напряжение нарастало подобно песчаной буре в Сахаре, пока его накал не исказил лицо Франции. «Смерть! Смерть евреям!» — вопила толпа, пока капитана Дрейфуса вели на суд в декабре 1894 г. Освещавший этот суд Герцль мысленно слышал эти вопли до конца жизни. «Где? — писал он задним числом. — Во Франции. В республиканской, современной, цивилизованной Франции, через сто лет после Декларации прав человека… До сих пор большинство нас верили, что если терпеливо ждать, «еврейский вопрос» получит свое решение в ходе общего прогресса человечества. Но если народ, во всех прочих отношениях столь прогрессивный и столь высоко цивилизованный, может повести себя таким образом, чего нам ожидать от других народов, не достигших даже того уровня, какого Франция достигла еще столетие назад?»2.
Его начало охватывать «странное возбуждение», ощущение надвигающейся ясности, того, что он находится на грани откровения, того, что ответ вот-вот будет у него в руках. Он чувствовал, что его предназначение — стать инструментом чего-то. Следующие два года он сражался с этим, изливал свои планы в дневниковых записях, вел разговоры с друзьями и главами еврейских общин, страстно спорил, писал Ротшильдам, Бисмарку, своему издателю, обращался к барону де Гиршу с планом «еврейского национального займа» для финансирования массовой эмиграции. Но это должна была быть эмиграция в землю под еврейским суверенным правлением: в противном случае, предвидел он, иммиграцию можно будет в любой момент остановить — как это показали дальнейшие события в годы под Британским мандатом. Идеи роились у него в голове, выплескивались на листы бумаги — «гуляю ли, стою или лежу в постели, на улице, за столом, ночью…. Сколько раз я страшился, что лишаюсь рассудка»3.
За пять дней он написал шестидесятипятистраничный памфлет, первоначально озаглавленный «Обращение к Ротшильдам», в котором систематично описывал государство целиком, начиная с политической независимости и кончая территориальной целостностью, с флагами, парламентом, армией, законами, судами, «где мы могли бы жить как свободные люди на собственной земле». Один друг, застав его невыспавшимся и растрепанным, был вынужден слушать, пока Герцль вслух читал ему «Обращение» от начала и до конца. Друг решил, что это плод переутомления, и посоветовал Герцлю отдохнуть и сходить к врачу. Отмахнувшись от него, Герцль перешел к работе над меморандумом, который предстояло передать через знакомого дипломата кайзеру Вильгельму. Он инициировал переговоры с новым премьер-министром Австрии графом Бадени. Он прочел памфлет другому своему другу, Гюдеману, главному раввину Вены, сидя на краешке кровати в гостиничном номере в Мюнхене. Ошеломленный раввин задумался, а не видит ли перед собой возродившегося Моисея. Он осторожно высказался в поддержку памфлета. Остальные говорили Герцлю, мол, он безумен или «непрактичен». Ротшильды молчали, де Гирш не одобрил. Его собственный издатель отказался печатать хотя бы слово на эту тему. Несколько подбодрил его визит в Лондон. Его пригласили выступить в Маккавейском обществе, где он приобрел сторонников, а после написать статью для «Джуиш Кроникл». В Англии эта газета стала — достаточно пророчески — первой, которая опубликовала, пусть в сокращенном виде, текст, который впоследствии увидит свет как «Еврейское государство». Месяц спустя под этим названием отредактированный памфлет был опубликован в Вене.
Этот удивительный документ и его экстраординарный автор сумели совершить то, что пока не удавалось никому другому: добиться создания политической организации евреев ради управления собственной судьбой своими же силами. Знамя было поднято в первой же фразе: «Идея, которую я развиваю в данной книге, очень стара: восстановление еврейского государства». Далее следует анализ антисемитизма как «движущей силы». Остальное — набросок построения государства вплоть до мельчайших деталей: создания управляющего органа (будущий Всемирный сионистский конгресс), финансирование, политическое планирование, приобретение земли и устав, сбор эмигрантов, прием и организация «на месте».
Герцль и вообразить себе не мог, как трудно будет приобрести права на Палестину у Османской империи. Он легкомысленно предположил, что султан будет открыт для сделки, по условиям которой евреи «возьмут на себя регулирование всех финансов Турции». Потом, когда будет основана финансирующая корпорация, все планы «заранее и систематически согласованы», провинции разграничены, выбраны места городов и проложены улицы, сможет начаться массовая миграция. Первые поселенцы, расквартированные и направляемые управляющим органом подобно отрядам солдат, станут строить дороги, возделывать землю, прокладывать ирригационные каналы и строить дома. Постепенно будут прибывать все новые колонисты, будут заложены основы промышлености, привлечена торговля, а посредством торговли — новые поселенцы, и так далее и так далее до тех самых пор, пока не возникнет «государство, основанное на манер, доселе неизвестный в истории, и с возможностями успеха, каких не возникало прежде».
