Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Переселяющиеся сюда евреи станут турецкими поданными, а Сирия со временем — полунезависимой провинцией. Открытая для колонизации энергичным людям, известным «своей деловой хваткой, богатством и прилежанием», она сделается источником мощи для Турции в целом.
На фоне мучительной реальности первых еврейских колоний, где в тот момент полуголодные переселенцы бессильно смотрели, как их урожай гибнет под палящим зноем, прогноз Олифанта, возможно, был чересчур оптимистичным. Он пал жертвой заблуждения, свойственного многим неевреям: что все евреи объединятся в своем желании отправиться в Палестину и что еврейские богатства будут финансировать это возвращение. Он утверждал, что любая держава, которая может быть вовлечена в «неминуемые конфликты» на Ближнем Востоке, выиграет, если заручится в качестве союзника поддержкой этой «богатой, могущественной и космополитичной нации». Как Шефтсбери и прочие его предшественники до него, он забыл, что девять десятых евреев были не Монтефиоре и Ротшильдами, а представителями притесняемых меньшинств, едва добывающими средства существования. Эти энтузиасты так и не сумели осознать, что те евреи, кто хотел оправиться в Палестину, не имели ни денег, ни влияния (по сути, они вообще готовы были туда уехать по той простой причине, что им нечего было терять), а те евреи, у кого деньги и влияние имелись, в Палестину переселяться не желали.
Но доводы Олифанта в ходе его нескольких визитов в Константинополь о трудолюбии евреев, их деловой сметке и о том, как золото питательной рекой польется в Палестину, явились большим искушением для султана и нашли отклик у прогрессивной партии Турции. Также Олифант сумел заручиться ценным союзником в лице английского финансиста Виктора Казалета, владевшего акциями в строительстве железной дороги в долине Евфрата. Вдвоем они представили султану план дать евреям полосу земли в две мили шириной по обеим сторонам будущей железной дороги. План так и остался на бумаге, и в конечном итоге, когда коррумпированная клика изгнала партию реформ, старания Олифанта пропали втуне. Впрочем, его поражение было обусловлено временем. В самой Англии, где на смену Дизраэли пришли антиимпериалистически настроенные либералы, его план никого не интересовал. В Турции Абдул-Хамид, один из самых непостоянных правителей во всей истории, вдруг испугался мысли пустить в Сирию новый и сомнительный элемент. Его страшило, что в его владениях поселится еще одно немусульманское меньшинство, имеющее поддержку извне. Не станут ли эти люди, как христиане Ливана, постоянной причиной протестов Запада, не говоря уже предлогом для проникновения Запада в турецкие владения? Ливан уже потерян, остается под суверенитетом султана только формально, став сферой французского влияния после интервенции 1860 г. Султан не желал, чтобы Палестина превратилась во второй Ливан.
Дипломатических посланников Берлина стали принимать в Константинополе со все большей теплотой. Англия, на тот момент удовлетворенная действиями правительства мистера Гладстона, не предпринимала ничего в противовес этой тенденции. Мистер Гладстон питал отвращение к туркам, он ненавидел империализм в целом и как будто полагал, что если не обращать внимания на обязательства, которые взяла на себя Великобритания в результате империалистической экспансии, они исчезнут сами собой. Ирландия и гомруль представлялись ему важнее Европы, Азии, Африки и Америки вместе взятых. К несчастью, мир за пределами Ла-Манша, как бы мистер Гладстон ни поворачивался к нему спиной, никак не развеивался. Гибель в Судане генерала Гордона, оставленного на произвол судьбы в результате трагической некомпетентности либерального правительства, доказала, что имперские проекты Великобритании нельзя игнорировать. На волне возмущения из-за трагедии генерала Гордона мистер Гладстон и либералы были вынуждены уйти в отставку, на смену им вернулись лорд Солсбери и консерваторы.
Это произошло в конце 1885 г. Лорд Солсбери лично возглавил министерство иностранных дел, и одним из первых его шагов на посту министра было затребовать досье на Турцию, чтобы узнать, как изменился статус Англии в Константинополе при предыдущем правительстве. Сводки он читал молча, а после отложил в отчаянии. «Они просто выбросили его в море, — сказал он, — ничего не получив взамен»4.
Лорд Солсбери сомневался, что удастся восстановить утраченное влияние в Порте или даже что это стоит трудов. Он не верил в возможность турецких реформ и считал, что эта империя долго не продержится. Давным-давно он подвел итог Крымской войне знаменитым афоризмом: «Мы поставили не на ту лошадь». Он полагал, что в целом было бы гораздо лучше, если бы Великобритания приняла еще в 1840 г. предложение российского царя Николая разделить Османскую империю Почему же тогда в 1878 г., при правительстве Дизраэли он стал инициатором английских гарантий азиатской Турции по Кипрской конвенции? Один проницательный наблюдатель назвал лорда Солсбери Гамлетом английской политики. Солсбери был подвержен фатальному недугу — способности видеть обе стороны вопроса, а потому не способен всецело стать на ту или другую. Он не питал любви к Турции, но был обязан сдерживать Россию, которая тогда на нее давила. Кипрская конвенция явилась не отражением веры в Турцию, а предостережением России, равно как и мерой предосторожности, которая позволила бы Великобритании вмешаться, если и когда наступит крах Османской империи.
Теперь снова придя к власти, и (без Дизраэли) власти единоличной, он не намеревался больше тратить силы на заигрывание с султаном. Упор предстояло сделать на Египет. «Страшным ударом», признавался он своему послу в Константинополе, будет утратить лидирующее влияние в Порте, но, спрашивал он, «не потеряли ли мы его уже?» И «пока на троне этот болезненный, чувственный, напуганный, капризный султан»5, все равно невозможно будет проводить внятную политику более двух дней к ряду. Лучше уж пошагово продвигаться в Египте, не стараясь добиться от султана соглашений, которые все равно ничего не стоят и только вызовут противодействие прочих держав.
Солсбери чувствовал, что отчужденность между султаном и Великобританией стала окончательной. «Он нас ненавидит», — снова писал он в 1891 г. послу, пожаловавшемуся, что еще никогда его влияние во дворце не было столь слабым, а неприязнь к нему султана столь явной. «Уже Египта и Кипра достало бы, чтобы объяснить такую неприязнь», — продолжает он, но что гораздо хуже, англичане показали, что способны управлять мусульманами лучше него. «На Аравийском полуострове люди начинают спрашивать себя, действительно ли неумелое правление турок единственный возможный для них удел. И эта Аравия — самый страшный кошмар султана, брешь в его броне, ибо как раз в Аравии однажды придет противостоящий ему вождь правоверных». Он завершает, что султан, «для которого нет ничего важнее статуса первого среди мусульман всего мира», не может простить британского вмешательства в дела мусульман6.
Проницательный взор лорда Солсбери видел истинное положение вещей. Недовольный султан мог только смотреть, как крошится у дальних пределов его империя: Египет постепенно становился английским, а на севере понемногу уходили Балканы. Поэтому он твердо решил изо всех сил цепляться за Сирию, включая Палестину и особенно Иерусалим. Из-за своего престижа Святой город имел ключевое значение, поскольку уже, как предвидел видел лорд Солсбери, мусульманский суверенитет султана начал ветшать, а его статус халифа — самый высокий титул у мусульман — подвергаться сомнению. Но иностранное влияние уже слишком далеко проникло в Сирию. Все больше «гостей» наводняло Святую землю. Наблюдался поразительный рост числа паломников из России: если в предыдущие годы их поток исчислялся сотнями, то теперь они прибывали тысячами и начали приобретать землю в Иерусалиме, ссылаясь на свою давнишнюю роль православных защитников Святых мест. С каждым годом росло число французских иезуитов, английских протестантов и американских миссионеров, и все они посредством своих школ распространяли опасно либеральные идеи. Еврейские колонисты покупали землю. И повсюду со своими измерительными приборами объявлялись небольшие группки инженеров британской армии, заносивших на карту расположение местности.
Абдул-Хамид постарался перекрыть этот поток иностранцев. В 1887 г. он вывел Иерусалимский санджак[95] из-под управления губернатора Сирии и подчинил его непосредственно дворцу. В 1885 г. Порта объявила, что не допустит создания еще одной еврейской колонии и введет эдикт, воспрещающий иностранцам владеть недвижимостью или приобретать ее7. Но султан теперь стал заложником системы правительства, основанной на взятках, которая насквозь пронизала коррупцией его империю. Мало было шансов, что его эдикты будут исполняться продажными визирями и губернаторами, которым по долгу службы положено было это делать, и действительно, их часто обходили.
