ЕВА. История эволюции женского тела. История человечества - Бохэннон Кэт

Но ни одно другое животное не обладает человеческой грамматикой. У них нет языка. Они не могут придумывать сложные идеи и вбрасывать их в мозг друг друга, просто меняя порядок звуков. Они не могут научить другого, как с помощью скальпеля вскрыть дыхательное горло, вставить трубку, а затем просверлить дыру в черепе, чтобы спасти жизнь.

Говорить с кем-то – это вообще не обычное дело.

И совершенно неясно, как и когда нашим предкам удалось это осуществить. Каждая живая человеческая культура имеет язык. Возможно, мы начали говорить еще 1,7 миллиона лет назад. Или совсем недавно, 200 000 лет назад. Некоторые думают, что это было всего 50 000 лет назад, что для эволюции – все равно что вчерашний день.

Невозможно узнать наверняка, но можно полагаться на определенные улики: вещи, которые со временем изменились в телах и поведении наших предков, сделав появление языка более или менее возможным. Когда Homo habilis начала делать каменные орудия, она, вероятно, еще не говорила – из-за конфигурации ее горла, рта и груди это было бы очень трудно сделать. Ее ближайшие потомки, вероятно, тоже не разговаривали. Их горло было неправильным. Рты были неправильными. Черепные коробки, похоже, также не имели классической формы лингвистического человеческого мозга, с необходимыми формированиями в областях, которые, как мы теперь знаем, связаны с языковой обработкой.

Если это так, то сложные каменные инструменты и ранняя гинекология были изучены и переданы через прямое наблюдение и сверхпростые жесты и звуки. Обезьяна увидела, обезьяна сделала. Возможно, у них также был элементарный язык жестов. Мы могли использовать сложные жесты задолго до того, как научились создавать современный язык с помощью голосового аппарата. Наши кузены до сих пор так делают: шимпанзе издают тихие звуки типа «ооо» в сочетании с вытянутой рукой с вялым запястьем ладонью вниз, что примерно переводится как «Эй, ты босс, не делай мне больно, я не угроза». Но жестами нельзя научить врача делать крикотиреотомию.

На протяжении большей части истории мы оставляли мало следов нашей культуры. Так что, если у нас и был язык, мы не особо много с ним делали. Первые гоминиды, казалось, заполучили современный голосовой аппарат – горло, челюсть и язык в нужном месте – всего несколько сотен тысяч лет назад. Так что именно тогда мы стали физически способны воспроизводить сложный вокальный язык. Неандерталка, Гейдельбергская, Разумная. Трое наших подозреваемых.

Если бы у нас появился язык, он бы быстро распространился по всему генофонду в силу своей очевидной полезности социальной группе. И не нужно ждать, пока врожденное поведение будет закодировано в ДНК. Можно решать свои задачи в режиме реального времени.

Был один момент в истории человечества, между пятьюдесятью и тридцатью тысячами лет назад, когда случился бум инноваций. До этого у нас были элементарные инструменты и очень простая культура. После быстро появились разнообразные технологии. Более того, появилась символическая культура: наскальные рисунки, резьба, погребальные ритуалы. Мы взяли старые каменные орудия и сделали их гораздо лучше. Эти инновации быстро распространились – через Средиземноморье в Европу, обратно через Африку и на Азию и дальнюю часть Тихоокеанского региона.

Другими словами, инновации распространялись со скоростью, которая, по мнению большинства ученых, требовала наличия рудиментарного языка. Но мы не знаем, как долго он у нас был до этого момента и изменилась ли как-то его сложность. И почему наши Евы вообще его изобрели?

Большинство историй о происхождении человеческого языка – про мужчин. Взгляните на наскальные рисунки в Ласко, в Леванте и Северной Африке: размытые, втертые линии зубров, оленей, бизонов. Что представляет собой самое раннее искусство человечества? Охота. Эти рисунки лишены деталей, указывающих на половые признаки, но большинство предполагает, что охотники, которых изображали пещерные художники, были мужчинами.

Большинство научных историй об эволюции человеческого языка согласуются между собой: на каждом этапе инновации стимулировались группами людей, решавших проблемы. Одна популярная легенда гласит, что язык возник потому, что мы стали охотниками, формируя большие группы (из мужчин), которым нужно было выкрикивать друг другу сложные указания через обширные саванны [204]. Но волки – потрясающие охотники, они охотятся группами и придумывают удивительно сложные планы, которые зависят от выполнения участниками разных ролей. И совершенно не владеют языком.

Кроме того, большинство предков человечества не были искусными охотниками. Мы были падальщиками и добычей – любимой закуской больших гиен, львов и почти всех, кому удавалось нас поймать. Многие ученые полагают, что даже Homo erectus, наиболее вероятный кандидат на роль охотника на крупную дичь среди древних гоминидов, по-прежнему больше полагался на падаль.

Таким образом, лучшая теория заключается в том, что голосовой язык развился среди наших более пугливых предков, которые взывали друг к другу, когда замечали хищника на своей территории. Мартышки Кэмпбелла так делают – у них есть разные сигналы тревоги для орлов и больших кошек, и они могут даже сообщить, откуда исходит угроза. Крик «большая кошка» заставляет их разбегаться по деревьям; крик «орел» – пригнуться. На самом деле предупреждающие сигналы настолько гибки, что простое изменение порядка звуков действует как своего рода протограмматика: орел вверх и запад, кот вниз и восток.

Возможно, мужчины с их более крупными, мускулистыми телами и более мощными легкими лучше подходили для предупреждения стаи о таких опасностях и защиты хрупких женщин и уязвимых детей. И как только у них появился язык, эти мужские группы получили бы дополнительное преимущество. Больше никакого воя и жестикуляции. Теперь они могли участвовать во всех сложных задачах и социальном взаимодействии, которые требовались человеческим предкам, чтобы конкурировать, выживать и процветать. Так что, возможно, мужчины были водителями, а женщины – болтливыми пассажирами на заднем сиденье – участниками языковой игры, но не лидерами.

Возможно, именно поэтому в исследовании за исследованием люди больше любят слушать мужские голоса, чем женские. Возможно, именно поэтому мужчины чаще становятся политическими лидерами, ведь их громкие и сильные голоса так хорошо звучат в больших помещениях. Великие ораторы истории – Линкольн, Мандела, Ататюрк, Черчилль – мужчины, почти все они ростом более шести футов, с длинными мужскими глотками и бочкообразной грудью, и с голосами звучными, как раскаты грома.

Сказ о двух Клинтонах

Филадельфия, 2016 год. Хиллари Клинтон собирается сделать то, чего не делала еще ни одна американка. На Национальном съезде Демократической партии собрались тысячи ликующих людей, толпящихся между складными стульями с бумажными флажками и плакатами.

Двадцать четыре года назад Клинтон наблюдала, как ее муж Билл сделал то же самое: принял от партии назначение в качестве кандидата в президенты США. Она готова. Все идеально. Одна проблема: у Хиллари пропадал голос.

Дело не только в том, что она мало спала из-за волнения и бесконечной предвыборной кампании. И не в том, что ей скоро исполнится шестьдесят девять. Нет, к этому моменту привели миллионы лет эволюции. Она стояла у кафедры, все взгляды были устремлены на нее. Вот она: вторая из двух Клинтонов, которым предстоит совершить один и тот же подвиг вокального мастерства. И где-то в ходе серии неудачных событий голос Хиллари стал отличаться от голоса Билла. Отличаться, потому что она была женщиной.

Давление

По сути, голосовая речь – это всего лишь сложный способ задержки дыхания. В момент, когда Хиллари попыталась сказать «Я принимаю…», ей нужно было сделать глоток воздуха, которого хватило бы до конца предложения. Она не сможет снова вдохнуть, пока не договорит.