Андрэ Моруа - О тех, кто предал Францию
Я спросил у майора Вотрена, правда ли, что англичане не помогают французам в этой решающей битве. Он ответил: «Это неправда, союзники сражаются плечом к плечу». Надо сказать, что Вотрен не принадлежал к числу сторонников Петэна.
На приеме у Вотрена мы впервые узнали, что Париж объявлен открытым городом. Сообщали также, что французы просили американского посла Буллита снестись с германским командованием и договориться, чтобы вступление немцев в Париж обошлось без кровопролития. В этот вечер немцы разбили свои бивуаки в Булонском лесу. Это были, повидимому, свежие части, переброшенные сюда специально для парадного вступления в Париж, назначенного на 14 июня. Вскоре затем из Берлина прибыл на самолете Гиммлер со списком видных евреев и других лиц, «интересующих» Гестапо. Германские офицеры расположились со всеми удобствами в домах богатых евреев, и для них были вновь открыты фешенебельные парижские рестораны. Из Германии прибыли их жены и семьи. Большие магазины были полны немок, покупавших шелковое белье, которого в Германии они достать не могли.
В эти дни Тур подвергался довольно частым бомбардировкам, и правительство решило переехать в Бордо. Так же как и при отступлении из Парижа, невозможно было выяснить, где находятся германские войска. Были сообщения, что после прорыва на Эн немцы быстро продвигаются на юг в двух направлениях. Одно направление — к востоку от Парижа на Труа, Дижон и дальше к швейцарской границе, а второе — к западу от Парижа, через Шартр на Ле Ман и Тур. Часть сотрудников агентства Рейтер уже перебралась в Бордо. Агентство Гавас упаковывалось и увольняло всех, кому не удалось пристроиться на автомобилях и грузовиках. Наша группа, к которой в субботу 15 июня присоединились Эдди Уорд и Вирджиния Коульс, тоже решила последовать примеру правительства. Должен сказать, что наша поездка в Бордо прошла на редкость удачно: нас нигде не задержали беженцы. Одну ночь мы провели в поле у небольшого ручья, а утром позавтракали в деревенском кафе. Жизнь в деревне протекала спокойно и мирно, словно здесь ничего не случалось сотни лет. Только по разговорам в кафе можно было заключить, что идет война. Вирджиния Коульс умеет внушать доверие обитателям захолустных углов, так что мы могли наговориться с крестьянами вволю. Мы с Кингом ехали впереди, и когда мы теряли из виду другой автомобиль, в котором ехала остальная половина нашей компании, мы знали, что он застрял в очередной деревне, где Вирджиния выясняет местные настроения.
В какую бы деревню мы ни въезжали, люди везде держались спокойно и бодро. Население не собиралось бежать ни при каких обстоятельствах. Но, конечно, могло случиться, что поток беженцев, докатившись сюда, внесет в спокойную деревню смятение и увлечет с собой ее жителей.
С внешним миром нас связывал только радиоприемник. По радио мы узнали, что французское правительство заседало в этот день в Бордо и перенесло продолжение заседания на завтра, так как не пришло ни к какому решению. Это было грустное сообщение, и мы сделали вывод, что необходимо спешить в Бордо и выяснить, что же, собственно, происходит.
Бордо, как мы и ожидали, производил гнетущее впечатление. Все дома были переполнены, люди спали на полу. Городские площади были загромождены автомобилями; счастливцы, имевшие машину, в ней и ночевали; остальные довольствовались мостовой. К югу от Луары насчитывалось уже около 7 миллионов беженцев; через две-три недели там скопилось 10 миллионов беженцев, свыше миллиона демобилизованных солдат и столько же французских военнопленных, отпущенных немцами.
Совет министров все еще спорил о том, должна ли Франция капитулировать, или продолжать борьбу из Северной Африки. Ходили недобрые слухи, что партия мира берет верх. В переполненных кафе мелькала зловещая фигура Лаваля. В конце концов колеблющиеся дали себя уговорить. На них подействовали аргументом, что Франция ничем не рискует, если запросит Германию об условиях перемирия. Если условия окажутся унизительными, борьба будет продолжаться из Северной Африки. Капитулянты прекрасно знали, что стоит только начать переговоры, и тогда уж ничем не заставишь правительство возобновить борьбу. Колеблющиеся попались на эту удочку. На долю Манделя выпало объявить нам в воскресенье вечером, что он сам, Рейно, Монне и некоторые другие министры, сторонники борьбы до последней капли крови, потерпели поражение. Правительство Рейно пало, премьером назначен Петэн. Мы знали, что это означает конец. Правительство запросит немцев об условиях и будет вынуждено принять их, чего бы Германия ни потребовала. О борьбе из Северной Африки не могло быть и речи. Однако Поль Бодуэн, оставшийся министром иностранных дел, попрежнему делал вид, что правительство намерено продолжать борьбу, если германские условия окажутся неприемлемыми. Английский посол, сэр Рональд Кэмпбел, делал все возможное, чтобы убедить новое правительство не подписывать сепаратного мира. Он доказывал, что оно может продолжать борьбу, опираясь на колонии. Поляк Залесский и другие дипломаты также посетили членов правительства. В понедельник 17 июня Бодуэн еще раз подтвердил им, что правительство Петэна намерено продолжать политику Рейно, то есть политику сопротивления, если Германия предъявит неприемлемые требования. Он заявил лорду Ллойду и Александеру, которые были специально делегированы в Бордо Черчиллем, что правительство намерено на следующий день переехать в Перпиньян, а оттуда в Северную Африку. Если некоторые из министров действительно питали такие намерения, то они изменили свои планы после того, как немцы в тот же день подвергли Бордо ожесточенной бомбардировке. Среди офицеров и в некоторых политических кругах начало расти возмущение. Тогда было решено арестовать Манделя, которого капитулянты считали главным зачинщиком этого «бунта». Но после резкого протеста со стороны Эррио и Жаннене — председателей палаты депутатов и сената — Мандель был освобожден, и Петэн заявил, что его арест был простой ошибкой.
Тем временем возникла проблема эвакуации английских подданных из Франции. Во всех портовых городах западной Франции, в Бордо, в Нанте, Сен-Назэре, в Сен Жан де Люс, у дверей английских консульств стояли длинные очереди. Английские суда получили распоряжение делать остановки в мелких бухтах, где германские бомбардировщики едва ли станут их искать.
Во вторник мы покинули берега разгромленной Франции. Некоторые из английских граждан так и не успели выбраться. К середине недели во Франции уже не осталось ни одного английского консульства, и некому было организовать отъезд английских подданных, хотя консулам следовало бы, как капитанам кораблей, уезжать последними.
Еще до того, как мы сели на пароход, были получены официальные известия, подтверждающие, что все кончено. Петэн произнес свою пресловутую речь — «надо прекратить борьбу». Мы ехали в Ле Вердон на автомобиле и остановились в маленькой деревушке спросить дорогу. Как раз в этот момент на улицу выбежала из дому взволнованная женщина: она слышала речь Петэна по радио и была вне себя от горя. В порту за завтраком нам прислуживала веселая очаровательная молодая девушка. Кто-то сообщил ей последние новости; она расплакалась и до конца завтрака ходила с распухшими глазами. Никто не радовался тому, что Франция прекратила борьбу.
Андре Моруа
Трагедия Франции
В конце 1935 года на обеде у лэди Лесли я встретился с ее племянником Уинстоном Черчиллем. После обеда Черчилль взял меня под руку и увел в небольшую комнату рядом. И здесь он сразу же приступил к разговору.
— Господин Моруа, — сказал он мне, — я хотел бы, чтобы вы прекратили писать романы. Да, да. И я хотел бы, чтобы вы прекратили писать биографии. Я посмотрел на него с некоторым недоумением.
— Чего я хотел бы, — продолжал он, — это чтобы вы каждый день писали статью, каждый день об одном и том же. В любой форме, какая вам нравится, вы должны пронести через эти статьи одну и ту же мысль: французская авиация, которая была когда-то одной из лучших в мире, отодвинулась на четвертое или пятое место; германская авиация, которая раньше вовсе не существовала, имеет шансы стать лучшей в мире. Только об этом может итти речь. Только в этом все дело. Если вы возвестите Франции эту истину, если вы заставите Францию услышать это, вы сделаете гораздо больше, чем если будете изображать влюбленность женщины или же честолюбие мужчины.
Я возразил ему, что, к сожалению, я не специалист в вопросах авиации и не могу говорить о них с должным авторитетом, а если я и заговорю, то никто не захочет меня слушать, и что поэтому уж лучше мне продолжать писать романы и биографии.
— Вы неправы, — ответил Черчилль, и в его сильном голосе прозвучали столь свойственные ему иронические нотки. — Сейчас есть только одна тема, которая может интересовать француза, — это угроза со стороны авиации. Для вашей страны это может означать гибель. Культура и литература — это вещи, которым нет цены, но культура, не опирающаяся на какую-то силу, легко рискует стать обреченной культурой.
